Почтовые открытки - Энни Пру

обстоятельствах. Две недели назад. Он очень прилично набрался в собственном баре и поехал за чем-то домой – там всего-то футов шестьсот по дороге – только вот поехал он по встречной. В разгар дня. Столкнул с дороги лошадь, девочке, ехавшей на ней, почти оторвало ногу. А Доналд поехал дальше. Потом сказал: думал, мол, это перекати-поле. Девочка истекла кровью. На Доналде – ни царапины. А девочка эта была дочкой нового владельца «IR & S». Я слышал, какая-то компания парней собирается поджечь тюрьму, где Доналд ожидает суда, – чтобы сэкономить на судебных расходах. Как насчет стейка «море-суша»[66]? Думаю, я еще способен нанести кое-какой ущерб стейку, а потом собираюсь выпить полбутылки виски и отправиться на покой. Рука начинает болеть как про́клятая. А как ваш глаз?

– Болит как проклятый.

– Официант! Два двойных виски и два стейка из вырезки, средней прожаренности.

* * *

Три лета он время от времени копал с Вулффом. Вулфф показал ему то, что он называл профессиональными хитростями.

– Два правила, Блад. Доставай ископаемые фрагменты из земли и вези домой в как можно лучшем состоянии. И записывай все, до мельчайших подробностей, о местности и пласте, в котором они найдены, о положении, в котором они лежали, и всю эту информацию прилагай к находке. Вот, пожалуй, и все.

У Пули он научился терпению, перенял умение неторопливо производить зрительный обзор, чуять насквозь кремовые и густо-красные агреллитовые обелиски[67], крошащиеся персиковые утесы, белые ущелья, разъедающие берега потоки молочного цвета воды, лиловые насыпи и купола магмы – и все это под палящим зноем, давясь от желания глотнуть что-нибудь, кроме отдающей резиной воды из фляги.

– Черт тебя дери, Блад! Если ты не можешь отличить кроличью челюсть от ступни пятнадцатого размера, то ты занимаешься не своим делом.

Известковая пыль, мелкий песок обезжиривали кожу, вызывали воспаление глаз. Жар струился от выбеленной земли, как электрический ток. Зачастую они выходили на свой промысел после дождя в надежде, что потоки дождевой воды, стекающие в высохшие русла и углубления, смоют поверхностные слои песчаника и обнажат ископаемые останки. Он научился ходить, низко склонившись к земле, всматриваясь в выступы-гребешки и бугорки, могущие оказаться оголившимися костями. Он разгребал муравейники ради крохотного зуба или косточки грызуна, очищал от песка раковины, покрывал шеллаком хрупкие кости, извлеченные из выветренных склонов, а потом, на месте ночевки, они с Пулей сидели и очищали их от земляной корки зубными щетками и упаковывали обернутые бинтами находки для отправки на восток.

Кабина грузовика напоминала воронье гнездо: она была завалена рулонами геологических карт, отпечатанных бирюзовой и оранжево-розовой красками. По полу катались пустые пивные бутылки. Его кепки были заткнуты за спинку сиденья и солнцезащитный козырек. По всей приборной доске валялись сломанные темные очки и пакеты от сухих крендельков. Кузов точно так же был забит старательским оборудованием, пластырями, мешками, стамесками, рулонами туалетной бумаги, газетами, галонными банками клея, шеллака и алкоголя, метелками и кисточками, катушками изоляционных лент, упаковками зубочисток, стоматологическими инструментами, блокнотами. Подо всей этой кучей лежала записная книжка индейца – скрепленный спиралью дешевый блокнот с засаленными разлинованными страницами. Изредка он делал в ней записи.

* * *

Каждый сентябрь, за несколько дней до начала сезона охоты на лосей, они паковали свои принадлежности и направлялись на север. У Пули была своя хибарка в Черных холмах[68], оттуда они ходили на лося в сосновый лес, пока не утоляли свою охотничью жажду или пока не выпадал первый большой снег, сгонявший их вниз. Пуля, обладавший безошибочным внутренним компасом в тех местах, где искал ископаемые останки, совершенно терялся в лесистой местности.

– Не понимаю, как это получается: деревья меня водят, спускаюсь в какой-нибудь чертов овраг и хожу по кругу. Из-за деревьев все вокруг выглядит одинаково. И вдаль не видно. Не по чему сориентироваться, чтобы определить, где находишься, просто прешь вперед. – Отчасти, как думал Лоял, такая дезориентация происходила у старого охотника за ископаемыми из-за того, что в высоких широтах он спал мертвым сном. По утрам выползал из постели и не меньше часа клевал носом над чашкой черного кофе, прежде чем неуверенно возвращался к жизни. В холодный кофе он добавлял сгущенное молоко.

«Концентрированное молоко «Карнейшн», лучшее в мире, расфасовывается в маленькие красные баночки; никаких петелек, никаких соломинок, просто проткните дырочку в этой штуковине».

Он отправлялся в горы поздним утром и к полудню уже не знал, где находится. Однажды, когда он отсутствовал весь день и всю ночь, Лоял нашел его только по звуку выстрела из его исцарапанного старого ружья калибра.30–06. Он ответил ему выстрелом и пошел на звук, пока не увидел его едва ковыляющим по сухому руслу в разваливающихся ботинках, со сломанным запястьем на импровизированной перевязи.

– По крайней мере, кое-что я усвоил, – сказал Пуля. У него так пересохло во рту и язык так распух, что слова едва можно было разобрать. – Я понял, что нельзя стрелять из проклятого охотничьего ружья, как из пистолета. Черт побери, я просто направил дуло вверх, как пистолет, и нажал на курок. Как индейцы на картине «Последний бой Кастера»[69]. И в кино я такое видел. Было такое впечатление, что мне напрочь оторвало кисть от руки.

В один год, когда двух-трехдюймовый снежный покров укутал землю, которая еще накануне чавкала слякотью, заливавшей грузовики до самых кабин, Лоял вышел рано, осторожно закрыв за собой дощатую дверь, приглушившую сопение Пули. Серый воздух, пахнувший смолой, ударил в ноздри после спертого духа внутри хибарки. Он ощутил острый прилив жизненных сил и направился на север. Менее чем в миле от их стоянки он заметил следы лосей, пять или шесть животных прошли здесь крупной рысью. Пройдя по следам несколько сотен ярдов, он увидел орешки лосиного навоза; они были еще чуть теплыми на ощупь, он пустился в долгое преследование и на исходе утра увидел молодого самца, стоявшего в лесу и глядевшего назад, словно в ожидании смерти. Лоял вскинул ружье, и лось упал так грациозно, будто много раз репетировал эту часть пьесы. Все оказалось вот так просто.

Когда он добрался до хибары, небо, сплошь затянутое облаками, было унылым, как провисшая проволочная сетка. Внутри горел свет. Ему казалось, что плечи у него глубоко прорезаны лямками, на которых он тащил заднюю часть туши. Он надеялся, что Пуля в достаточно хорошей форме, чтобы помочь ему притащить переднюю половину, потом увидел черное очертание лося помельче под деревом. Вулфф сидел за столом, поглощая консервированные спагетти. По его бороде стекали струйки соуса. Ощущался