Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

Архиепископ схватил руку Филиппо, зависшую над потихоньку засыхающей каплей сургуча, а затем, сделав небрежный жест, сказал:

– А хоть бы и так. Я в долгу перед его высокопреосвященством. Ставь печать, друг мой, ставь печать.

Филиппо прижал кольцо к сургучу. Мелькнула мысль о том, что он делает это впервые, да и то с целью обмана. Неожиданно ему захотелось широко улыбнуться. Большего проявления справедливости ему трудно было представить.

– Святой отец почти полностью посвящает себя делу переоборудования тайного архива, – сказал Филиппо. Он подул на отпечаток кольца, чтобы остудить его. Взгляд архиепископа, казалось, прожигал дыры в пергаменте. – Один ценный предмет из этого архива двадцать лет тому назад был кому-то подарен. Для святого отца было бы большой радостью, если бы он мог на некоторое время получить этот предмет назад, чтобы изготовить с него копию для тайного архива.

– И что же это за редкостный документ? – Логелиус наклонился, чтобы взять пергамент, и Филиппо протянул его ему, однако в последний момент отдернул руку, чтобы еще раз подышать на печать. Пальцы архиепископа судорожно сжались.

– Папа Иннокентий в свое время подарил его епископу Нового города Вены – нынешнему кардиналу и министру кайзера…

…Мельхиору Хлеслю! – потрясение воскликнул Логелиус и на мгновение позабыл о пергаменте.

– Я слышал, что он вроде бы задержался здесь, в Праге. Возможно, вы сумеете помочь мне… – Пергамент снова проделал путь по направлению к руке архиепископа. Филиппо был готов в любую секунду обнаружить на нем мушиный помет, который непременно следует удалить, чтобы снова помешать передаче, но Логелиусу не требовалось дополнительное ободрение.

– Боже мой, – только и сказал он. – Неужели речь идет о бесценном предмете наподобие… огромного кодекса?

Пергамент в руке Филиппо задрожал. Логелиус тут же выдернул документ из его безвольных пальцев, но он этого даже не заметил.

– Все очень просто, – заявил архиепископ. – Когда кайзер Рудольф умер, кардинал Мельхиор Хлесль приказал вынести книгу из кунсткамеры. Он попросил о помощи меня и канцлера Лобковича. Хлесль сказал нам, что эта книга – единственная в своем роде и что он боится, как бы она не была уничтожена во время смуты, сопровождающей наследование трона императора. – Лицо Логелиуса омрачилось. – И кардинал был прав. Один из прихлебателей Рудольфа, омерзительный карлик, опередил нас и попытался забрать книгу себе, но между ним и его сообщниками произошла драка, во время которой они поубивали друг друга. Как бы там ни было, нам удалось отнести Кодекс в безопасное место. – Архиепископ улыбнулся. Он просмотрел документ, который взял из рук Филиппо, и наконец передал его своему секретарю.

– Вы можете отдать его мне? – поинтересовался Филиппо с наигранным, но достойным восхищения хладнокровием.

– У меня его нет, – ответил архиепископ. – Но я дам тебе рекомендацию для канцлера Лобковича. В тот раз именно он позаботился о том, чтобы Кодекс благополучно покинул кунсткамеру.

26

– Вот сюда, ваше превосходительство.

– Осторожнее, не ударьтесь о ветки, они тут довольно, низко растут, ваше превосходительство.

– Мы уже пришли, ваше превосходительство.

У главного министра земли Альбрехта фон Седльницкого не было никакой необходимости находиться в данный момент здесь. Что бы ни ожидало его в заснеженном лесу к северу от Брюна, он подозревал, что совершенно не хочет этого видеть. Он подумал о еде, ожидающей его в замке Шпильберг, и о том, что румяная корочка на мясе успеет размякнуть, а овощи превратятся в кашицу, пока он вернется к ним, и проклинал себя за то, что последовал призыву, полученному два часа назад. Никто ничего не знал наверняка. Пока сообщение дошло до него, оно приобрело такой искаженный вид, что там, в лесу, могло находиться что угодно, начиная от стотысячной армии китайского императора и заканчивая святым Николаем, решившим воспользоваться Рождеством, чтобы лично спуститься на землю. И главный министр земли понадобился святому, потому что он потерял свой мешок с подарками и никак не может его найти. Тем не менее Альбрехт фон Седльницкий нисколько не сомневался в одном: если просьба явиться в лес собственной персоной в святой день Рождества Христова смогла добраться аж до него, то она вызвала весьма значительное волнение во внешней части иерархического круга, которым он себя отгородил от остального мира, а значит, речь шла о чем-то действительно очень серьезном.

