Повести и рассказы - Халфина Мария Леонтьевна

— А змеишша-то наша, Раисушка, сидит усмехается. «А это, — говорит, — девочки, известный такой у опытных мужчин прием — через ребеночка к мамочке пристроиться! Все, — говорит, — они, мужчины, одинаковые. А вы что думали?..» Ольга-то весь день сама не своя ходила, а сейчас пролетела мимо меня и прямо к тебе. Ну, думаю, сейчас она душеньке моему Алешеньке пулю отольет.

Хочешь не хочешь, а надо было с этой бесноватой по душам поговорить.

Разве же это дело: из-за дурацкой бабьей брехни нарушать добрую мужскую дружбу? А как объяснить Леньке, почему Дружинин должен от него отречься? Почему мать запрещает им дружить?

Как на грех, больше недели Дружинин не мог побывать на ферме. Пришлось ему, как мальчишке какому, караулить Ольгу поздним вечером за мостом у оврага. Он дал ей пройти вперед и, идя сзади, сказал сразу без всяких вступлений и подходов:

— Зря вы, Оля, глупых людей слушаете и верите всякой пакости. Сынок у вас занятный, я к нему без всякого заднего умысла. Можете, конечно, не верить, но от вас мне решительно ничего не нужно.

Ольга обернулась к нему и впервые доверчиво и виновато заглянула снизу в хмурое и смущенное лицо Дружинина.

— Я знаю. Вы, Алексей Андреевич, не обижайтесь, простите меня, очень все нехорошо получилось. И все-таки прошу я вас… Оставьте Алешу. Вы сами сказали: он ласковый, привязчивый… Вы от скуки, для забавы его приласкали, а он… у него только и разговора, что о вас. Он ночью вами бредит. Если вы его сейчас не отвадите, после ему еще труднее будет. С ним так нельзя.

Ну, что же, нельзя — значит нельзя. Пришлось, срочно, закончив работу на ферме, перебазироваться в юртинскую бригаду. Там работы непочатый край. Юртинская бригада самая отдаленная, домой Дружинин не показывался по неделе. Мотоцикл оставлял в гараже, приходил пешком поздним вечером, когда Ленька никак уж не мог его увидеть…

Два раза встречал Ольгу в библиотеке. Очень хотелось подойти, спросить: как, мол, там тезка-то мой поживает, забыл уж, поди, отвык? И вы сами тоже как поживаете…

Но Ольга, увидев его, немедленно уходила: ясно было, что не нужны ей никакие разговоры.

Однажды приснилось: рядом с ним в постели спит Ленька, припал горячей щекой к его плечу. Уснуть больше не удалось. Дружинин долго курил, вздыхал тоскливо… наваждение какое-то, черт бы его подрал, никогда в жизни не знал, что за бессонница такая бывает. А бессонница, между прочим, стала наведываться все чаще.

Как-то в городе, получив в «Сельхозтехнике» запчасти, Дружинин подвернул к универмагу за куревом. Потолкался в народе и вдруг резко притормозил у прилавка. Гляди-ка ты, красотища какая! Костюмчики с начесом, теплые, нарядные и размером, пожалуй, подходящие, и очередь еще небольшая. Дружинин тревожно схватился за бумажник: неужели денег не хватит?

Денег хватило.

На слет передовиков в район ехали с превеликим шумом, с развернутым знаменем на головной машине. Дружинин дома не был больше недели, заскочил только переодеться, и веселый поезд обогнал уже при въезде в районный центр. На первой машине под баян плясали девчата, на второй пожилые колхозницы блаженно кричали: «Ой, мороз-мороз!» Сидя в президиуме, Дружинин, задумавшись, повел глазами по рядам притихшего затемненного зрительного зала и вдруг, словно от толчка, качнулся вперед. Это сердце горячо и гулко толкнуло кровь к лицу. В третьем ряду, справа у колонны, рядом с тетей Нюрой сидела Ольга, в новом нарядном платье, худенькая, румяная…

Наваждение продолжало творить свое нелепое дело. Дружинин плотно сжимал губы, пробовал хмурить брови, но сдержать широченной счастливой улыбки уже не мог. В антракте он чинно и терпеливо прогулялся с тетей Нюрой по фойе. А спросить, куда исчезла Ольга, так и не решился. Не появилась Ольга после антракта и в зрительном зале. На ее месте, рядом с тетей Нюрой, сидела чужой толстый дядька. После торжественной части Дружинин один уехал домой.

