Хранители Кодекса Люцифера - Рихард Дюбель

– Есть сообщение? – спросила она.

– Я… я не знал… я не знал…

– Да, вы не знали, – ровным тоном подтвердила она. Ему показалось, что в ее голосе прозвучало презрение, и внутренне сжался.

– Я… – Он указал пальцем через плечо на клетки с голубями. Он знал, что не сможет дать никакого объяснения, благодаря которому его поведение показалось бы менее смехотворным. Плечи его опустились.

– И что в нем говорится?

– Если бы… если бы я знал, что вы здесь…

– Что в сообщении?

– Вы просто удивительно прекрасны! – вырвалось у него.

Она стояла у лестницы в своем белом одеянии, руки стыдливо сложены у лона – прямо ангел, спустившийся на землю. Вырвавшееся у него признание произвело на нее примерно то же впечатление, что дуновение ветерка от крыльев бабочки производит на гору. Он напрасно пытался взять себя в руки и привести свои мысли в порядок. Когда он поспешно шагнул ей навстречу, она и бровью не повела.

– Диана, – хрипло пробормотал Генрих. – Вы наполняете все мои мысли, каждую клеточку моего тела… Диана… – Он поперхнулся и с трудом заставил себя замереть прямо перед ней.

– Что в сообщении?

– Кардиналу удалось узнать, что копия библии дьявола из кунсткамеры вовсе не находится в старых развалинах, – выдавил он. – Время пришло!

Она, казалось, обдумывала его слова. Взгляд ее скользнул по нему, будто он был каким-то насекомым. «Кодекс вошел в ее плоть и кровь, – подумал Генрих в сотый раз, – так же как в мою плоть и кровь вошла она».

– Вы знаете, что нужно делать, – вымолвила наконец женщина.

– Да. Но…

Она молчала и ждала.

– Но… я хочу… я могу… – Мысли, несмотря на все его старания, по-прежнему путались. Тяжело дыша, Генрих схватил ее за плечи и притянул к себе. Когда же он прижался к ее рту и попытался открыть его языком, то так надавил на него, что у него заболели губы. Она не ответила на его поцелуй и осталась совершенно безучастной. Создавалось впечатление, что он пытался целоваться с еще теплым трупом. Застонав, Генрих отстранился от нее.

– Здесь, – медленно произнесла она, даже не вытерев его слюны со своего лица, – властвуют другие законы. Если вы еще раз так поступите, я прикажу вышвырнуть вас из своего дома.

– Но… но… я горю, Диана, я горю!

– Пришло сообщение, – сказала она, развернулась и стала спускаться по лестнице, не удостоив его больше ни единым взглядом.

– Но как же быть с кардиналом? – крикнул он ей вслед. – Как же быть с Киприаном Хлеслем?

– Делайте то, что должно, – просто ответила она. Прозвучало это так: «Убейте его». Генрих внезапно вспомнил ее слова: «Что же касается Киприана Хлесля, то если бы вы с ним встретились в темном переулке, я бы, пожалуй, поставила на него».

Спотыкаясь, Генрих побрел обратно к клеткам, дрожа от ярости, как в лихорадке. Быстрым движением открыв дверцу клетки, он сунул руку внутрь, схватил одного голубя, вытащил его, пристально посмотрел на него… и, скуля, словно помешанный, стал сжимать кулак, пока не услышал хруст косточек, пока глаза голубя не подернулись пленкой и головка его не упала набок.

Вид крови, неожиданно побежавшей у него между пальцами привел Генриха в чувство. Тяжело дыша, он огляделся по сторонам. Казалось, на какое-то мгновение он потерял ориентацию в пространстве, но затем побежал вниз по лестнице, промчался по коридорам и вылетел из дверей наружу, будто за ним гнались демоны. И лишь миновав Градчаны, очутившись в переулках Малой Страны, он обратил внимание на взгляды, которые бросали на него прохожие. Генрих посмотрел на свой кулак и пенял, что все еще сжимает мертвого голубя. Он разжал запачканные кровью пальцы и уронил его там же, где стоял. Никто не осмелился заговорить с ним. Генрих, больше похожий сейчас на дьявола, чем на человека, наступил на еще теплую птицу и ощутил переполнявшую его жажду убийства.

24

Сначала это напоминало сваленную в кучу одежду – коричневую, засаленную, покрытую белым налетом плесени. Затем из тени выступили детали: высохший птичий коготь, округлой формы кошель из потрескавшейся кожи, выцветшие бусины четок, еще один кожаный кошель из облезлой кожи, между ними – оторванная ватная подкладка парчового камзола и ставшее тонкой, как паутина, шелковое покрытие сапога на высоком каблуке. Кошель пострадал с одной стороны, и сквозь обтрепанную дыру можно было разглядеть еще одни четки. А другие дыры походили на…

Александра пронзительно закричала.

