Мертвец - Эдуард Веркин

Я поглядел в кострище. Говорят, что, когда сжигают, всегда остаётся сердце — там самые крепкие мышцы. Но никаких сердец, костей и других субпродуктов не было. Ровный пепел и крупные угли. Наверное, Диоген был хорошим псом, он сгорел равномерно.

Сенька принёс резную деревянную урну и наполнил её пеплом.

На этом главная часть мероприятия была закончена, Дроков выключил камеру и поглядел на часы.

Мы вернулись к «газели». Мне хотелось пить.

— Тут нам… передал… — Сенька достал из кабины корзинку. — Немного перекусить…

Вырвиглаз сразу забурчал желудком и отобрал у Сеньки припасы. Еда была неплохая. Салат из креветок, салат из ветчины, оливки, цыплята, соки разные. Мы отошли чуть в сторону, устроились на краю обрыва и поели. Вкусно.

Потом молчали, говорить не хотелось, как на настоящих похоронах.

— А мне понравилось, — сказал вдруг Упырь. — Интересно.

— Не то слово, — сыто икнул Вырвиглаз. — Я раньше и не думал… Тебя, Череп, уважаю реально. А что с урной будете делать? Развеете?

— Ну, возможно, — уклончиво ответил Сенька. — Мы этот вопрос обсудим…

— Надо развеять, — авторитетно посоветовал Вырвиглаз. — В обязательном порядке. Только надо сделать это круто. Я бы сделал так. Я бы поднялся на вертолёте, взлетел бы над полями, блин, затем бы прыгнул с парашютом и в прыжке развеял бы! Это жестоко! А ещё лучше…

Глаза Вырвиглаза блеснули мелким безумием.

— А ещё лучше над провалами развеять! Вот это да! Это вообще!

Сенька промолчал.

— А где эти провалы всё-таки находятся? — спросил Упырь.

— И не спрашивай даже, не хочу, чтобы твоя смерть осталась на моей совести.

Вырвиглаз хохотнул. И тут же сказал:

— Они на севере, в лесах. Там ещё Филькин ключ, оттуда уже дойти можно. Кстати, этот дурак Озеров скоро устраивает метеоритную экспедицию… Через неделю. Или через две. Или через три. На днях, короче. И они мимо провалов как раз проходить будут, придурки. Я не собираюсь в эти провалы идти, я уже там пятнадцать раз был, ничего интересного…

— Ты это уже рассказывал, — напомнил я. — И про Биармию ещё рассказывал…

Но Вырвиглаз, конечно, не услышал.

— Там не всё чисто, — заявил он. — Могу точно сказать. Вы про двухголового волка слышали?

— Нет, — ответил простодушный Упырь. — А там что, волки есть двухголовые?

— Вот то-то и оно, — вздохнул Вырвиглаз. — Не слышали…

— И что? — спросил я в унылом предвкушении, мне не хотелось, чтобы Вырвиглаз сейчас рассказал что-нибудь из своего сопельного репертуара. — Что этот твой двухголовый волк? Знак грядущего апокалипсиса? Или солитёры в лещах заведутся?

— Жабы вы, смеётесь всё. Смотрите, досмеётесь! Солитёры… Вы смеётесь, а между тем у нас под боком вызревает настоящая катастрофа. Это был не простой двухголовый волк, каких везде полно, это волк-мутант. Вернее, пришелец-мутант. Его споры хранились в метеорите, а когда метеорит упал, они напали на пробегающего мимо волка и внедрились в него, и волк стал жабским пришельцем! Один охотник пошёл на уток и увидел этого волка, хотел застрелить, но не получилось: волк вдруг исчез. Подпрыгнул и просто исчез. Но на самом деле он не исчез, он бегает вокруг и высматривает, где лучше нанести первый удар…

— Вырвиглаз, — не выдержал я, — ты бы хоть подумал немного для разнообразия, а? Если бы пришелец собирался в кого-то вселяться, то уж во всяком случае он не стал бы вселяться в двухголового волка. Ему ведь нужно оставаться незамеченным. Он бы вселился в простую собаку, которая совершенно обычна, зачем в двухголового волка?

Вырвиглаз ничуть не запарился и сразу же ответил, что двухголовый волк гораздо выгодней, чем одноголовая собака.

— Двухголового волка сразу заметят, его поймают и начнут исследовать, повезут в Москву, и пришелец сразу же внедрится в учёных…

Голова заболела сильней. То ли от этой околесицы, то ли погода меняться стала: перестраивались в небе воздушные потоки, и давило гораздо сильнее, а изнутри черепа, чтобы справиться с давлением внешним, тоже начинало давить, и голова трещала. А может, на самом деле от вранья.

— …А потом он вселится в лауреата Нобелевской премии, а потом, когда лауреат пойдёт на встречу с президентом, он вселится и в президента, — закончил Вырвиглаз. — А вы всё хохочете. Этот пришелец начнёт ядерную войну, а мы, между прочим, на самом острие удара…

Я представил, как споры, обитавшие сначала в двухголовом волке, по цепочке внедряются в президента, как нашу страну порабощает межзвёздная тварина, как она начинает мировую войну, и в самом деле чуть не засмеялся.

