Вся ваша ненависть - Энджи Томас

– Пойду прогуляюсь, – вставая, говорю я. Слишком многое надо обдумать. – Можешь доесть печенье и арахисовое масло.

Я ухожу. Куда иду – не знаю. Больше я не знаю ничего.

Четырнадцать

В конце концов я оказываюсь возле Майиного дома. Дальше него в дядином районе я не хожу – после все дома выглядят одинаково.

Сейчас то странное время суток на границе дня и ночи, когда небо в огне, а комары выходят на охоту. В доме у Янгов уже везде горит свет, а комнат у них так много, что можно поселить еще полторы мои семьи.

На подъездной дорожке перед домом стоит синяя «инфинити купе» с помятым бампером. Водитель из Хейли дерьмовый.

Не буду врать, меня немного задевает, что они тусуются вдвоем. Но если живешь далеко, это неизбежно. Злиться я не имею права. Ревновать – да. Но не злиться.

Однако их бредовый протест…

Я злюсь из-за него. Настолько, что даже звоню в дверь. Все равно я обещала Майе, что мы поговорим, – вот и ладно.

Мгновение спустя на пороге возникает миссис Янг с беспроводными наушниками на шее.

– Старр! – Она улыбается и обнимает меня. – Очень рада тебя видеть. Как дела дома?

– Хорошо, – говорю я.

Миссис Янг громко сообщает Майе, что я пришла, и впускает меня внутрь. Оказавшись в фойе, я мгновенно улавливаю запах ее фирменной лазаньи с морепродуктами.

– Надеюсь, я не помешала?

– Что ты, золотце. Майя наверху, с Хейли. Мы будем очень рады, если ты с нами отужинаешь… Нет, Джордж, это я не тебе, – говорит она в наушники и едва слышно поясняет: – Мой ассистент. – После чего слегка закатывает глаза.

Я улыбаюсь и снимаю свои данки[88]. В доме Янгов нужно разуваться по двум причинам: во-первых, это китайская традиция, а во-вторых, миссис Янг любит, чтобы гостям было уютно.

Майя мчит вниз по лестнице в безразмерной футболке и баскетбольных шортах, свисающих почти до лодыжек.

– Старр!

Когда она сбегает вниз с распростертыми объятиями, повисает неловкая пауза, и Майя опускает руки. Но я все равно ее обнимаю. Давненько мы этого не делали. Волосы у Майи пахнут чем-то цитрусовым, руки сжимают по-матерински крепко.

После она ведет меня в свою комнату, где под потолком мерцает белая рождественская гирлянда. Полки здесь забиты видеоиграми, и куда ни глянь – повсюду какие-нибудь фигурки и игрушки с персонажами «Времени приключений». В кресле-мешке сидит Хейли, сосредоточенная на баскетболистах, которыми она управляет на плоском телике Майи.

– Хейлс, посмотри, кто пришел, – говорит Майя.

Хейли мельком на меня косится.

– Привет.

– Привет.

Добро пожаловать в Неловколенд.

Перешагнув через пустую банку «Спрайта» и пачку «Доритос», я сажусь на другой мешок. Майя закрывает дверь. С внутренней стороны на ней висит ретропостер с Майклом Джорданом, застывшим в своем фирменном прыжке.

Майя падает ничком на кровать и берет с пола джойстик.

– Старр, будешь с нами?

– Конечно.

Она отдает мне третий джойстик, и мы начинаем новый матч, втроем против компьютера. В виртуальный баскетбол мы играем почти так же хорошо, как в настоящий: ритм, энергетика и сноровка вновь сплетаются воедино, однако сегодня неловкость до того сильна, что на нее сложно не обращать внимания.

Майя и Хейли постоянно поглядывают на меня. Я смотрю в экран. Анимированная толпа аплодирует, когда игрок Хейли забрасывает трехочковый.

– Классный бросок, – говорю я.

– Ну все, хватит. – Хейли хватает пульт и переключает игру на какой-то детективный сериал. – Почему ты на нас злишься?

– А зачем вы протестовали? – Хватит так хватит, поговорим начистоту.

– Затем, – отвечает она, словно это веская причина. – Не понимаю, что в этом такого, Старр? Ты же сказала, что не знала его.

– А какая разница, знала или нет?

– Разве протест – это плохо?

– Плохо, если протестуешь, чтобы свалить с уроков.

– Так ты хочешь, чтобы мы извинились, даже несмотря на то что протестовала вся школа? – вскидывает брови Хейли.

– То, что все протестовали, еще не значит, что это правильно.

Блин. Говорю я совсем как мама.

– Ребят, хватит! – вмешивается Майя. – Хейли, если Старр хочет, чтобы мы извинились, – без проблем, мы извинимся. Старр, прости за протест. Глупо использовать трагедию, чтобы прогуливать уроки.

Мы смотрим на Хейли. Она откидывается в кресле и скрещивает руки на груди.

– Я не собираюсь извиняться, потому что ничего плохого не сделала. Это она должна извиниться за то, что на прошлой неделе назвала меня расисткой.

– Ого, – говорю я.

Знаете, что меня жутко бесит в Хейли? То, как ловко она выворачивает спор наизнанку и выставляет жертвой себя. Она в этом деле мастер. Раньше я на это покупалась, но сейчас…

– Я не буду извиняться за свои чувства, – говорю я. – Мне все равно, что ты имела в виду, Хейли, потому что комментарий про жареную курицу показался мне расистским.

– Да пожалуйста. – Она пожимает плечами. – А мне показалось, что в протесте нет ничего такого. И раз уж я не собираюсь извиняться за свои чувства, а ты – за свои, давайте просто посмотрим телик.

– Да пожалуйста, – говорю я.

Майя рычит, как будто с трудом сдерживается, чтобы нас не придушить.

– Знаете, что? Раз вы такие упертые – пожалуйста.

Она принимается переключать каналы. Хейли косится на меня, но не хочет, чтобы я это заметила, и отводит взгляд. Дешевый приемчик. Да и пофиг. Я думала, что пришла поговорить, но на самом деле пришла за извинениями.

Я смотрю в экран. Конкурс вокалистов, реалити-шоу, Сто-пятнадцать, танцы знаменитостей… Погодите.

– Назад, назад, – говорю я Майе. Она щелкает обратно, и, когда он вновь появляется в телевизоре, добавляю: – Стоп! Вот это!

Я не раз пыталась вспомнить, как выглядит Сто-пятнадцать, и теперь, когда вижу его наяву, мне становится не по себе. Я запомнила его довольно точно: тонкий рваный шрам над губой и веснушки, рассыпанные по лицу и шее.

В желудке все переворачивается, по телу бегут мурашки; я хочу спрятаться. Инстинкту самосохранения все равно, что это фотография на телике. С шеи у Сто-пятнадцать свисает серебряный крестик, словно он считает, что Иисус одобряет его поступок. Наверное, мы верим в разных Иисусов.

А потом в телевизоре появляется мужчина, похожий на Сто-пятнадцать в старости: у него почти полностью седая голова, нет шрама над губой, а на шее больше складок, чем веснушек.

– Мой сын опасался за свою жизнь, – произносит старик. – Он лишь хотел вернуться домой к жене и детям.

На экране появляются фотографии. Вот Сто-пятнадцать с улыбкой обнимает женщину с затушеванным лицом. Вот он на рыбалке с двумя маленькими затушеванными детьми. А вот с золотистым ретривером. С