Это был эффект перспективы. Когда Андрей опустил лампу, птичий коготь превратился в руку, ряд жемчужин – в зубы, а дыры в кожаных кошелях оказались на самом деле раскрытыми ртами на мумифицированных лицах.

Андрей захлопнул крышку. Напоминавший пушечный выстрел звук прокатился по всему подвалу. Александра продолжала кричать. Она отступала до тех пор, пока не уперлась спиной в стену. Неужели никто, кроме нее, этого не видит? Крышка сундука вибрировала, будто что-то давило на нее изнутри. Девушка попыталась обратить на это внимание остальных но из ее рта вырывался лишь панический крик. Крышка медленно поднялась: нечто толчками шевелилось в темноте сундука, шуршало и трещало и, казалось, шептало пергаментными губами. Девушка смотрела на потрескавшийся язык из кожи, на окаменевшие шарики слепых глаз, на толстую лапу с длинными черными когтями, цепляющуюся за край сундука, в то время как другая поднимала крышку – медленно, очень медленно: очевидно, у этого нечто было время на то, чтобы не спешить. И пока Александра стояла парализованная, чувствуя, что у нее нет сил, чтобы убежать, нечто, в черном рту которого поблескивали крошечные зубки, бывшие кошмарной пародией на четки из слоновой кости, медленно выпрямлялось. А рядом с ним – его мумифицированный близнец. Нечто, бывшее ужасной, выкрашенной в черный цвет, лезущей наверх из самых глубин ада пародией на карлика, протягивало к ней свою высохшую руку с тонким крошечным пальчиком на кисти, похожей на лопатку. Эта рука становилась все длиннее и длиннее, пока не впилась ей в плечо…

– Милая!

Александра, моргая, уставилась на мать. Она окоченела от холода и дрожала всем телом. Мумифицированное лицо карлика вынырнуло из ее воспоминаний, и к горлу подступила тошнота. Девушка с усилием сглотнула.

– Ты так металась и стонала… Тебе приснился дурной сон.

– Сундук… – пробормотала Александра.

Лицо Агнесс посуровело. Александра почувствовала, как рука матери гладит ее по волосам. Пальцы ее, казалось, онемели.

– Да. Твой отец рассказал мне, что вы там нашли. Кардинал говорит, что в сундуке были мумифицированные трупы двух придворных карликов кайзера Рудольфа. Они исчезли сразу после его смерти. Остальных в свое время нашли мертвыми-одного – на мостовой под городской стеной, других – в кунсткамере императора. Кто-то пустил слух, что карлик, который выпал из окна, Себастьян-как-там-его, убил остальных потому что они хотели разграбить кунсткамеру и не могли договориться, как поделить добычу. После этого он якобы выбросился из окна. Как бы там ни было…

– Но каким образом трупы оказались в сундуке?

– Этот вопрос сводит на нет всю версию о массовом убийстве и дальнейшем самоубийстве придворных карликов, не правда ли? – Агнесс безрадостно улыбнулась.

Когда Агнесс иронично комментировала что-то или каким-то иным способом давала понять, что она совершенно не соответствует образу других матерей их социального круга, Александра чувствовала, что ее тянет к ней, но при этом она ей чужая. В такие моменты в нейтральном существе под названием «мать» она видела личность по имени Агнесс Хлесль, у которой были собственные мысли, желания и взгляды на жизнь и которая частенько изумляла свою дочь. Александру околдовывала появлявшаяся вследствие этого возможность бросить взгляд в сердце матери, но одновременно она чувствовала возникавшую по той же причине дистанцию, которую нельзя было преодолеть лишь благодаря принадлежности к одной семье. «Мать» – это человек, который близок тебе просто потому, что так должно быть; но Агнесс Хлесль была женщиной, чью любовь и уважение еще надо было заслужить.

– Что кардинал искал в сундуке? – спросила Александра – и в ту же секунду вспомнила.

Вацлав, опустившийся на корточки рядом с сидевшей на полу Александрой и пытавшийся успокоить ее.

Ее отец, чей голос еще никогда не был таким бесцветным.

– Что ты наделал, дядя Мельхиор? Где библия дьявола?

Мельхиор Хлесль, растерянно шепчущий:

– Она должна была быть здесь. Рейхсканцлер… о нет… Епископ Логелиус… Господи, разве может проклятый Кодекс оказаться у розенкрейцеров? Но как такое могло произойти? У меня ведь был единственный подходящий ключ…

Андрей, который произнес:

– Спокойно, господа, спокойно. – И указал на молодых людей – Вацлава, неловко пытающегося утешить любимую, и Александру, уставившуюся на юношу широко распахнутыми, слепыми от слез глазами.