Любовник ее высочества - Хейвуд Смит

Хейвуд Смит

Любовник ее высочества

1

Конечно, это был грех, но ведь совсем невинный и очень приятный – ежедневный ритуал, маленькая уступка чувственности, молчаливый праздник в тепле и комфорте. Она ни за что не скажет отцу Жюлю на исповеди об этих кратких минутах восхитительного наслаждения. У нее будет еще одна тайна, ну и что такого? Их и так накопилось уже немало.

Стоит ли признаваться в том, что ей нравится чуть-чуть понежиться на мягкой пуховой перине? Энни поглубже зарылась в одеяло. Наверно, так уютно может быть только в ласковых материнских объятиях, но матери она никогда не знала, хотя часто видела ее во сне. Энни хотелось получше сохранить утреннее тепло, чтобы оно грело ее весь длинный холодный день.

Слабые отзвуки пробуждения жизни в монастыре безжалостно напоминали о долге и предстоящих обязанностях. Шуршали одеяния монахинь, поскрипывали петли открываемых дверей – каждый спешил занять свое место с самого раннего утра.

Придется вставать. Все, наверное, уже идут в часовню.

Набрав в грудь побольше воздуха, Энни откинула одеяло и села на кровати, спустив ноги на каменный пол. Пар от дыхания туманным облачком повис в воздухе. Поспешно натянув шерстяные чулки, она быстро пробежала по холодному полу к тазу для умывания и локтем разбила тонкую блестящую корочку льда на его поверхности. Вздрогнув от ледяной воды, окончательно проснулась и начала шептать привычную утреннюю молитву: «Аве, Мария, Пресвятая Дева».

Сняв ночной чепец, она потянулась за платком, висящим возле умывальника, густая каштановая коса распласталась по спине. Оделась Энни очень быстро, каждое движение было выверено за годы жизни в монастыре. Застилая кровать, она ощутила привычное чувство вины – ни у кого в монастыре не было такой роскошной постели.

Открыв дверь, Энни застыла на пороге, и у нее вырвался сдавленный стон: «Да спасут меня святые Петр и Павел!» Коридор был пуст. Его побеленные стены высвечивались в сумерках, предвещая рассвет.

Она опять опоздала к утренней мессе! Если сестра Жанна поймает ее, то определенно наложит епитимью.

Энни сбросила деревянные башмаки и, схватив их в руки, бросилась бежать. Она домчалась до колоннады и, пробежав еще ярдов пятьдесят, догнала сестру Николь, степенно идущую в самом конце молчаливой процессии монашек и послушниц. Вздохнув с облегчением и надев на заледеневшие ноги башмаки, она влилась в утреннее шествие.

Сестра Николь наклонила голову и тихо шепнула Энни на ухо:

– Наша младшая сестричка сегодня не похожа на раннюю пташку. Будь осторожна, малышка. Сестра Жанна обрадуется любому поводу наказать тебя.

Энни не поднимала головы, пока они шли к часовне.

– Я знаю, сестра Николь, знаю. Но последнее время бог не позволяет мне вскакивать по утрам. Так трудно вытаскивать себя из постели!

Легкое недовольство промелькнуло в ответе сестры Николь.

– Энни, ты всегда предпочитаешь во всем обвинять бога, а не себя за свое дурное поведение. – Пожилая монахиня покачала головой. – Теперь помолчим, мы не должны нарушать тишину.

После мессы Энни первой вышла из часовни. К счастью, сестра Жанна не сделала ей замечания по поводу опоздания. Строгая наставница, по-видимому, впервые за долгое время решила проявить к ней милосердие.

Энни шла по коридорам монастыря, и ее переполняло горько-сладостное чувство – незамысловатый, не поддающийся течению времени ритм жизни. Женский монастырь был единственным домом, который она знала. С самых ранних дней ей казалось, что она и все сестры плывут, подобно листьям, по течению медленной и спокойной реки. День за днем, неделя за неделей, год за годом – то ли жизнь, то ли сон. Работа, покаяние, прославление бога, упокой души. Раньше ей было достаточно, но в последнее время чувство умиротворения стало исчезать.

Ладно, можно успокоиться занятиями с отцом Жюлем. До них в кабинете матушки оставалось еще полчаса. Можно потратить их на молитву, но ей давно хотелось попасть в кабинет матушки Бернар пораньше и в одиночестве при свете дня, а не украдкой ночью, посмотреть старинную Библию, которая лежит на видном месте в алькове, но читать ее не разрешается.

Поднявшись по лестнице, она сняла деревянные башмаки и бесшумно подошла к кабинету. Тяжелая дверь была приоткрыта, и, услышав сердитые голоса, она замерла. Матушка Бернар почти кричала:

– Жюль, вы просто сошли с ума! Здесь, с нами, она в полной безопасности. Она не знает, кто она такая. Она никогда…

Отец Жюль прервал ее:

– Селеста… Я настаиваю. Разве у нас есть выбор? Маршал знает, где она и кто она. Сейчас вся власть в руках кардинала Мазарини, точно так же, как это было при кардинале Ришелье. Если не действовать быстро, бог знает что может случиться. Мы можем получить приказ от королевы-матери или от епископа, посылающий ее… в колонию для прокаженных или куда-нибудь похуже. Он может подстроить похищение в пути, и мы никогда не узнаем, что с ней случилось.

Энни слышала, как священник, продолжая говорить, нервно ходит по кабинету.

– Нет, нет. Брачный союз лучше всего. Только в нем ее спасение. Я позабочусь, чтобы церемония была публичной и очень пышной. У меня есть связи при дворе. Нетрудно будет добиться присутствия королевы-матери.

Матушка Бернар жестко напомнила:

– Жюль, вы отправляете овечку в логово льва. Неужели вы думаете, что она сможет уцелеть при дворе? Она с трехлетнего возраста никуда отсюда не выходила. Она дитя и вряд ли готова к судьбе, которую вы ей уготовили, – сурово обратилась она к нему. – Похоже, вы хотите добиться своих честолюбивых целей, используя невинное дитя! Я не допущу этого!

Отец Жюль мрачно ответил:

– Мазарини – хитрый, злобный человек. Я отошел от мира, став священником. А он хочет использовать веру как орудие, чтобы перестроить мир по своим собственным планам. Он недостоин быть даже священником!

– Позвольте напомнить, – остановила его матушка Бернар, – что вы говорите о принце церкви! Его преосвященство занимает это место по велению господа. Но если Мазарини так злобен, как вы утверждаете, как вы можете посылать бедную девочку к нему в когти! Лучше Энни остаться здесь.

Услышав свое имя, Энни окаменела. Она понимала, что оставаться в таком положении опасно, но сдвинуться с места не могла.

Беспокойное движение шагов прекратилось. Энни услышала скрип кресла, застонавшего под тяжестью тела отца Жюля.

– Я долго молился и много думал, как поступить, еще до того, как мне сообщили, что высшие власти знают, где она. Какое-то время я размышлял, не выдать ли ее замуж за кого-нибудь из моих прихожан, надежного и достойного человека. Но сложившиеся обстоятельства заставляют действовать в открытую. Не иначе, как вмешалось божественное провидение.