Дюна - Фрэнк Герберт

— Я получил от Императора точно такие же распоряжения, — солгал барон. — Вы полагаете, я мог их нарушить?

— Я обязан докладывать Императору то, что я увижу собственными глазами.

— Герцог уже мертв, — отрывисто произнес Харконнен и небрежно махнул рукой, показывая, что разговор закончен.

Полковник-башар продолжал стоять, сверля барона глазами. Лицо его оставалось неподвижным, он явно не желал понимать, что с ним не намерены больше разговаривать.

— Ну! — рявкнул он наконец.

Ого! подумал Харконнен. Это уже слишком!

— От собственной руки, если вам угодно знать, — сказал он. — Принял яд.

— Я хочу немедленно осмотреть тело.

Барон в притворном негодовании поднял взгляд к потолку. Мысли его разбегались. Проклятие! Этот глазастый сардукар увидит каюту до того, как мы успеем навести там порядок!

— Немедленно! — рявкнул полковник. — Я хочу видеть все собственными глазами.

Барон понял, что помешать не удастся. Сардукар все увидит. Увидит, что герцог убил его людей, что ему самому удалось спастись только чудом. Свидетельство тому — остатки еды на столе и мертвый герцог среди учиненного им побоища.

А помешать ему не удастся.

— Я не позволю отодвигать меня в сторону, — свирепо сказал полковник.

— Вас никто не отодвигает, — пожал плечами барон, глядя в черные глаза сардукара. — Мне нечего скрывать от моего Императора, — он кивнул Нефуду. — Господин полковник должен увидеть все сию же минуту. Проводи его через эту дверь, Нефуд.

— Есть, через эту дверь, милорд.

Медленно и недоверчиво сардукар обошел барона, раздвигая плечами телохранителей.

Ужасно, думал барон. Теперь Императору станет известно, как я опростоволосился. Он сочтет это признаком слабости.

Мучительно было думать, что и Император, и сардукар относятся к слабости с одинаковым презрением. Барон пожевал нижнюю губу и успокоил себя тем, что Император, по крайней мере, ничего не знает о дерзком набеге Атрейдсов на Гиду Приму и о разгроме харконненских складов с пряностями здесь, на Аракисе.

До чего же скользкий тип был этот герцог!

Барон смотрел на удаляющиеся спины — длинного высокомерного сардукара и коренастого бойкого Нефуда.

Мы расставим все по своим местам. Придется снова отдать эту проклятую планету Раббану. Но ограничивать его я больше не буду. Придется пожертвовать кровью Харконненов, чтобы подготовить почву для Фейд-Роты. Проклятый Питтер! Позволил убить себя раньше, чем я успел его использовать.

Барон вздохнул.

Нужно немедленно запросить Тлайлекс, пусть пришлют нового ментата. Наверняка у них уже кто-нибудь есть для меня наготове.

Рядом с ним осторожно кашлянул один из телохранителей.

Барон повернулся к нему.

— Я голоден.

— Да, милорд.

— А еще я хочу развлечься, пока вы расчищаете комнату и выясняете, что произошло.

Телохранитель опустил глаза.

— Какое развлечение выберет милорд?

— Я буду в своих спальных покоях. Приведите туда молоденького мальчика, которого мы купили на Гамонте. Того, с красивыми глазками. Да накачайте его хорошенько наркотиками, чтобы не очень сопротивлялся. Сегодня мне не хочется устраивать большую возню.

— Да, милорд.

Барон повернулся, покачиваясь на поплавках, и направился подпрыгивающей походкой в спальню. Да, думал он. Того, с красивыми глазками, который так похож на молодого Поля Атрейдса.

~ ~ ~

О, моря Каладана, о, отважные люди, служившие герцогу Лето,

Пал наш герцог, подпилены сваи у дома Атрейдсов.

Поль чувствовал, как все его прошлое, все, что он пережил до этой ночи, обращается в песок, ссыпающийся в песочных часах. Поджав колени, он сидел рядом с матерью в крохотной палатке-влаготенте. Ее вместе с вольнаибскими влагоджари, надетыми сейчас на них, они обнаружили в вещмешке под сиденьем махолета.

У Поля не было ни малейших сомнений относительно того, кто сунул туда мешок и кто задал курс махолету, уносившему их в пустыню.

Юх.

Доктор-предатель направил их прямо в руки Дункана Айдахо.

Поль смотрел сквозь прозрачный край влаготента на залитые луной скалы, среди которых их спрятал Айдахо,

Спрятал меня, словно маленького ребенка, думал Поль. А ведь я теперь — герцог.

