Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

потолка мне на голову сыплется штукатурка. Папа с мамой еще не договорились по вопросу, что педагогичнее: ссориться им в моем присутствии или без меня. Мама опирается на мнение чешских ученых: при ребенке ссориться нехорошо. Папа же, наоборот, придерживается мнения американцев: лучше откровенная ссора при ребенке, чем скрытое долгое напряжение в семье. Но у нас в квартире хорошо слышно все, что делается в любом ее конце, и поэтому, чья бы точка зрения ни победила, их ссоры я слышу всегда. Когда ссора кончается, они говорят между собою и со мною так, как будто ничего не происходило.

Итак, папа влетает на кухню и распахивает дверь.

— До каких пор мы будем жить в свинарнике? — кричит папа. — Я уже вымыл в кабинете свою половину окна. А из-за твоей половины я залил свой доклад, который должен завтра отдать Верховскому. Мой свою половину и срочно переписывай доклад.

Бывает, что мама внезапно успокаивается и говорит:

— Хорошо, Игорь Александрович. Я сделаю для вас и это.

Она берет залитые листы и уходит в кабинет. Вытирает стол и печатает на машинке до позднего вечера. Потом приходит папа, просит отдать ему машинку и печатает до утра.

Ссоры бывают и когда папа отправляется за покупками. Ходит он очень долго, час или два. Мама теряет терпение, то и дело спрашивает меня, куда он запропастился, и проверяет по телефону точность кухонных часов. Наконец папа возвращается с двумя набитыми авоськами, и вот тут начинается скандал. Оказывается, папа истратил все деньги, которые мама выдала ему на неделю, и купил вовсе не то, что еще накануне вечером мама написала ему на бумажке.

Удивительно, насколько разные бывают родители. Варьку уже давно отпускают куда угодно. В четыре года она сама ходила в магазин за молоком. Где только она не была! Даже в Минске! Варькины родители — геологи. И две старшие сестры, у которых уже мужья, — тоже геологи. У Варьки в Ленинграде никогда никого не бывает дома. За Варькой присматривает соседка. Хотя за ней не нужно присматривать, она сама за кем угодно присмотрит.

Каждые каникулы Варька, хоть на недельку, приезжает к нам. Просто сама покупает билет на поезд и едет в Москву.

У нас дома по-разному относятся к приезду Варьки. Я это отлично вижу. Папа вовсе не замечает ее. Он всегда очень занят. Мне кажется, что если бы у нас случился пожар, он заметил бы это последним и, ничего не говоря, спокойно вышел бы в наше окно седьмого этажа. Мама относится к Варькиным поездкам, как она сама говорит, сложно. С одной стороны, Варькина мать какая-никакая ей родственница, а родственникам нужно помогать. Принимая Варьку, мама испытывает удовлетворение — она исполняет свой человеческий долг. И еще у Варвары прекрасный аппетит, прямо волчий, как говорит мама. Я же терпеть не могу есть. Когда приезжает Варька и мы садимся обедать, Поля и мама начинают расхваливать ее аппетит, после чего он у меня на некоторое время пропадает совсем, и, когда мама и Поля отворачиваются, мы с Варькой обмениваемся тарелками, так что выходит, что мой аппетит с приездом Варвары как бы возрастает, и маме это тоже, конечно, нравится.

Но, с другой стороны, Варька терпеть не может скрипичную музыку. Когда в четвертом классе она приезжала ко мне на каникулы и видела, как я мучаюсь, когда играю на скрипке, она посоветовала мне зарыть скрипку в землю. Естественно, что мама не может Варваре этого простить.

Кроме того, к ужасу мамы, Варвара может сесть в юбке, в которой пришла с улицы, на диван, где я сплю; забывает снять туфли, когда входит в квартиру; больше того, забывает перед едой мыть руки. А когда мама узнала, что Варька любит пить на улице газированную воду с сиропом, соки и молочный коктейль, она прямо-таки всплеснула руками:

— Удивляюсь, Варвара, как ты еще осталась жива!

Иногда мне кажется, что мама живет одновременно в двух мирах: здесь и в мире микробов; с микробами она обращается, как со своими учениками, и всегда знает, где и по какой причине они собираются. Варвара же вообще отказывается признавать невидимый микробный мир существующим.

И еще Варька всегда кусает губы, чтобы не засмеяться громко, если мама говорит, чтобы мы не разговаривали с незнакомыми мужчинами на улице и чуть что звали милицию.

Вот, пожалуй, и все причины, по которым, мне кажется, мама недолюбливает Варьку.

Поля тоже ее не любит. Она считает, что Варвара отбирает у меня лучшие куски, и догадывается об обмене тарелками.

Зато у меня, когда приезжает Варька, — настоящий праздник. Мне кажется, что, когда она у нас, начинается настоящая жизнь. В школе я ни с кем не дружу: меня все называют воображалой и маменькиной дочкой. Ну и пускай. Я не терплю их дурацких разговоров и их дурацких секретов — где у кого растут волосы и прочее. Одни толкают друг друга и визжат и получают три балла по поведению; другие целуются вечером в подъездах — тогда уж родительское собрание. Домой возвращаешься — уроки, потом берешь скрипку и идешь к учительнице, Софье Марковне, пилить. Раньше мы занимались дома, но потом соседи с третьего этажа начали жаловаться, и я стала ходить к Софье Марковне домой. Все веселее, хоть по улице пройдешься. Мама всегда меня провожает, а когда мамы нет, со мной идет Поля, потому что мама боится машин и переходов. Она думает, что я очень хочу попасть под машину и что машины, как и мужчины, хотят причинить зло всем девочкам до восемнадцати лет, то есть до замужества. Мама считает, что я выйду замуж очень рано, как и она, и считает своим долгом доставить меня живой до этого возраста, то есть до замужества.

После урока по музыке, то есть после моих мучений, я возвращаюсь домой и повторяю пройденное.

Мама говорит, что пройдет несколько лет, и однажды они с папой войдут в Большой зал Консерватории, сядут удобно в кресла, а в это время на высокую сцену, озаренную светом прожекторов, выйдет ее дочь, то есть я, в белом длинном платье, и перед завороженным залом заиграет концерт Паганини.

Мне, конечно, не нравится все, о чем говорит мама. Не то чтобы мне не хотелось играть на скрипке в белом платье перед завороженным залом, — просто я знаю, что этого никогда не будет, потому что не может быть, потому что у меня нет таланта.

Я раздеваюсь и ложусь на диван, смотрю в потолок и