Хирург - Юлий Крелин

В дверь постучали.

– Можно. Войдите.

Вошла Нина.

– Ну почему ты, Жень, не взял деньги?

– Да не буду я у твоих родственников деньги брать. Да еще неизвестно, выживет ли он, да и вообще…

– Подумай, в какое неудобное положение поставил ты всех. Сколько неудобств и неловкостей. Я вообще в полном дерьме. Они люди состоятельные. У тебя денег, естественно, нет, наверное, и для чего-то именно сейчас они позарез нужны.

– Интересно, а если б мне понадобилось и я б тебе позвонил, ты б не поехала, что ли? Ты-то нам помогала так.

– Я на работе была, на своей. И ты не для себя. А ведь в том-то и дело, что для себя ты мне не позвонишь. А! Не занимайся демагогией. Я ж тебя знаю. Завтра ты наверняка приедешь. Захочешь посмотреть. А нам теперь даже неудобно за тобой машину послать. И мне неудобно будет заехать за тобой. Люди ж должны за помощь реваншироваться как-то.

– Не надо.

В конце Нининой тирады вошла Майя Петровна:

– Все о себе только думаешь. Тебе так легче, а нам каково! А прислать за тобой машину – получится, что мы просто пьем, не думая, и твои силы и твое время. И в результате, завтра же, всеобщее неудобство. И потеря лишних сил, времени и денег, поскольку еще, наверно, такси возьмешь. Мишкин засмеялся:

– Не морочь мне голову, Майка.

– Если б я еще не знала, как ты живешь! Нина, ну не кретин?! Глупо все это, глупо…

В дверь постучали. Вошел Алексей Иванович: «Запишем операцию?»

Майя Петровна. Ладно, мы сами потом запишем, без Евгения Львовича.

Мишкин. Хорошо было Швейцеру в стороне от всяких организаций и учреждений. Мог лечить и не писать ничего. Где на этой планете еще так можно?! Нигде. Ну, если запишете без меня, буду вам только благодарен. Страсть как не люблю эту часть нашей деятельности.

Алексей Иванович. Тогда я пойду, помогу Вере Сергеевне.

Мишкин. Пойдемте вместе. Я тоже зайду в операционную. Он еще там?

Алексей Иванович. Да, конечно.

Майя Петровна сняла трубку и стала набирать номер.

– Девонька, главная у себя?.. Соедини, пожалуйста… Это я. Балдина. Хорошо, я вас еще застала. У меня к вам вот какое дело. Сегодня мы оперировали моего родственника… Приезжий доктор. Да… Он отказался у них взять деньги. Как мы ему можем оплатить по закону, по государственной линии?.. Только консультативные… Нет, не кандидат… И анестезиолог без степени… Это ж около шести рублей на двоих!.. Нет, уж лучше совсем не надо… Может, все-таки можно придумать что-то… Ну ладно, я на всякий случай спишу у них паспортные данные… Ладно… Ладно… Завтра поговорим. – Майя Петровна положила трубку, посмотрела на Нину: – Ну не идиот? Уникум.

Вошли Мишкин и Вера Сергеевна.

Мишкин. Он хорош. Если швы держаться будут – полный ажур. Собственно, как всегда: как анастомоз. Ну, мы поедем, Майя. Его уже перевели в палату.

Нина. Я вас отвезу.

Вера. Я там все написала, Майя, что как лить. Если что – позвоните утром в отделение. Дома-то у меня телефона нет. Впрочем, сама позвоню.

Майя. Ребята, дайте мне ваши паспортные данные. Оформим ваш приезд как консультации.

Женя. Да ладно.

Майя. Ну зачем это-то? С какой стати!

Женя. Ты думаешь, я помню все эти номера? А с собой у меня нет.

Вера. У меня тоже нет. Завтра приедем – привезем.

Женя. А я даже не знаю, где он у меня. Он ведь редко бывает нужен.

Вера. Ну ладно. Поехали, Женя, домой.

Майя. Ты их отвезешь?

Нина. Разумеется. Я ж сказала.

Женя. Меня в больницу.

Майя. Вот видишь! Еще не сделал всего у себя. Как с тобой трудно. Удивляюсь, что не отказывался сейчас от машины: «Да мы сами доедем!» Ну чего ж ты? Ух, Женька, зла на тебя не хватает.

Нина. Я б ему сказала «сами доедем». – Засмеялась. – Простите, Евгений Львович. Реваншируюсь, дорогой мой «волшебник в голубом вертолете».

ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

– Этот больной тяжелый, и я хочу с ним поговорить у себя. – Мишкин вышел из ординаторской, пошел по коридору, но вернулся. – Игорь, как зовут его?

– Сейчас посмотрю. Николай Михайлович.

Мишкин вышел опять. Больной сидел в конце коридора на корточках и курил.

– Николай Михайлович, можно вас на минуточку? Мне поговорить с вами надо. Выяснить кое-что.

Зашли в кабинет.

– Скажите, Николай Михайлович, вы сами-то считаете себя больным?

– Вот я вам скажу, Евгений Львович, что все у меня хорошо. Но вот есть я как следует не могу, конечно. А так я совсем здоров.

– Еще раз повторите мне, пожалуйста, когда вы все это почувствовали.

