Рок-н-ролл под Кремлем. Книга 4. Еще один шпион - Данил Корецкий

Конечно, окажутся... Может, не такие крутые, как конфискованный «Глок», который спрятан в надежном тайнике, что-нибудь рядовое: «Макар», «Тэшка», «Наган»... Эта публика любит железки, особенно стреляющие.

Рейд проходил в рамках оперативно-профилактической операции «Фильтр»: двадцать пять милицейских групп, усиленных бойцами ОМОНа и сотрудниками ФМС[33], список потенциально криминогенных объектов: притоны, гостиницы, общежития, рестораны... Проверка криминогенного элемента, выявление незаконных мигрантов, поиск наркотиков, оружия, взрывчатки...

Первоначально «Козерога» в списке не было, но в результате рапорта Лешего, по звонку Евсеева, ГУВД сформировало двадцать шестую группу, которая сейчас оцепила кафе и ждала сигнала. У черного хода и на погрузочной рампе дежурили сотрудники спецотряда по борьбе с нелегальной миграцией. Улов предстоял богатый.

– Командуй своим, пусть начинают, – оглядев зал, буднично сказал Леший.

Лейтенант кивнул. Отвернулся к стене, бросил в рацию короткое: «Работаем!»

Затем поднялся из-за столика, прошел к бармену, показал удостоверение и приказал выключить магнитофон. Музыка смолкла, взвыв на половине аккорда. И тут же едва наступившую тишину прорезали недовольные вопли.

– Ти чево дэлаешь? Отбить твоя голова хочешь?

– Милиция! – громко рявкнул старлей. Фамилия его была то ли Симонов, то ли Семенов. Нет, все-таки Симонов.

– Всем оставаться на местах! Проверка документов!

И тут же в главную дверь, через черный ход, через кухню ворвались люди в черных милицейских куртках, оранжевых жилетках с надписью «ФМС», омоновском камуфляже и зеленых бронежилетах.

Малолетки чуть из хламид своих расфуфыренных не повыпрыгивали. Кавказия вся молча, по-тараканьи, ломанулась кто куда, сшибая друг друга, сбрасывая на пол пакетики с дурью и всякое железо. Но они натыкались на твердые фигуры бойцов, автоматные стволы и приклады останавливали особо ретивых, некоторые вскрикивали, некоторые падали на пол. Каждый выход, каждая щель были под контролем, никуда не деться, с трех точек велась видеосъемка.

Черно-оранжево-зеленые фигуры действовали четко и слаженно: пресекли попытку к бегству, поставили всех посередине зала с поднятыми руками, шустро собрали выброшенные улики и рассовали по карманам предполагаемых владельцев.

– Э-э-э, то не мое, мамой клянусь!

– Зачэм мне ножик подкидуешь?

Вопли возмущения, клятвы мамами и прочими родственниками, даже слезы на небритых щеках не производили на хмурых, сосредоточенных бойцов никакого впечатления. А угрозы или размахивания кулаками влекли мгновенную реакцию, короткую, быструю и болезненную. ОМОН сортировал задержанных, будто мусор на свалке: наркотики, оружие – в одну сторону, паспортный режим – в другую.

– Майор! Держите красавца своего!

Махнул рукой лейтеха, и уже ведут к Лешему джигита, того самого, заклеенного. Стоит, рожа козлиная, зыркает зло глазами. Пластырь на носу отклеился, колышется от дыхания, напоминает что-то, фильм какой-то смешной. На фильмы у Лешего память хуже, чем на лица.

– Ну что, узнал? – сказал ему Леший.

– Кого узнал? Тебя узнал? Ты кто такой, мать твою? Первый раз ви... Кхе-кхе-кхе...!

Стоящий сзади омоновец ударил его прикладом между лопаток, и возмущенный крик сменился утробным нутряным кашлем.

– Тогда пошли знакомиться! – Леший заломил джигиту руку, отволок на кухню, нашел укромный уголок, где стоит такой железный чан с наждачным диском внутри, картофелечистка называется.

– Мне нужен твой друг, Ресничка, – коротко и ясно объяснил Леший.

– Никакой друг не знаю! Рэснички у миня на глазах есть! – джигит стал менее агрессивным, сбавил тон и тщательней выбирал слова.

– Тогда будем брить твои реснички, – сказал Леший и нажал кнопку.

Агрегат завыл, затрясся, а Леший сунул голову джигита внутрь, прямо к воющему зубчатому диску, который тут же оторвал пластырь и обдал вспотевшую физиономию плотным потоком воздуха. Еще пара миллиметров – и выровняет всю рожу, как картофелину...

– Стой! Нэ нада! Все скажу!! – проорал он из чана, как джин из медной лампы. – Только чтоб никто из наших не узнал...

Звали Ресничку Ахмедом Айзиковым. Его Отчество – Борзоевич, как нельзя лучше характеризовало характер и повадки этого молодого сына гор. В Москве у него имелось несколько адресов, но ни по одному из них он не был зарегистрирован. И все же это не помешало его найти.

