Город для отдыха героев враждующих армий - Андрей Курков

 неразгаданной и поныне. Если человек хочет наслаждаться тайной, он не

 должен пытаться раскрыть ее. Разочарование неизбежно. Я избежал его и был

 этому рад.

В 

 - Ну как машина?! - спросил меня Георгий, когда я вернулся в гараж.

 - Хорошая, - ответил я.

 - Сейчас можешь быть свободен, а утром в десять часов поедешь за

 почтой. Я тебе завтра все объясню!

 Выйдя из ворот гаража, я прошел мимо "обеденного" кафе, даже не

 остановившись - не было аппетита.

 Свернул на улицу, ведущую к гостинице и поплелся по ней вверх под

 нещадно палящим солнцем. Охлаждающая свежесть, которую я ощущал полчаса

 назад, сменилась на усталость. Хотелось закрыться в своей комнате и

 лежать, глядя в потолок, но даже это желание невозможно было исполнить

 полностью: двери в номерах замков не имели.

 В холле гостиницы сидели несколько парней в спортивных костюмах,

 таких же казенных, как и тот, что был на мне. Они сидели в креслах, а

 рядом на полу лежали сумки с вещами и один чемодан, которому на вид было

 лет сорок: он был полностью оклеен перебивными картинками - девичьими

 мордашками, украшенными старомодными прическами. Новички ждали расселения.

 Не дай бог, подумал я, чтобы ко мне кого-то из них подселили!

 Поднялся в номер. Распахнул окно и лег на кровать.

 Потолок был хорошо оштукатурен - ни одной трещинки, ни одной грязной

 точки. Его стерильность начинала раздражать меня и я повернулся на бок.

 Надо было успокоиться, представить себе что-нибудь хорошее из

 недавней свободной жизни, но перед глазами - хоть закрывай их, хоть нет -

 за красным пластмассовым столиком спиной ко мне сидел мужчина в шортах и

 что-то писал.

 Я пытался думать о чем-нибудь другом, но внезапно понял, что я не

 думаю о нем, он просто застрял в моей зрительной памяти, как иногда на

 киноэкране застывают какие-нибудь кадры и их дергает то вверх, то вниз,

 пока не порвется пленка и хвостик ее не мелькнет, оставив экран белым. Я

 мог думать о чем угодно, но этот мужчина все равно сидел ко мне спиной и

 что-то писал. Хотя бы увидеть его лицо! Посмотреть, что он там пишет?!

 Опять со мною было что-то не в порядке. Зародившееся внутри

 возбуждение росло, будто я только что выпил пять чашек крепкого кофе. Я

 крутился с одного бока на другой, пытался лежать на животе - думал, что,

 уткнувшись в подушку, я смогу успокоиться, может быть даже задремать. Но

 тут же новая волна раздражения подкатывала к горлу и уже на кончике языка

 ощущал я реальную горечь, а вместе с ней охватывала меня и другая горечь,

 близкая к отчаянию, горечь от потери друзей, от того, что и сам я уже был,

 кажется, окончательно потерян, горечь от того, что и свобода моя, и

 любовь, а если даже и не любовь, то уж точно - искренняя влюбленность,

 оказались столь кратковременными и ненадежными. Все ушло, осталось за

 календарной чертой вчерашнего дня. И только я, оставив все это в прошлом,

 чудом перекочевал в день сегодняшний, избежав пули. Банальная мысль тут же

 вопросила меня: а не лучше ли было геройски погибнуть, или даже не

 геройски, а просто "по-человечески"? Стать невинной жертвой и лежать на

 чьей-нибудь совести красным пятном до конца его дней?! И странно, что не

 возмутился я этой мысли, не вымолвил внутренне: "чушь"! А снова

 повернулся, лег на спину, покосил на окно в ожидании вечера. Но на улице

 было светло и солнечно.

 А он все сидел за этим красным столом и писал что-то. Я видел, как

 рука его плавно передвигалась от начала строчки до ее конца, а потом к

 началу новой строчки. Кто он такой? Писатель? Может быть... Сколько

 писателей творили под южным солнцем, наслаждаясь горами, морским бризом,

 загорелыми красавицами. Может и этот один из них? Новый Хемингуэй?

 Чехов?..

 Я уже чувствовал дрожь от накопившегося во мне раздражения. Сел на

 кровати, снова лег, снова уставился в потолок. А вечер никак не наступал.

 Я почему-то был твердо уверен, что низко опустившиеся звезды на

 ночном небе подействуют на меня успокаивающе. Наверно потому, что имел

 привычку легко засыпать в любой темноте, даже если это было в три часа дня

 и просто окна были хорошо зашторены.

 Но все еще было светло, и свет этот резал глаза.

 Я опять уткнул лицо в подушку.

 Я хотел спать, но мое тело было настолько наэлектризовано нервной

 энергией, что возьми я в руку обычную лампочку, она бы наверняка зажглась.

 Я уже жалел о своей поездке на авеню Цесаря и, конечно, о последующем

 карабкании вверх по тропинке. В своем нынешнем состоянии я был сам