Он досадовал на унизительность своего положения, хотя понимал, что Дункан принял мудрое и единственно правильное решение.

Этой ночью с ним что-то случилось: каждое происшествие, каждую мелочь он воспринимал с обостренной ясностью. Он видел, что неспособен остановить переполняющий его поток все новых и новых впечатлений или повлиять на холодную точность, с которой он регистрировал каждое новое событие. Его мозг превратился в своеобразный центр накопления и обработки данных. Это был уровень ментата, и даже выше.

Мысли Поля вернулись к тому мигу бессильной ярости, когда из черной ночи на них вынырнул неизвестный махолет. Точно гигантский ястреб, распластал он над ними раздуваемые ветром крылья. Именно тогда и произошел переворот в сознании Поля. Махолет накренился над дюнами и ринулся вниз к бегущим фигурам — такими ему представлялись он сам и его мать. Поль вспомнил, как пахнуло горелой серой от гибких полозьев, заскрежетавших по песку.

Он догадывался, что мать, обернувшись, ожидала увидеть бластеры в руках харконненских палачей и узнала Дункана только тогда, когда он свесился из кабины и заорал: «Скорее! С юга приближается гребень червя!»

Но Поль и до этого знал, кто управляет махолетом. Манера вести машину, то, как она заходила на посадку, — детали слишком мелкие даже для наблюдательного взгляда его матери — однозначно говорили ему, кто сидит за штурвалом.

Джессика шевельнулась и сказала:

— Есть только одно объяснение. Жена Юха в руках Харконненов. Как он их ненавидит! Я это точно знаю. Ты читал его записку. Но почему же он вытащил нас из этой мясорубки?

Она только сейчас поняла. До чего тяжеловесны ее рассуждения! Эта мысль потрясла Поля. Ему все стало ясно уже тогда, когда он читал записку, сопровождавшую герцогский перстень.

«Не старайтесь меня оправдать, — писал Юх. — Я не нуждаюсь в ваших оправданиях. Моя ноша и так слишком тяжела. Когда я делал свое дело, во мне не было ни коварного умысла, ни надежды на чье-либо понимание. Это мой собственный тахадди аль-бурхан, последнее испытание. Посылаю вам герцогский перстень Атрейдсов в знак того, что я пишу правду. Сейчас, когда вы читаете это письмо, герцог Лето уже мертв. Попытайтесь утешиться моим уверением, что он погиб не один. С ним умер тот, кого мы все ненавидим больше всех на свете».

В письме не был указан адресат, не было и подписи. Но знакомые завитушки не оставляли сомнений — Юх.

Вспоминая письмо, Поль снова ощутил тяжесть того момента, странное и острое чувство, будто все это случилось за пределами его нового восприятия, восприятия ментата. Он прочитал, что его отец мертв, знал, что эти слова — правда, но относился к ним как к очередному факту, который следовало внести в мозг ив дальнейшем использовать.

Я любил моего отца, думал Поль. Искренне любил. Я должен его оплакивать. Я должен хоть что-то чувствовать.

Но он не чувствовал ничего, кроме: это факт исключительной важности.

Всего лишь один факт среди прочих.

А тем временем его мозг впитывал новые впечатления, анализировал, вычислял.

Полю припомнились слова Халлека: «Настроение нужно, чтобы свиней пасти и любовью заниматься. Дерутся тогда, когда возникает необходимость, при чем тут настроение!»

Возможно, он прав, думал Поль. Я поплачу об отце позже… когда будет время.

Он не чувствовал никакой передышки в потоке холодных умозаключений, ставшем его новой сущностью. Он понимал, что это только начало, что дальше процесс пойдет еще интенсивнее. Мысль о своем ужасном предназначении, которая впервые посетила его при встрече с Преподобной Матерью Еленой Моиам Гай, опять возникла в его сознании. Правая рука — рука, не забывшая боль, — вновь воспаленно заныла.

Может, это и значит быть их Квизац Хадераком?

— Какое-то время мне казалось, что это Хайват снова недоглядел, — продолжала размышлять Джессика. — Потом я думала, что, наверное, Юх только притворялся, будто он из школы Сак.

— Юх был всем тем, за кого мы его принимали, и даже больше, — ответил Поль. Почему такие простые вещи так медленно до нее доходят, удивился он про себя. А вслух сказал: — Если Айдахо не доберется до Каинза, то мы…