Лишь пять дней - Джули Тиммер

— Договорились!

Мара ждала, что он продолжит, но он уставился в ожидании на приборную панель.

Она вздохнула, сфокусировалась на дочери и заговорила:

— У меня болезнь Гентингтона, — спокойно начала она, — единственное, что мне передала моя биологическая мать, когда бросила меня в приюте двух недель от роду. Я была рождена со смертельным генетическим, не поддающимся лечению монстром, одним из самых непонятных из всех смертельных заболеваний.

Гарри быстро перевел взгляд на школьную площадку и на меленького эльфа, который ему нравился. Его губы крепко сжались и щеки впали, будто он задержал дыхание.

— Нет! — быстро сказала Мара, понимая его озабоченность. — Не нужно о ней беспокоиться. Она — приемная дочь. И, слава богу, у нее были все медицинские записи, там не значилось это заболевание. У нее все в порядке.

Гарри выдохнул.

— Ирония в том, что мой муж почувствовал облегчение, когда я сказала, что хочу усыновить ребенка, потому что… — она сделала паузу, — есть некоторые гены в его семье, которые он не хотел бы передать своему ребенку. А оказалось, что именно моя ДНК имеет эффект бомбы с часовым механизмом. Если бы ребенок был наш, он бы получил весь риск. Однако хотя бы об этом мы можем не волноваться. И мне не приходится жить с этим чувством вины. Мой самый тяжкий грех, самый продолжительный — она слишком скоро лишится и второй матери.

Гарри резко помотал головой. Мара видела, что на его лице отразились сотни вопросов, с его губ чуть было не сорвались сожаления, но он заставил себя молчать, подчиняясь собственному правилу. Он вновь изучал панель и молчал так долго, что Мара подумала, не заснул ли мини-Дед Мороз?

Но, наклонившись к нему чуть ближе, она заметила, как его губы шевелятся, и поняла, что он молится.

Мара пожалела, что встретила такого человека только сейчас. Задумалась, закончил ли он свое признание, и с облегчением выдохнула, осознав, что, пожалуй, ей больше ничего не придется рассказывать.

— У меня есть дочь, — наконец вымолвил он, — Каролина. Я не видел ее семнадцать лет. Это только моя вина. — Он опустил козырек и извлек фото молодой девушки, о которой любопытствовала Мара.

— У меня была закусочная в Талсе, — продолжил он, — «У Гарри». Конечно, не лучшее название, особенно для алкоголика, — усмехнулся он спокойно. — По утрам в выходные у меня собирался весь город. Все знали меня, и я всех знал. Каролина постоянно повторяла, что станет работать здесь, где все ее поклонники. Она будет старшей официанткой, я поваром. Но я все потерял. Потерял закусочную. Практически все тратил на выпивку и наркотики. Начал обманывать поставщиков, брал продукты в кредит, а то, что экономил, отдавал за ипотеку на ресторан. Потом я потерял дом. Перевез жену, ее звали Люси, и Каролину в отвратительную маленькую квартирку. Чтобы сохранить закусочную и внешние приличия. И чтобы были деньги на выпивку и наркотики. Я был весь в этом! — Он повесил голову и вздохнул, потом изо всех сил стукнул кулаком по колену. — Я был таким негодяем! Эгоистичным, зацикленным на себе негодяем!

Мара еле сдержалась, чтобы, утешая, не положить ему руку на плечо, не похлопать по руке. Но правила есть правила.

Настала ее очередь:

— Я просто ужасно вела себя с мужем! Когда начали проявляться симптомы, мы еще не знали, что со мной. Моя личность полностью изменилась. Я стала ходячим кошмаром. Вспышки гнева повторялись практически каждый вечер! Совершенно иррациональна! Параноик. Постоянные смены настроения, вы даже себе не можете представить! Это все было частью болезни. И отрицание проблемы тоже! А это не лучший комплект для сохранения брака!

Она увидела взгляд Гарри в зеркале:

— Поверьте мне! Я была более жестокой, чем вы можете вообразить. Помните нашу первую встречу, этот взгляд, шипение? Это просто цветочки по сравнению с тем, о чем я толкую. Я ужасно вела себя с мужем на протяжении года. Отказывала ему. Говорила вещи, которые так хочется забыть! Но, к сожалению, Гентингтон не влияет на долговременную память. Или на память мужа. И после всего, через что я заставила его пройти, я ничего не могу предложить или сделать, чтобы уберечь его от боли.

Она сложила руки на коленях и замолчала. Гарри ничего не сказал, но трудно предположить, что не подумал.

Вздохнул.