– Я и не помню точно, но месяца три-четыре, как стало мешать есть.

– И быстро эти ощущения у вас меняются?

– Как меняются?

– Вот появилось у вас ощущение препятствия при еде. Так?

– Ну?

– И вот так в одной поре или стало хуже, еще хуже глотать?

– Менялось, конечно. Сначала просто мешало есть. Потом твердое перестало проходить – я запивать стал, конечно. Запиваю. Я есть стал меньше и похудел.

– Есть стали меньше и поэтому похудели?

– Ну да! Поэтому. Но я не больной, конечно. Есть все равно хочется. Бывает, когда грипп – есть не хочется. Но как начинаю, да каждый глоток запивать надо… я и меньше ем, конечно.

– И вы все время работали, до последних дней?

– Я вот отработал, к примеру, сегодня, а потом пошел к вам. И остался в больнице.

Мишкин сжал руки между коленями: «Кто же мы в их глазах – спасители или фабрика инвалидов? Что он инвалидом был до больницы – не видно…»

– Дома-то сказали?

– Отсюда сыну на работу позвонил.

– А я не видел никого. Не приходят?

– Бывают. И сын бывает, и жена, конечно.

– И вы давно работаете здесь, на этом заводе?

– Да вроде бы с детства, и опять же недавно.

– Это как?

– Я до войны начал работать здесь. А потом в войну ушел – как все. Потом опять вернулся – работал здесь. А потом на целину уехал.

– Вы! На целину? Это молодежь все больше уезжала!

– А я с женой ругался тогда. Много не пил. Но гулял немного. Пришел как-то – она ругается, конечно. Я ж не маленький. Что такое! Пошел и подался с нашей молодежью. Три года. Вернулся вот. Работаю. Толстый был – приехал.

– А толстый почему? Пил там?

– Не очень. С получки пили. По праздникам. С получки всегда, конечно. Толстый был – похудел сейчас. Потом худеть стал.

– Давно худеете?

– Года два. Не меньше.

– А сейчас еще больше похудел?

– Не ем же. Мало.

– А на войне? Ранения были?

– Малость самую. В ногу вот – без кости. Живот еще – тоже не сильно, конечно.

– Сколько вам сейчас?

– Пятьдесят пять. Женина пенсия. Сейчас и пить не пью совсем. По праздникам с сыном. Как вот приехал – с получки не пьем. Работаю – это да.

– И вы всегда в этом районе жили?

– Родился тут – где вам корпус строят, дома наши стояли. Бараки такие, двухэтажные. Знаете?

– Ну да.

– Тут я родился. Рядом. А сейчас вот дом мой, девятиэтажный. Из окна виден. Видите? На седьмом этаже мы с женой. Квартира. Одна комната. Сын на пятом. У него двое. Дед я. Двое у него.

– А у вас один?

– Зачем! Дочь еще. Она у мужа, конечно, не здесь.

– А что-нибудь болит сейчас?

– Нет. Вот с едой только трудно, глотать. Сейчас жить ничего. И моя успокоилась. Раньше, бывало, соседи с ней заведутся, пойдет на кухню. Сейчас на пенсию вышла. Телевизор смотрит, конечно. Сейчас спокойно нам.

– К сыну вниз ходит?

– Это да. А сын говорит, плохо сейчас. Раньше, говорит, квартира общая когда была, веселее. Придешь с работы, к кому зайдешь, выпьешь вместе, поговоришь. Это правда. И телевизор смотришь вместе, в коллективе, конечно. А потом во двор выйдешь вместе. А теперь все сидят у себя, у телевизоров, – и не видишь никого. Летом лучше. Во дворе столы. Домино. А сыну все мало. Пройдет. У него свои растут.

– Николай Михайлович, надо вам операцию делать.

– Понимаю, понимаю, Евгений Львович. А что там у меня? Может, и само пройдет? Погодить?

– Нет. Надо. У вас и не проходит еда поэтому.

– А если запивать?

– Вы запиваете. Вам же хуже становится.

– Стало немного хуже. Но можно жить.

– У вас, Николай Михайлович, доброкачественная опухоль, как жировик, но в пищеводе. Она закрывает ход. Ее надо убрать.

– Жировик. Не рак, значит?

– Не рак. Но оперировать все равно надо. Закроет совсем.

– А не опасно?

– Опасно. Но если будет очень опасно, то мы удалять не будем, а сделаем в желудке дырочку, и придется вам есть через трубочку.

– Какая ж еда!

– Временно. А поправитесь, наберете сил, тогда сделаем все как надо. Надо, Николай Михайлович.

– А кто оперировать будет?

– Я буду.

– Ну ладно. А когда?

– На той неделе. Скажем еще. Пусть только ко мне ваши зайдут до операции.

– А жена, наверное, уж тут, ждет внизу, мы договорились, конечно.

– Вот сейчас пусть и зайдет тогда.

Мишкин остался в кабинете и стал рассматривать какую-то книгу. В дверь постучали.

– Войдите.

Жена полная. Трех надо сложить таких, как Николай Михайлович. Но он-то болен, он истощен. Он-то должен чувствовать полное отсутствие сил. Интересно, а до болезни какой он был. Раза в два, наверное, толще.