Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша - Андре Кастело

Будущий король Шведский и бровью не ведет.

— Бернадот, — настаивает начинающий диктатор, — не рассчитывайте ни на Моро, ни на Бернонвиля, ни на генералов из ваших. Когда вы лучше узнаете людей, вы увидите, что обещают они много, выполняют же мало. Не полагайтесь на них!

— Я не желаю участвовать в мятеже.

— Мятеж! — возмущается Бонапарт, описывая эту сцену своему секретарю. — Мятеж! Как вам это нравится, Бурьен? Куча дураков, людей, с утра до вечера адвокатствующих в своем логове! Ничто не помогло, я не сумел сломить Бернадота — это кусок железа. Я попросил его дать слово ничего не предпринимать против меня. Он ответил: «Как гражданин, я останусь в стороне, но если Директория прикажет мне действовать, я выступлю против любых возмутителей порядка». Но, в конце концов, мне плевать: я принял нужные меры, командовать ему не придется.

Все ждут.

Почему до сих пор не привезли декрет? Неужели отцы сенаторы[196] заартачились? Всем известно, что старые болтуны заседают уже целый час. Слышен могучий голос Лефевра[197]:

— Пойдем и швырнем всех этих чертовых адвокатов в реку!

Наконец торжественно появляются инспекторы Совета старейшин. Все прошло, как было предусмотрено: депутаты, созванные к семи утра, поверили или сделали вид, что верят, будто Республика ввергнута в опасность «анархистами и агентами заграницы». Поэтому один из заговорщиков закричал:

— Нужно принять меры к спасению отечества; мы уверены в поддержке со стороны генерала Бонапарта; под сенью его мощной руки оба Совета смогут обсудить меры, которых требуют интересы общества.

Бонапарт принимает делегатов, сопровождаемых глашатаем в шляпе с перьями и в мантии с воротником. Они явились в парадных одеяниях, чтобы прочесть генералу декрет:

«Статья I. — Законодательный корпус переводится в Сен-Клу; оба Совета будут заседать в двух крыльях дворца.

Статья II. — Заседания начнутся завтра, 19 брюмера, в полдень; всякое отправление депутатами их функций и обсуждение каких бы то ни было вопросов до этого срока воспрещаются.

Статья III. — Исполнение настоящего декрета возлагается на генерала Бонапарта. Ему поручается принять меры для обеспечения безопасности представителей нации.

Генерал Бонапарт вызывается в Совет для вручения ему настоящего декрета и принесения присяги».

Чтение закончено.

Бонапарт с Жозефиной находятся в маленькой столовой в ротонде, которая одновременно служит прихожей. Он поворачивается к своим адъютантам и присутствующим офицерам:

— Следуйте за мной.

Прежде чем распахнуть дверь в сад, он еще раз предлагает Бернадоту сопровождать его. Тот отказывается. Затем Бонапарт на ходу бросает Бурьену: «Гойе не явился, тем хуже!» Он уже на крыльце.

— За мной!

Офицеры громко выражают свое одобрение. Правда, кое-кто из них «остается чужд общему порыву», но большинство подражает Бонапарту, вскакивающему на адмиральского коня.

Жозефина остается одна с Бернадотом и Бурьеном. Они слышат, как кавалькада удаляется по направлению к бульвару, где на углу улицы Монблан ждут полторы тысячи кавалеристов, начальство над которыми принимает Мюрат. Бернадот вскоре уходит, и Жозефина может дать теперь волю своим страхам. Бурьен силится ее успокоить.

— Вы близко знакомы с Гойе? — спрашивает она.

— Мы с ним не обменялись даже словом о происходящем.

— Это меня огорчает, потому что в противном случае я попросила бы вас написать ему, посоветовав не поднимать шум и последовать примеру Сийеса и Роже, которые добровольно подадут в отставку, а не связываться с Баррасом, который сейчас, видимо, уходит в нее поневоле.

Так оно и есть.