Обычно он перепоручал решение проблем огромной толпе приближенных, за которыми он, как личность, мог скрыться, потому что благодаря этому всегда находился кто-нибудь, кто мог оказаться виновным в неверном решении, – кто-нибудь, только не он сам. Альбрехт фон Седльницкий был убежден в том, что во времена, подобные этим, недопустимо совершать какие бы то ни было ошибки – или, по крайней мере, такие, которые можно навесить на главного министра земли. Правитель Моравии должен быть непогрешимым. Помимо всего прочего у Альбрехта фон Седльницкого были планы на дальнейшее продвижение по службе, осуществлению которых могло весьма помешать черное пятно на репутации.

Однако сегодня ему пришлось убедиться в недостатке подобной организации: она мешала ему знать наверняка, что происходит в самых низких сферах жизни, то есть там, где находится девяносто восемь процентов населения Моравии, а именно – в среде обыкновенных людей. Проблема заключалась в том, что министр не мог позволить остальным заметить, что он не имеет ни малейшего представления о жизни простого народа. Это бы указало на то, что он способен ошибаться. Получался чертов заколдованный круг, такой же несправедливый, как и сама жизнь.

Он смутно вспомнил о смертной казни, ставшей его первым официальным действием на новой должности. После этого палача города Ольмюц пришлось под конвоем удалить из города, иначе жители города Брюна забросали бы его камнями. Кто-то неверно оценил обстановку и убедил Альбрехта в том, что с помощью смертной казни полоумного пастуха он сможет получить одобрение населения. Разумеется, этот кто-то должен был понести всю тяжесть последствий, а потому незамедлительно потерял должность судьи и вынужден был покинуть город Брюн. Альбрехт точно помнил, как говорил судье, что жители Брюна могут воспринять экзекуцию как политически мотивированное «судебное убийство», но упрямый дурак и слушать его не хотел. Судья, конечно, мог возразить, что все было с точностью до наоборот, но воспоминания судьи не играли здесь никакой роли. Как бы там ни было, казнь стала первой неудачей министра и показала ему, как важно понимать душу народа.

Что касается мыслей Седльницкого, время от времени заставлявших его волноваться, то он ощущал легкий дискомфорт, подозрение, что ему не удалось использовать каждую возможность, чтобы развить в себе это понимание. Однако же этот дискомфорт явно указывал на существенный просчет в стратегии, а потому он небезуспешно подавил его.

Альбрехт скорчил серьезную мину, когда увидел посиневших от холода солдат, которые, стуча зубами, вытянулись перед ним по стойке «смирно».

– Что они здесь делают? – спросил он, обращаясь к своему окружению.

Унтер-офицер отсалютовал ему и, заикаясь, произнес:

– Ох-храняют м-место п-происшествия, в-ваше п-превос-ходительство.

– Все уже закончилось, ребята, – великодушно заявил Альбрехт. – Теперь пора обратно – в тепло, к вину и жаркому, к прыжку на даму сердца в честь Рождества Христова. Как думаете? – Он широко улыбнулся. Хороший предводитель знает, что хотят услышать простые солдаты.

Солдаты недоуменно переглянулись. В Брюне их ожидали только продуваемые сквозняками караулки, где на каждую койку приходилось по двое солдат. Что до жителей района, в котором находились эти караулки, то они могли подарить им маленький бочонок кислого пива, если, конечно, были настроены угостить их. Впрочем, оставшиеся в городе дружины наверняка уже все вылакали до дна. К тому же большая часть караулок находилась недалеко от городских стен, а жители близлежащего района были настолько бедны, что солдаты на Рождество делились своими пайками с тощими большеглазыми уличными детьми.

– Так точно, ваше превосходительство! – гаркнул унтер-офицер, служивший уже при третьем главном министре земли и, со своей стороны, знал, что обычно хочет услышать начальство.

Альбрехт навострил уши.

– Что это за шум?

– К-какой шум, в-ваше п-превосходительство?

– Вой. Здесь водятся волки?

– Ничего не слышу, в-ваше п-превосходительство, – солгал начальник караула. Пусть главный министр сам выясняет, что там воет, а затем засунет свое чертово жаркое себе в задницу.

Альбрехт фон Седльницкий, недовольно покачав головой натянул поводья, и солдаты расступились, пропуская его. Министр направил свою лошадь вперед по впечатанному в снег следу, прислушиваясь к вою, который с каждым шагом становился все громче.