— Люси с таким пониманием ко всему отнеслась! Она оставила своих друзей, окружение, красивый дом, переехав в крошечную квартирку. Говорила, что у всех бывают трудные времена. Я же лгал ей, говорил, что дела идут не так хорошо, как раньше, и я не могу выплачивать кредит за дом. Никогда не говорил, что сам во всем виноват, что именно я поставил семью в такое положение из-за выпивки и наркотиков. Я знал, что закусочную заберут, за две недели до события. И сбежал! Не хотел лицом к лицу встретиться с правдой, осознать, что натворил! Не мог смириться с тем, во что превратилась моя жизнь. Поэтому я соврал, что отправляюсь за молоком. И так и не вернулся. Оставил их там. Мою жену и дочь. Оставил Люси разгребать эту кашу в семье и на работе. Я звонил ей несколько лет назад. Люси. Плакал, как ребенок, практически полчаса, а она сидела на другом конце провода… Позволила мне хлюпать носом и стонать, пока я наконец не успокоился настолько, чтобы сказать, как я сожалею обо всем, что натворил. Попросил у нее прощения, а она сказала, что давно уже простила. Можете в это поверить? Я никогда не был достоин этой женщины! Каролина уже съехала. Люси сказала, что сначала спросит у дочери, а потом уже даст ее номер телефона. Сказала, если Каролина согласится, то сама мне перезвонит. — Мини-Дед Мороз уставился на свои крупные кисти рук, безвольно лежащие на коленях. — Но она так и не перезвонила. Это и был ответ на вопрос, хочет ли моя дочь слышать обо мне. Я отдал бы все на свете, чтобы поговорить с ней, умолять о прощении. Может быть, она бы придумала, как отомстить мне. Но вряд ли она станет это делать. Она уже взрослая. Ей двадцать три. Ей от меня уже ничего не нужно. — Он указал на фото на козырьке. — Это единственная фотография, которая у меня есть. Была в кошельке в ту ночь, когда я сбежал.

Мара закусила губу.

Гарри продолжил:

— Мысль о том, что я больше никогда ее не увижу, никогда не смогу сказать ей, как я раскаиваюсь, вызывает желание напиться. Напиться так сильно, чтобы забыть даже собственное имя и то, что я сделал с ней и ее матерью по собственной глупости. — Он шмыгнул носом, и Мара увидела, как слеза скатилась по щеке, оставив тонкий мокрый след. К ее удивлению, он достал из кармана рубашки аккуратно сложенный платок, промокнул щеку, потом уголки глаз. Потом посмотрел на фото и бережно поднял козырек.

Мара почувствовала, что и у нее наворачиваются слезы, и отвернулась к окну. Снова нашла глазами Лакс и, глубоко дыша, наблюдала, как она играет.

— Вчера я последний раз помогала в библиотеке. — Она приложила руку к окну, мечтая через стекло коснуться дочери, поправить ее волосы, извиниться. — Она так меня стыдилась! Том говорит, она справится! Но не думаю, что она должна это делать.

Она прижала ладонь к стеклу… Прощай…

Оказавшись у входной двери дома, Мара стала рыться в сумочке, пытаясь найти ключи, а Гарри делал вид, что изучает растения. Притворялся, что заворожен ими и не замечает этой возни. Через минуту, когда она пыталась попасть ключом в замочную скважину, он накрыл ее руку своей ладонью.

— Сколько вам осталось?

— Недостаточно, — ответила она, посмотрела на свою левую руку, которая медленно двигалась, и вспомнила, что случилось в душе, — или слишком. Как посмотреть.

— А как вы на это смотрите?

Мара выдохнула:

— Мне сорок два, а я уже на пенсии. Предполагала, что буду работать до семидесяти. Я больше не могу водить машину. Я ничего не помню, если не записываю. И когда я хочу посмотреть, как моя дочь играет с друзьями, я вынуждена красться туда, как шпион, скрываясь за тонированным стеклом такси, чтобы не унизить ее. Через год, а может, и быстрее я буду в инвалидной коляске. Придется нанимать эти особые машины для инвалидов, чтобы шпионить за дочкой в школе. Если, конечно, я еще буду помнить, когда перемена. Или о том, что у меня есть дочь. Может, я даже уже не буду здесь жить, — она кивнула в сторону дома, — к тому времени я, возможно, буду в санатории, сидеть в углу, уставившись в потолок, пребывая в полном неведении о существовании этого дома, семьи и того, что у нас состоялся этот разговор.

— Я буду вас навещать.

Мара коснулась пальцами его щеки.

— Я бы этого не хотела.

— Конечно, я знал, что вы так скажете. Вы не захотите, чтобы кто-то видел вас такой.

— Я не хочу быть такой. И не хочу, чтобы меня обслуживали. Кормили, причесывали, купали, — она содрогнулась, — я даже думать об этом не хочу.

— Не хочу хвастать. Но должен сказать, вы не заметили, что в моем присутствии вы расслаблены. И это всего за несколько дней. Вы позволяете мне помогать вам выйти из машины. Позволили поднять кошелек в тот день, помните? А сегодня, с этой… посудой. Вам не кажется, что так можно продолжать, лишь чуть увеличивая степень помощи? Пока вас перестанет беспокоить чужое участие. Даже родители, муж? Люди в санатории?