— Но жабу эту пока не поймали, — успокоил Вырвиглаз. — Она тут бродит. Возможно, это был даже управляемый метеорит, возможно, что волк его охраняет…

Ещё чуть-чуть — и он бы дошёл до главного вранья, что это был вовсе не метеорит, а потерпевший крушение космический корабль. Поэтому я его остановил.

— Ты же говорил, что там дух какой-то, — напомнил я. — В провалах. Дух провалов. Как же тогда там может быть пришелец, если там дух? Ты говорил, что вы с отцом туда ходили и жертву приносили этому духу…

— Дух там тоже есть, — совершенно спокойно ответил Вырвиглаз. — Там же не один провал, а несколько. В одном провале дух, в другом провале пришелец. А может, это и вообще всё в одном — и дух и пришелец…

— Ты рассказывал, что там женьшень растёт…

— Я рассказывал? — с недоумением уставился на меня Вырвиглаз. — Да ты, Леденец, просто перегрелся. Вот уж не думал, что собачьи поминки на тебя повлияют. А может, ты в секту записался?

— В какую ещё секту?

— В свидетелей Иеговы. Они тут к нам приходили недавно. Дьявол здесь, говорят, уверуйте, пока не поздно, спасётся только сто тысяч. А я им говорю, я язычник, бабуси. Верую только в Родомысла. Скоро Купала, говорю, приходите, будем голыми через костры прыгать. Вы будете отлично смотреться топлес! Ну, они и свинтили. Сказали, что к тебе пошли. Видимо, дошли.

— Я не в секте! — сорвался я. — Не в секте!

— Как знаешь, — с сытым миролюбием сказал Вырвиглаз. — Не в секте так не в секте. Твоё дело. В баторе вроде бы есть какая-то секта, но туда только баторцев пускают, я когда в батор устроюсь истопником, тоже вступлю. Кстати, на выходных — День города. Надо обязательно пойти.

— Зачем? — спросил я.

— Ну как зачем? Мы теперь в нашей Гниловке не последние люди, с мэром на одной ноге, собаку его благоустроили. На короткой то есть ноге. Можем так запросто подойти, сказать: «Чувак, как дела?»

Сенька с опаской поглядел на Дрокова. Но Дроков не услышал.

— А если серьёзно, — в очередной раз спросил Упырь, — как-нибудь на эти провалы можно попасть?

Салат с креветками неуклюже шевельнулся в моём животе.

Дальше не буду рассказывать: до самого вечера ничего интересного уже и не происходило. Мы съездили к Шахову, там нас тоже покормили, и сам мэр сидел за столом с нами и ел пироги с рыбой. Всё это происходило за какой-то прозрачной горячечной стеной, мне было плохо, когда приду домой, надо будет что-то выпить. Принять пилюли.

Вырвиглаз был доволен через край. Вёл себя с достоинством, не сквернословил и даже поиграл с внуком мэра, маленьким мальчиком с больными локтями. Мне показалось, что мальчик на самом деле жалел Диогена — у мальчика были красные глаза и пятна на щеках.

А может, его просто выпороли.

— А где эти провалы находятся?

— И не спрашивай. Не хочу, чтобы твоя смерть осталась на моей совести.

Глава 21. День котлеты

Вырвиглаз сидел на «Ветерке».

Эту карусель поставили лет пять назад, я её ещё застал, даже покатался. Теперь от «Ветерка» осталась лишь кривая железина, которую пытались сдать в металлолом, но не получалось. Краска с этой железины облезла, и она стала похожа на скульптуру современного искусства. Те самые американцы, которые строить завод собирались, так и считали, что это арт-объект. Арт-объект, так они её и называли. И фотографировались они в городе лишь в некоторых местах: у Ленина, у героев войны, у этой загогулины.

А Вырвиглаз тут предпочитал сидеть, на железке. Причём он не просто сидел как люди, а явно поджидал меня с Упырём. Рядом с ним банка сгущёнки. Открытая. Вот иногда говорят: похож на обожравшегося кота. Вырвиглаз был похож не на кота, а на собаку. На собаку, обожравшуюся сгущёнкой, именно так.

Когда-то у Сарапульцевой жила собачка, такая беспородная, смесь болонки с пылесосом. И размерами с кабачок. Эта болонка очень любила пожрать, причём не просто чего-нибудь, а только сладенькое. Конфеты, шоколадки, печенье, сахаросодержащие продукты. От этого она жутко растолстела и заболела диабетом, отчего шерсть по всему туловищу выпала, и псина приобрела страшноватый сиреневый вид. Но своего пагубного пристрастия псина не оставила и охотилась на всё сладкое; однажды Сарапульцева открыла сгущенку и ушла по делам, а эта псина залезла мордой в банку, вылизала всё молоко и застряла. А поскольку после сгущёнки хочется всегда спать, она, невзирая на застрятость, нагло уснула — так её и застали.