Сегодняшний вечер Ахмед Борзоевич коротал в съемной квартире, на Малой Грузинской, где проходило некое закрытое мероприятие. Настолько закрытое, что ни звонок в дверь, ни требование местного участкового открыть для проверки паспортного режима не явились достаточным основанием для допуска посторонних лиц на его территорию.

– Хиль с ними! Ломаем! – махнул рукой старлей Симонов.

Из машины были доставлены шестигранный штыкотмык, метровые кусачки и обычная кувалда. Два сержанта-омоновца какое-то время светили в замок крохотными фонариками и тихо совещались. Потом вставили отмык, ударили кувалдой, замок вылетел, дверь приоткрылась но повисла на предусмотрительно накинутой цепочке. Но кусачки сноровисто перекусили хилые железные звенья...

В ту же минуту гулявшие во дворе местные жители увидели, как одно из окон на третьем этаже с грохотом разлетелось. Оттуда в облаке осколков стекла и дерева спиной вперед вылетела голая фигура, мельницей крутнулась в воздухе, рухнула на выступ бойлерной и больше не двигалась. Это оказалась молодая женщина, из одежды на ней были только туфли на высокой шпильке.

Тотчас наружу из разбитого окна понеслись дикие нечеловеческие вопли, обезьянник в чистом виде. А потом раздались выстрелы. В окне метались фигуры – одетые и не очень, причем одетые были, как правило, форменного сине-черного цвета.

К чести местных жителей надо сказать, что они не впали в панику, не разбежались кто куда, а сохранили полное присутствие духа и, в общем-то, даже не очень и удивились. Квартира на третьем этаже, сдаваемая в аренду дочерью известного музыканта, давно превратилась в притон и успела приучить их ко всяким нештатным ситуациям. Для выпавшей из окна девушки была вызвана «скорая», причем диспетчер получил точные и исчерпывающие сведения о характере и тяжести повреждений; дети подросткового возраста и младше были удалены с дворовой площадки, а силами наиболее энергичных жильцов сформирована команда свидетелей, которым в этот раз предстоит давать показания («...извините, Анатолий Викторович, но я была свидетельницей, когда избили тех двоих у нас в подъезде, так что теперь ваша очередь...»).

...Леший никогда не видел притонов в чистом виде. То есть не чистом, конечно, наоборот. Чуть не блеванул. Видел он квартиры алкашей, проституток, видел квартиры, где устраивают петушиные бои и где разделывают мелкий рогатый скот, да и собственная квартира у него сплошная руина. А тут – притон. Порнуха не в счет, там режиссура, дрессура и все такое, к тому же до реальной жизни не дотягивает.

Человек пятнадцать на тридцать квадратных метров. Половина из них обкурены, обколоты в умат, глаза как у инопланетян, зрачки на всю радужку. Вот один такой и выкинул девчонку из окна, когда дверь ломать начали. Те, кто не в умате, все равно на нормальных людей не похожи. Мужики, бабы – голые, потные, мокрые какие-то, мужики волосатые к тому же от шеи до пяток, будто их специально подбирали... Хотя нет, было несколько обычных, только они погоды не делали. Вонь стоит какая-то звериная. Жратва, выпивка, блюдца с порошком, плюшки голландские с дурью – все на полу свалено. Тут же они и трахаются и блюют. Все друг у друга на виду.

В ванной забаррикадировалось несколько человек, один орет на ломаном русском, что у него оружие, что будет валить всех подряд через дверь – я вас не зиваль, орет, пошель нах, епмать!

Те самые сержанты-омоновцы схватили свою кувалду, так вломили по двери, что она разлетелась вдребезги. Вытащили всех, и этого «епмать» тоже. У него и в самом деле «макар» был, не выпустил его, даже когда ему отмыком ключицу перебило и челюсть и зубы наружу посыпались. Успел выстрелить дважды, но попал в кого-то из своих. Это и был Айзиков Ахмед Борзоевич.

– Твой? Точно? – крикнул Лешему старлей, коленом вжимая Айзикова в пол – скованного наручниками, рычащего и брыкающегося, сопротивляющегося так, будто и не существует для него ни боли, ни поражений, ничего.

– Он, – сказал Леший. – Точно.

– Особого ухода требует, с-скотина! – Симонов рассмеялся.

Он был доволен. В один вечер его группа столько говна наковыряла, что одними только благодарностями начальство теперь не обойдется: и внеочередные звезды светят, а может, и награды...

Леший ходил по квартире, не зная толком, куда ему теперь приткнуться. Дело сделано. Вчерашнее нападение, конечно, не докажут, а вот за сегодняшнее вооруженное сопротивление Ресничку этого Борзоевича, скорее всего, упекут лет на семь-восемь. А может пять. Или даже три, кто знает. И то, если где-то там, в длинной цепочке правосудия, не окажется слабого, прогнившего звена, которое враз обессмыслит всю эту грязную, вредную и трудную работу. Которую Леший по-прежнему не любил. Умом понимал, но душой терпеть не мог. Даже если это личное... Ну, или почти личное.