Хирург - Юлий Крелин

– А в начальство как вас затащили? Вы ж лечащий врач были? Из реанимации – да вдруг в администрацию. Простите за неизящную форму. Это ж, наверное, тоже сдвиг психический. Теперь простите за грубость. Но реанимация – это ж так интересно.

– Да тоже, я тебе скажу, было дело. Лежала у нас в реанимационном отделении молодая женщина. Какая-то травма была, шок был, ну все как полагается. Клиническая смерть была. Оживили. Сердце заработало, а мозги-то… кора – пропала. Сначала она у нас была на искусственном аппаратном дыхании. Потом дыхание восстановилось. Сначала у нас были какие-то надежды, а потом стало ясно – не жилец. Да, по существу, она уже была мертвая, только сердце и легкие работали. Препарат дышащий – не человек. И стали мы замечать, что живот у нее растет. Сначала думали, водянка, вода накапливается, а потом выяснилось – беременность развивается. Беременность пять месяцев. Ты знаешь, Женя, страшно мне стало! Да и не одной мне, наверное, вот и Онисов со мной тогда там в реанимации работал. Ты его часто ругаешь, да и за дело, а мужик он тонкий, не для хирургии рожденный. Знаешь, какой след оставила эта история в его душе, или в мозгах, не знаю уж где. Короче, прости за высокопарность: человек, по существу, мертвый, а в нем жизнь новая растет. А что делать? Прекратить беременность? Опасно – умереть может, скажем так. Мы-то обязаны все ж до конца тянуть ее. А подойдут роды – ведь, если плод развивается, роды неотвратимы, как смерть за жизнью, – а уж тогда она точно не выживет. А другая проблема: может, на первое место в решениях ставить плод, а не ее. Тогда – кто нам дал право к ней относиться, как к препарату. В общем, думали, нервы себе портили, придумать ничего не могли, а больная к тому же моя была. Представляешь, каково мне писать каждый день историю болезни ее. Я уж эту реанимацию с тех пор, знаешь, в гробу видела. Опять прости за двусмысленность. Дай закурить, что ли. Пока мы мыслили, организм в конце концов не выдержал. Прекратилась и сердечная деятельность и дыхание, и плод погиб там. Все решилось. А если бы нет? Как? Не могла я больше работать там. И вообще я не могу, как ты, получать радость от лечебной работы. Мне предложили пойти в замы главврачей. Я пошла. И началось восхождение по этой линии. Взошла еще на ступеньку – стала главной. А потом и Онисов ушел из реанимации, пришел ко мне. «Возьми, говорит, в хирурги». За год до твоего прихода. Хирург он средний. Но оперирует. Стандартные операции, каких много, делает, помощь от него есть – терпи. Не очень-то он и любит хирургию. Да куда его деть? Администратор никакой. Пусть уж до пенсии у нас работает. Все таки оперирует на нормальном среднем уровне, только удовольствия от этого не получает. Вот я всегда считала, что медицина – это чистая мужская работа и неудачники врачи только женщины бывают, вроде меня. А вот тебе и мужской экспонат неудачника в медицине. И все равно в медицину надо идти мужикам. Это я решила для себя.

– Для себя – это как? За сына решили, что ли?

– Нет. Если бы. Я ему советовала. Не хочет. Он математику предпочитает.

– Видите, умница он у вас.

– Какой там. Математика-то легче. Там соображать только надо. Умница только тем, что понял: соображать – это еще не самое тяжелое. Я тебя прошу, ты Онисова не терзай. Ладно?

– А я и не терзаю. Он мужик забавный. Я его люблю даже. Свои операции делает. Мы с ним тут дежурили на днях. Он про Мазепу мне рассказывал. Читает сейчас как раз.

– В библиотеке, наверное, сидит. – Марина Васильевна сказала это даже с завистью.

– Не знаю. Потом про Карла XII говорил, что Карл не политик был, а воин и рыцарь. Ни одной победой не мог воспользоваться. Ему от войны, кроме славы, ничего не надо было. Война для славы только, говорит, еще больший грех, чем просто война. Это он, говорит, Онисов. А может быть, поэтому, говорит, за рыцарство-то Швеции и пожалован длительный мир. С тысяча восемьсот пятнадцатого года не воюют. Интересный мужик Онисов. Ну ладно, Марина Васильевна, я чего хочу-то: разрешите Агейкину и Илющенко в расписании до двух ставок поставить.

– Не проси. Потом мне начет будет.

– Какой начет! До двух же разрешают. Ну некому дежурить. Ведь все равно дежурить будут, а бесплатно. Ну не дело – у врачей да еще и отнимать деньги. Вы же это знаете, оплату нашу знаете!

