Магадан — с купюрами и без - Владимир Данилушкин

А это кто у тебя на руках в пеленке — неужто моя покойная дочурка — ей было бы теперь 37 лет. Ручки я ее видел, крохотные, когда хоронил, а вот какого цвета у нее глазки — так и не узнал. Я ж, мама, видел такую крохотную ручку у взрослой женщины.

А тут, я уже говорил, снег посолили — стало быть, нет возврата к зиме. В тот день Валентина стояла за пленкой в своем «киоске» — как в парнике, я туда занырнул — к колготкам прицениться, и виски заломило, словно с похмелья. Она тоже бессловесно пожаловалась на головную боль. По всем симптомам явный солнечный удар через парниковый эффект. Что поделать — Колыма своенравием полна. Повезет — так обморожение получишь в июле. И солнечный удар на морозе. Нет, так не честно! Пора прийти с Камчатки циклону, охладить страсти. До пяти тепла дойдет — вылитый Ташкент становится. Как в лагерные времена. Лейтенант МГБ соответствовал общевойсковому майору. Так и наша температурная пятерка соответствует материковской морозной двадцатке.

Ну и накаркал. Ветер порывами, куда ни повернешься, — в лицо. Мерзнет нос. А щеки и подбородок защищены бородой. Отвернешься, нос согревается, и течет конденсат. От такой погодки рождаются дети погодки. Думаю, порывы метели нравятся нашим узбекам, что на рынке «Урожай» фруктами торгуют: воздух в какой-то миг арбузом пахнет.

Вдруг с двадцати мороза до двух скакнуло. У некоторых кровь из носу сочилась. Зато солнце ушло, не печет. По снежной каше идешь — как по морскому песку. Для ног тренировка. И не скользят ботинки — красота! Ветер гремит железом, шелестит пакетами, плакаты полощутся, ветки трещат. На снегу веточки, состриженные пургой. Давление кровяное скачет вверх-вниз, и такое ощущение, что вот-вот лопнут уши. Интернет грузится полчаса. Дрозофилы, кстати, попрятались. Вместе со своим долголетием.

В самый ветрюган Валентина устроила себе выходной день. Но уже назавтра продолжила бессменную колготочную вахту. Надо!

Рассказывала, лучшие дни ее жизни были летом 96-го. Муж, будто бы чуя свою погибель, организовал поездку в тайгу. И такой там был нескончаемый праздник — как вспомнишь, так всплакнешь, и жить хочется. Грибы, ягоды, рыбалка, охота, птичье щебетанье, ре-чушкино журчание.

Я воображаю это чудное место, хотя не бывал там ни разу. Вот уже год прошел, как у меня пошло наперекосяк зрение. Белый свет застят нитки, будто это фильтр пылесоса. Однажды свернулись в клубочки, которые катаются вправо-влево, когда моргаешь. Яркий день — ниток больше, вечером они будто бы не клубятся. Я тру глаза сгибом пальцев, и в них что-то хлюпает, как в носу при насморке.

Вдруг один клубочек разворачивается, нитка тянется, тянется, выходит из глаза на сантиметр, больше. Больше. Другой клубочек развернулся, другая нитка пошла — сантиметр, другой. Да это щупальца какие-то. Никогда бы не подумал, что способен на такое. Да что мы знаем о себе? Да если разобраться, ничего!

Мои щупальца выросли на километры. Я трогаю заснеженную дорогу, влажные облака. Их много, щупальцев, десятки, сотни, тысячи. Вот оно, зрение, какое. Осязание, если разобраться.

Я уже год закапывал в глаза лекарство, которое мне выписала Вера Владимировна, дочка моего первого в жизни редактора. Недавно это выяснилось. Мы могли бы встретиться в юности, когда я ездил в редакцию районной газеты из города Новосибирска на электричке, да не представился случай. И меня охватывает легкое сожаление, даже чувство вины. Может быть, эта колбасня с глазами затеяна судьбой, чтобы мне встретиться с этой женщиной, пусть и с большим запозданием?

Два года назад зимой было: шел улицей, параллельной речке Магаданке, и вдруг холодные дома и ледяное небо обрели желтый цвет. Словно слабый раствор йода окрасил горизонт. Встал я как вкопанный, не решаюсь пошевелиться. Словно меня сглазили темные силы. Господь, спаси меня от слепоты! Иначе я не смогу любить женщин глазами. Женщин и остальной мир. Детей, кошек, карликовые березки на вершине сопки. Я исправлюсь! Я исполню все твои заповеди!

От Олы до Магадана сорок минут езды, их преодолеваешь, словно в невесомости. Кто-то в Баден-Баден летает, в Анталию, а мне и в Олу раз в год — потрясение. Уши закладывает при подъеме на перевал. Как на самолете. И глаза тоже закладывает, но спускаешься в долину, пересекаешь по мосту Дукчу, и странное радостное чувство близкого дома теплой волной омывает сердце.