Баррас собирается сесть в ванну и не может принять Гойе и Мулена, удивленных его пребыванием в блаженном неведении, в то время как мостовые города сотрясаются от сапог и подков. Сийес после очередного урока верховой езды уезжает — на коне! — в Тюильри, где его появление замечено публикой. Роже Дюко, сославшись на необходимость «узнать, что нового», тоже покидает Люксембургский дворец. Выйдя из ванны, где он в течение часа сгоняет вес, Баррас тщательно бреется, затем объявляет себя больным и отказывается принять своих коллег, которых уже уносит течением. Он, действительно, узнал о переводе обеих палат в Сен-Клу и надеется на визит если уж не самого Бонапарта, то, по крайней мере, одного из его эмиссаров и приглашения в Тюильри. Появляется, однако, лишь его собственный секретарь Бото, на которого при выходе из Тюильри набросился Бонапарт. Перед началом парада генерал подскочил к нему и — умелый актер! — раскричался:

— Что вы сделали с Францией, которую я оставил вам в таком блестящем состоянии? Я оставил вам мир, а нашел войну. Я оставил вам миллионы, привезенные из Италии, а нашел повсюду лихоимство и нищету. Что вы сделали со ста тысячами французов, деливших со мной славу? Они мертвы. Такое положение не может продолжаться, через три года это приведет нас к деспотизму. Нам нужна Республика, построенная на равенстве, нравственности, гражданской свободе и политической терпимости…

При этом рассказе Баррас чувствует, что поднимается ветер, который может его смести. Визит «очаровательно оживленной» г-жи Тальен не возвращает ему обычного равновесия. Несколько позже он с презрительной улыбкой выслушивает Мерлена из Тионвиля[198], который предсказывает будущее и требует, чтобы «голова Бонапарта покатилась к ногам Свободы». Наконец уже в полдень Талейран и адмирал Брюи приносят ему письмо об отставке, умело подготовленное Редерером и не требующее уже подписи самого Барраса. Директор разражается фанфаронской тирадой строк на дюжину о своей страстной любви к свободе, после чего у былого любовника Жозефины вырываются следующие слова:

«Слава, сопровождавшая возвращение знаменитого героя, которому я имел счастье открыть дорогу к ней, ослепительные знаки доверия, оказанного ему Законодательным корпусом и народными представителями, убедили меня, что, каков бы ни был пост, куда его направят теперь для пользы общества, опасность, угрожающая Свободе, устранена, а интересы армии обеспечены, и я с радостью возвращаюсь к положению простого гражданина, счастливый после стольких бурь целиком и полностью передать в другие руки еще более, чем когда-либо, священные для меня судьбы Республики, хранителем которых был и я».

К положению «простого гражданина» Баррас возвращается с тем большей радостью, что Талейран и Брюи привезли с собой также весьма крупную сумму денег, данную банкиром Увраром, который поставил на Бонапарта после того, как этим утром увидел из окна его великолепную кавалькаду.

Несколькими минутами позже драгуны Бонапарта окружают Барраса почетным, так сказать, эскортом и препровождают экс-директора в его замок Гробуа. Так, не слишком элегантно, он уходит из Истории, предоставив Гойе и Мулену быть арбитрами событий.

Весь день Жозефина ждала. Как выражается Бурьен, ни на минуту не покидавший ее, им «хотелось ускорить бег часов».

Город казался спокойным.

Шел проливной дождь, что мешало парижанам выйти из дома и узнать, что нового. Была уже ночь, когда Бонапарт вернулся и смог успокоить жену. Все прошло хорошо. Но «18 брюмера» произойдет лишь на другой день, 19, в Сен-Клу, где предстоит похоронить Директорию, заставить принять новую конституцию и учредить консульство. Консульство! Это звучало чуточку по-римски, что кое-кому очень нравилось. Но достаточно ли этого? Правда, до сих пор старейшины, созванные в Сен-Клу, были, как один, послушны, но ведь существуют и такие, кого умышленно позабыли и кто сейчас, несомненно, взбешен. Кроме того, есть еще Совет пятисот. Все это представляет собой задачу со многими неизвестными. Весь день эти господа собирались группками и совещались. Только что на совете, собравшем заговорщиков в Тюильри, Сийес даже предложил арестовать сорок непокорных, но Бонапарт — он рассказывает про это Жозефине — воскликнул:

— Нынче утром я поклялся защищать народных представителей и не желаю в тот же вечер нарушить клятву: я не боюсь столь слабых противников.

Он неправ и позднее признает это.

Оставались, наконец, Гойе и Мулен, отказавшиеся подать в отставку. Пока что охрану Люксембургского дворца несли солдаты Моро, часовой был выставлен даже у входа в апартаменты поклонника Жозефины, в те самые апартаменты, где на камине по-прежнему красовался бюст Бонапарта. Но, разумеется, если завтра день пройдет без осечки, Директория, состоящая из двух директоров вместо пяти, не может не рухнуть.

На другое утро Жозефина, еще не вставшая с постели, слышит, как муж подбадривает своих офицеров и говорит Ланну: