Любовник ее высочества - Хейвуд Смит

Энни шла вслед за ней. Войдя в фойе, она услышала резкий вопрос принцессы:

– Где монсеньор?

Дворецкий указал наверх, где на лестничной площадке показался взъерошенный Гастон. Принцесса в два счета взлетела по лестнице, не давая себе труда посмотреть, следует ли за ней Энни. Она накинулась на отца:

– Какого черта, монсеньор! Я полагала, вы настолько больны, что не можете встать с постели, а вы, оказывается, просто решили умыть руки!

Стараясь быть как можно незаметнее, Энни стояла в стороне и разглядывала брата умершего короля. Он действительно был похож на загнанную в угол крысу, как его втихомолку и называли.

– Попридержите язык, сударыня! Не забывайте, что вы говорите со своим отцом. – Он веером из черного дерева отбросил тонкую прядь седых волос, висящих вдоль его изможденной шеи. – Я болен, настолько болен, что не могу выходить, но достаточно здоров, чтобы не валяться в постели.

Ясно, что болезнью, которая скрутила Гастона, герцога Орлеанского, был страх. Энни было странно, что у этого слабого и нерешительного человека была такая дочь.

По лицу принцессы проскользнула гримаса отвращения. Она прикрыла глаза, тяжело дыша, кулаки, сжимающие рукоять сабли в ножнах, побелели от очевидных усилий сохранить сдержанность.

– Отец, более чем двенадцать лет назад у вас хватило смелости выступить против вашего брата-короля, чтобы избавить страну от этого дьявола Ришелье. Где же теперь ваша смелость? Наши войска гибнут – гибнут люди, которые поставили на карту жизнь, чтобы установить ваше правление. Как вы можете оставаться дома! Вы должны идти в совет и спасать армию! Вы должны взять контроль над положением. Прошу вас, не бросайте сейчас монсеньора принца. Он полагается на вашу помощь. Ступайте в совет, пока еще не поздно.

Гастон отвел взгляд.

– Я сказал, что я слишком болен, чтобы выйти на улицу при подобных обстоятельствах.

Принцесса вспыхнула:

– За этим стоит Рец, не так ли? Он не придумал ничего лучшего, чем предложить вам отсидеться здесь, в своей норе, пока наше дело не погибнет. Не слушайте его, отец!

– Не каждый разделяет вашу страсть воодушевлять чернь. Действительно, кардинал Рец предложил решение, наиболее приличное и подходящее для моего благополучия. Он не просил меня выйти из защищенного дворца и рисковать собой в разъяренной толпе. Сражение – это одно, а толпа – совсем другое. – Маленькие глазки Гастона вцепились в лицо принцессы. – Но вы, возможно, мечтаете увидеть меня разорванным на куски этим сбродом.

– Никто из нас не пострадал от простых парижан, сир. Вы должны поговорить с советом города. Вы должны прийти на помощь нашим войскам. Потребуйте, чтобы депутаты в совете города позволили нашим войскам пройти через Париж. Промедление сейчас означает полное поражение, и тогда Франция никогда не избавится от Мазарини и от королевы.

Тягостная сцена была прервана звуком тяжелых шагов у лестницы. Взглянув вниз, Энни увидела герцога Роже и де Шавиньи, ближайших придворных принцессы. Они быстро поднялись по лестнице и склонились перед монсеньором герцогом и принцессой.

– Монсеньор, мадемуазель! – начал Роже. – Извините за вторжение, ваше высочество, но у нас срочное сообщение. – Он опустился на колени перед герцогом Орлеанским. – Двадцать мушкетеров и карета ожидают у крыльца, чтобы отвезти ваше высочество во дворец де Вилье. Положение отчаянное. Королевские войска сгруппировались на холмах Гаронны. Мы окружены. Мы должны пройти через город и отступить. Каждая минута промедления может стоить жизни.

Все взгляды устремились на монсеньора, но он обессиленно рухнул в ближайшее кресло.

– Невозможно. Нет, я не могу. Я слишком болен.

Энни посмотрела на принцессу, теперь по-новому воспринимая ее отчаянное безрассудство и жесткость. А как иначе вырваться из-под власти этого трусливого и нерешительного человека?

Принцесса обернулась к приехавшим с вестями курьерам.

– Бесполезно пытаться убедить его. Он будет прятаться здесь, пока не минет угроза. – Она с отвращением взглянула на отца и добавила: – Вы хотя бы не вставайте с постели, отец! Я умру от стыда, если кто-нибудь увидит, что вы в состоянии вставать.

Он опять ничего не ответил.

Принцесса отошла к краю лестницы и вцепилась в перила.

– Я пойду в совет вместо отца.

Роже и Шавиньи обменялись понимающими взглядами. Шавиньи поклонился монсеньору:

– Может быть, это хорошее решение, ваше высочество. Если вы дадите приказ, я уверен, что наша Великая Мадемуазель сумеет выступить в совете как ваш представитель. Зная, что вы тяжело больны, это сочтут вполне законным.

Гастон наклонился вперед и нервно облизал пересохшие губы:

– Но ведь она почти ребенок. Что, если они откажутся выслушать ее?

Принцесса опустилась перед ним на колено и взяла за руку.

– Они должны будут выслушать меня, если я буду говорить от вашего имени. Вся Франция замирает, когда монсеньор говорит.

Ее настойчивость, казалось, вернула Гастону подобие королевского величия.

– Хорошо. Говори от моего имени. Они должны подчиниться. Ты заменишь меня.

Великая Мадемуазель отпустила его руку с брезгливостью, будто притронулась к прокаженному.

Энни видела, что это не игра, не показная гордость или детское тщеславие. Мрачная, побледневшая принцесса действительно готова была идти хоть под орудийный огонь. Сверкая золотыми доспехами, она помчалась вниз по лестнице, и Энни поспешила вслед за ней, переполненная преклонением и восхищением.

Великая Мадемуазель схватила ее за руку так крепко, что на руке Энни появился след ногтей принцессы.

– Зачем вам ехать со мной? Я не желаю этого. Я высажу вас при первом же удобном случае. Один из мушкетеров проводит вас.

В ее тоне были слышны раздражение и непонятная горечь.

Энни высвободила руки.

– Позвольте мне остаться! Я могу быть полезной. Я не боюсь, вы это знаете.

– Ваша безопасность меня мало тревожит. Но я не хочу, чтобы смерть ребенка Филиппа была на моей совести.

Остолбенев, Энни переспросила:

– Ребенка? Что вы имеете в виду?

Фескье и Фронтеньяк потупили глаза.

Гримаса отвращения исказила лицо принцессы.

– Не притворяйтесь невинной овечкой, мадам. У меня есть свои уши, даже в вашем собственном доме. Мы обе прекрасно знаем, что у вас уже второй месяц нет обычного женского недомогания, довольно часто вы чувствуете слабость, и вас тошнит.

Энни, смутившись, пролепетала:

– Но у меня его не было потому, что я согрешила и не покаялась на исповеди. Матушка Бернар говорила мне, что бог посылает это наказание каждый месяц, и, если я раскаиваюсь и хожу к исповеднику, так и будет. Так она мне говорила. – Смущение и тряска вызвали у Энни приступ тошноты, на теле выступил пот. – После того как я… как я согрешила, позволив радоваться своей плоти, месячных у меня не было, потому что я не жалела об этом, не каялась и не исповедовалась. – Слова были уже произнесены, когда она поняла, как нелепо звучит ее объяснение.