Я закрываю глаза и пытаюсь воспроизвести пост ГАИ, развилку дорог: прямо и направо проехать — к кладбищу, если сразу направо — в аэропорт, а левый поворот к центру города, всего тринадцать километров, извилистая и несколько противоречивая дорога. На пути расположен поселок, который наполовину стал уже дачным, там живет один мой знакомый в доме со стеклянной крышей, там у него теплица.

Дальше усадьба первого в Магадане фермера, а там и въездная стела с оленями, фермер предлагал выполнить ее из чистого золота, а для охраны разместить в домах свернувшейся птицефабрики караульную дивизию. Глянуть на такую достопримечательность люди ехали бы со всех континентов, и расцвел бы пышным цветом международный туристический бизнес вместе с запланированным местным Куршевелем на Марчеканской сопке и аквапарком с подогретой морской водой. Собственно говоря, в пору дождей улицы города — Парковая, Якутская, Ленина легко превращаются в импровизированные ква-ква скверы. А загар на лыжне в Чаше — местном памятнике природы! На апрельском пушистом снегу ложится загар особого оттенка. Когда тот снег падает из облака, воздух напитывается энергией весны и светится ослепительно белым, вызывая ассоциации с световолоконной оптикой. В иные редкие годы он отдает фиолетом либо бирюзой. Увидишь, если повезет. И не надо звонить главному радиологу области — никакого излучения.

Кстати, вчера я скачал из Интернета книгу: вроде уже вовсю практикуются методики зрения без помощи глаз. Кожное зрение, говорят его адепты, ничем не хуже традиционного. Я буду видеть женщин и любить их ладонями. Только не смогу ими заплакать.

Анджелина Джоли

Американские горки, русские ямки.

Как у Брежнева визитной карточкой были его брови, так у Анджелины Джоли — губы. Такие огромные, словно она целует все человечество разом. Говорить о феноменальной сексуальности киноактрисы — все равно что ломиться в открытую дверь публичной библиотеки. Хорошо было бы с ней встретиться и побеседовать, если б знала русский язык, о приемных детях, а то ведь буквально подсела на усыновление деток разного цвета кожи, так японцы обожают составлять букеты икебана. Добрые дела делает, а за ними на втором плане маячит эпатажность, подогреваемая средствами гламурной информации. А уж об эпатажности из любви к искусству и говорить лишнее. То она побреет голову, то заголится перед фотографами, то опять заголится, как бы нечаянно. Когда читаешь в сети сообщения о беременности и диабете артистки, ловишь себя на мысли: а не водят ли за нос честную публику. А это дело обычное. Несколько месяцев висело на сайтах объявление, что умерла Пугачева. Порывшись, находишь опровержение. А все равно то первое сообщение висит: умерла певица.

А вдруг выяснится, что беременность Анджелины ложная? Кощунство, конечно. Этим шутить нельзя. Вон они как, детки, достаются. Моя жена, когда ждала сына, двух зубов лишилась. Вроде как нехватка кальция, весь уходит на строительство малыша, его ске-летика, а будущей маме остается с гулькин нос. Я уважаю Анджелину за то, что скоро станет мамой близнецов. Не то что некоторые звезды — ради артистической карьеры отказались от материнства, и это заметно по фальши в исполняемых ими женских ролях. Вот так переплетается собственная обрыдшая житуха с ее высокой звездной жизнью. Все человеческое в ней мне не чуждо. Что-то вдруг срабатывает в подкорке, и теплеет на сердце, словно удочерил ее. Вот чудеса. У нее папа — знаменитый на весь мир актер, не нужен приемный отец, все это знают.

А сердце ноет вопреки общепринятому, и это выше моих сил. Детский опыт почти полувековой давности вопиет и заслоняет день сегодняшний. Вот я, шестиклассник, стою в сибирской непроходимой тайге за двести километров от безлесного и безводного городка, где мне посчастливилось в ту пору жить: этакая Антивенеция. В глазах рябит от красной смородины. И рядом хорошая девочка Лида, моя ровесница, как теперь понимаю — вылитая Анджелина, у нее от рождения такие же пухлые губы, как у американки, накаченные, словно гелем, комариными укусами. Ее лоб, волосы, непокорные надо лбом, пахнут берестой и смородиновым листом. Я люблю этот аромат и благодарен современной чайной индустрии за смородиновый чай в пакетиках. Охотно выпил бы не один самовар на пару с Анджелиной, и она бы вдруг шлепнула губками и призналась, что на самом деле зовется Лидией, мы с ней вместе ехали из тайги в кузове грузовика. Сидя рядом, вцепились в жесткие самодельные скамейки. Не забыть мои боковые несмелые взгляды на ее небольшие груди, похожие на сибирские яблочки ранетки.