Осень в этот год задалась сухая, погожая. С уборкой уложились в сроки. Оставалось добрать последние гектары картошки, когда Дружинин, неловко спрыгнув с машины, повредил ногу. И — ничего же глупее не придумаешь! — здоровенный как бык залег в постель, с задранной выше головы опухшей ногой. Хорошо еще, что не загнали в больницу, дома хоть читать можно до одури. На пятое утро, сатанея от тоски и непривычного безделья, обрадовался чуть не до слез, увидев в дверях Анну Михеевну.

— Извини, Андреич, что беспокою тебя, больного, чужой бедой, — не поздоровавшись, как положено, не присев, сказала Анна Михеевна. — Ленька у нас шибко плох. Вчера еще играл, а сегодня хрипит — смотреть страшно. Вера Михайловна уколы ставит, велит как можно скорее в город везти, а машины все в разгоне. В район дозвониться не могли: на линии повреждение. Девчонки на базу бегали, ладились хоть на коне до районной больницы довезти, да Афанасий Иванович, как на ту беду, уехал на ходке в Гордеево, не на дрогах же больное дитя трясти? Иван Сергеевич в Зуево верхом погнал. Может, оттуда дозвонится, вызовет «скорую», да ведь это когда еще будет, а он уже не откликается и не узнает никого. Раиса на телефоне висит, девки все обревелись. Ольга-то сама чуть живая, смотреть страх берет!

…Глаза у Леньки были закрыты. При каждом вздохе в горле у него натужно сипело, а в груди что-то словно бы лопалось с тихим бульканием. Казалось, вот сейчас втянет он через силу еще один скупой глоток воздуха и больше не сможет.

Холодея от страха и жалости, Дружинин взял в ладони горячую, вялую ручонку, потискал ее легонько, погладил, и с хриплым стоном Ленька открыл глаза. Он пристально, отчужденно, словно издалека, всматривался в склоненное над ним лицо Дружинина.

— Что же это ты, тезка, а? — тихонько спросил Дружинин.

Брови Леньки изумленно дрогнули, запекшиеся губы покривило слабой, неуверенной улыбкой.

— Ты… пришел?! — вздохнул хрипло, просветлевшие вдруг глаза начали медленно наливаться слезами.

— Ничего, сынок, ничего… — сипло бормотал Дружинин, и, неловко изогнувшись, склонился еще ниже, чтобы слабеньким горячим рукам удобнее было охватить его за шею. — Сейчас мы с тобой на нашем «ижике» в город поедем, к самому главному профессору. Он тебя живо на ноги поставит. Полежишь маленько в больнице, полечишься, а тут мне как раз отпуск выйдет, и поедем мы с тобой к бате моему и к мамане. Дед тебе охотничьи лыжи смастерит, а бабаня варежки свяжет, теплые, никакой мороз не возьмет…

— А мама?

— Ну, и мама, конечно, с нами. Куда же мы с тобой без мамы-то? А как из отпуска приедем — прямо в новую квартиру, новоселье справлять. Мать нам пирогов напечет, ребят соберем целое застолье… песни будем петь…

Дружинин осторожно разнял кольцо ослабевших Ленькиных рук и, обернувшись, увидел Ольгу. Ее била дрожь. Прижав к груди судорожно стиснутые кулаки, не мигая и, казалось, не дыша, смотрела она через плечо Дружинина в просветлевшее Ленькино лицо.

— Узнал?!

От жгучей нежной жалости у Дружинина перехватило горло. Ужасаясь — когда же она успела так исхудать и осунуться? — он взял ее маленькие тугие кулаки, с силой отвел их от ее груди, распрямил ледяные пальцы…

— Возьми себя, Оля, в руки. Крепись… через час будем в городе… Собирай его быстрее, я коляску пристегну, — и поедем! — говорил он спокойно, уверенно, а внутри холодело и ныло от страха: довезу ли?! — Сама теплее одевайся: на такой езде ветер насквозь просквозить может. Зимнее пальто надевай, шаль теплую… — командовал Дружинин, и кругом вдруг сразу все пришло в движение ожило, заговорило.

— Нинка, беги неси свое пальто, оно как раз впору будет.

— Тетя Нюра, а под низ кофточку мою шерстяную она тепленькая.

— Марейка, айда бегом, достань из комода платок мой пуховый, да быстро!

— Сверху-то суконным одеялом накрыть, не пробьет ветер-то!

— Скричите Юрку Кострова, он на обед домой пришел, пущай он на своем мотике на всякий случай сзади едет.