– Все я знаю. Но ты пойми, Женя, нельзя. Сегодня разрешают, завтра нет. Закона точного нет, а всякие письма – сегодня одни, завтра другие. А потом приходит КРУ, и по голове бьют и выгоняют. А куда я пойду? От лечебной работы отстала. Некуда. Как и Онисов твой – некуда ему идти. Некуда, – значит, держаться надо за все инструкции. А в ставках, кому можно и кому нельзя, ты ничего не понимаешь, а шумишь. Если бы оплата дежурств у нас в больнице была бы по дежурантскому фонду – тогда хоть сорок ставок. Но тогда профсоюз, охрана труда считает – сколько остается времени на отдых и восстановление сил. Если дежурство оплачивается, как у нас, то есть имеются ставки дежурантов, то не более полутора ставок. Мы же отказались от фонда ради ставок, чтобы не выкраивать бесплатные дежурства каждому. Понял? Вот мы и крутимся между финансами и профсоюзами. Выбирай.

– Профсоюзы! Онисов говорит, дали бы ему работать на три ставки, он бы подежурил через день месяца три, а потом бы несколько месяцев не работал. Пусть впроголодь, а просуществовал бы как-нибудь. Где-нибудь в тепле, на юге, в Крыму там или в Одессе.

– Эти я законы не знаю. Я ж не юрист.

– Ну разрешите, Марина Васильевна. Что надо для этого сделать?

– Пиши рапорт на имя райздрава, что в связи с нехваткой хирургов прошу разрешить этим двум оглоедам дежурить до двух ставок. Оба подпишемся и пошлем в райздрав на утверждение. Все вместе тогда будем отвечать.

– Ну вот и договорились. Хоть заплатят. А то ведь нет врачей. Можно, конечно, каких-нибудь совместителей на дежурство. Но неизвестные врачи… За наших больных еще не будут болеть как надо. Был же у нас печальный опыт. Ну спасибо, Марина Васильевна. Вот и спасибо.

– Ух, ты и плут, Мишкин. Но ничего, доберемся и до тебя. Погоди.

ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

– Алло.

– Евгений Львович?

– Я.

– Здравствуйте, Евгений Львович. Женя, это Нина говорит.

– Ага! Здравствуйте. Как жизнь?

– Жизнь-то ничего. Я сразу к делу, Евгений Львович. У меня есть просьба к вам. В одной больнице, где работает ваша бывшая приятельница и сотрудница Майя Петровна Балдина и моя подруга тоже, сейчас лежит дальний родственник мой. У него обнаружен рак желудка. Заведующий их сейчас болен, а замещает его она. У меня большая просьба – очень хочу, чтобы его соперировали вы. И Майя Петровна просит.

– Евгений Львович, здравствуй. Это Майя. Я присоединяюсь к просьбе.

– Пожалуйста, присылайте.

– Евгений Львович, ты меня прости, а не могли бы вы приехать и сделать это в нашей больнице? Он у меня лежать будет. А?

– Можно и так. В пятницу, например, если ничего не случится. У нас плановых операций быть не должно.

– Спасибо большое, Евгений Львович. Родственники заедут за вами на машине.

– Нет, не надо. Сам доберусь, я знаю, где ваша больница.

– Евгений Львович, а вы не могли бы захватить с собой и анестезиолога, у нас очень плохо с наркозом в больнице. А вот Нина давать наркоз ему не хочет. – Засмеялась. – Она ведь любит добро делать, но чужими руками. Захватишь?

– Хорошо. Я ведь тоже люблю только со своим анестезиологом. Сейчас все от них зависит. Договорились. Только утром в пятницу позвоните в отделение. Вдруг у нас случится что. Если все в порядке, то я буду у вас что-нибудь около часа-двух. Ничего?

– Спасибо большое, Женя, спасибо.

Мишкин пошел в операционную. Вера Сергеевна возилась с наркозным аппаратом. Разбирала его, чинила там что-то.

– Евгений Львович, ну хоть бы какого-нибудь техника, чтоб периодически следил за аппаратами. Я ж многого просто не умею и не понимаю.

– Мне скажите. Может, я смогу. А техника где я вам возьму? Слушай, Вера, звонила Балдина Майя, помнишь, работала с нами?

– Здрасьте. Конечно, помню Майку. Как я могу забыть.

– Она только что звонила, просила нас с вами приехать к какому-то родственнику одного врача, который нам как-то помог операцию сделать. Желудок. Рак. У них и с наркозом плохо.

– Сейчас?

– Да нет. В пятницу.

– А почему бы ей не перевести к нам?

– Я предлагал. Но она, по видимому, хочет сама за ним ухаживать, наблюдать. Живут там рядом. В общем, хочет.

– А мы как наблюдать будем?

– Никак! Съездим, если надо. Надо же помочь человеку.

«Нам, врачам, в этом мире хорошо, лучше, чем кому бы то ни было другому. Мы можем оказывать благодеяния лично – вне зависимости от всяких организаций, учреждений, обществ. Так сказать, человеку человек. То есть все могут, но врачам это легче всего. Жизнь заставляет помогать другим, и, при прочих равных, мы, врачи, лучше становимся. Так сказать, по долгу, по образу службы», – Мишкин глядел в окно операционной и философствовал сам с собой. Он забыл, что ждет ответа. Да они не ждал. Он был уверен в нем. А вокруг лишь узор из слов.