Охваченные членством - Борис Алмазов

Однажды, незадолго до планируемой акции у Петропавловки, Владлен обнаружил у своей двери в парадной милиционера. Он как раз собирался в магазин, а тут на ступенях сидит сержант в валенках и тулупе.

— Вы куда?

— В магазин.

— Я с вами.

— Я что,арестован?

— Нет. Но мне приказано с вами вместе везде ходить.

Пошли в магазин. А в магазине очередь.

— Слушай, — говорит Владлен милиционеру. — Уж коли ты тут, купи колбасы и сыру без очереди.

Милиционер покорно все выполнил.

Гаврильчик пришел домой, но чай пить не смог.

— Я тут в тепле сижу, а там парень на лестнице мерзнет!

Высунулся в дверь на лестничную площадку. Милиционер топчется, валенком об валенок стучит.

— Айда чай пить?

— Наверно, нельзя.

— Тебе сказали, что нельзя?

— Нет.

— Значит — можно.

Парень чаю напился. Разомлел. Стал задремывать.

— Ложись — поспи.

— А смена придет, а я не на посту.

— Как не на посту? Я же здесь. А твой пост — меня сторожить. Спи, не бойся. Ты не раздевайся. А будут в дверь стучать — успеешь тулуп напялить. Скажешь, в туалет зашел. Что, уж тебе на посту и пописать нельзя? Не в параднике же гадить!

Следующий постовой уже в булочную сам ходил, без Владлена. Третий сбегал за водкой. А четвертый после смены зашел чайку попить. Слабела железная хватка социализма.

Меня удивляло, после того как я познакомился и подружился с Гаврильчиком, то, что многие постовые менты здоровались с ним, как со старым знакомым.

— Такое впечатление, что ты в милиции служил.

— Служил. Арестантом. Тоже штатная единица. Куда же без арестантов? Тогда и менты не нужны.

Владлен, как бывший астраханский суворовец, прочитав мою книгу «Прощайте и здравствуйте, кони!», прислал мне восторженное письмо листах н;I пяти, с виньетками и рисунками. К сожалению, с переездами оно затерялось. Настоящее произведение искусства. Высокая графика.

Вообще Владлен все, что делал, делал очень добросовестно и серьезно. У своего друга Лени Каминского в альбоме я обнаружил целую рукописную поэму Гаврильчика о Пушкине и его окружении. Это был длинный комикс о дуэли с Дантесом. Причем все действующие лица мужского пола были без штанов и между стандартными ногами в виде буквы «П» висели крошечные письки, и только у Пушкина орган был в возбужденном состоянии.

— Это почему же так?

— Потому что они все бездарны.

Когда же Владлен попал на мой концерт, то пришел в восторг от того, что его «глубокоуважаемый автор любимейшей книги одновременно и параллельно является его любимейшим поэтом и равномерно композитором, а также певцом », — так было написано в приглашении в гости, которое мы с женой получили вскоре после свадьбы.

Как это ни грустно, но, пожалуй, это наше единственное совместное посещение мастерской художника.

Именно у Владлена я понял и почувствовал, что вернисажи и попойки в мастерских — дело холостое или, во всяком случае, не семейное. Да и жена призналась, что ей эта компания не интересна и что она предпочитает художникам их полотна.

Но в тот первый вечер, где Владлен принимал меня как «гениального» поэта и композитора, я зали-пался соловьем и распускал перед женою еще пышный павлиний хвост. Ко мне относились как к признанному гению. Маэстро. Это ласкало.

По когда уже все художники и поэты назюзюкались, и один уже тихо дремал в салате, а другие, наоборот, закипели страстями, и уже кто-то кричал, хватая собеседника за грудки: «От Шишкина руки прочь! Но пасаран! Я за Шишкина горло порву! И за Чайковского порву!», я взял жену за руку и как чело-иск опытный сказал:

— Пойдем-ка мы домой! Тут скоро господа живописцы на личности перейдут.

Жена, попавшая на богемный сходняк впервые, пугливо озираясь, предложила:

— Давай хоть с хозяином простимся! Неудобно как-то...

— Да уйдем по-английски! Он и не заметит!

— Нет-нет. Неудобно. Нужно проститься.

Владлен пребывал на кухне. Он стоял у плиты,

раскачиваясь во все стороны, как последняя уцелевшая мачта корабля, попавшего в цунами. В большой кастрюле поварешкой он помешивал пельмени, доварив их до состояния клейстера.

- Старичок! — сказал он, откидывая голову, поскольку, как сильно пьяный человек, не мог открыть глаза на всю «диафрагму». — Старичок! — повторил он мучительно и безуспешно, будто Вий из одноименной повести Н. В. Гоголя, отыскивая меня взглядом и I под тяжелых полуопущенных век. — Разумеетчся, поступай, как знаешь! Все в твоих руках. Все и твоих руках... Но я бы этого не делал! Ты вообще и курсе, что у нас сам Алмазов в гостях? Во-о-от! — Пельменный клейстер оторвался от поварешки и с поцелуйным звуком шмякнулся назад в кастрюлю. — В кои-то веки удалось затащить его в гости! Он как этот! Как неуловимый мститель! Алмазов, черт бы его побрал. Сам! В гостях! А ты куда-то уходишь.

— Ладно, —- ответил я, — я с ним договорюсь.

— Смотри! Можешь обидеть человека!

— Ничего, он меня простит...

— Смотри, старичок, решай сам... Тебе жить!

В. ГаврильчикСтихотворения

В саду-ду-ду-дуна замерзшем прудускользила девица-верзилапо льду.

И вотпокойника несутьсреди волшебного коварства.Увы!не помогло лекарство,пирамидон.И в этом суть.

Е-мое,деревья, травы!Елки, сосны слева, справа.Ах, едрит твою, едрит:что творится, что царит!Раздается пенье птички,отдаленной электричкиглас чудесный раздается,и, воще, душа горит:что творится, что царит!

По ржавым поросшимпо рельсам-путямгуляю, поникши главою,тям-тям.Бреду, воздыхая,с поникшей главой,не то что путевый,но весь путевой.

По ватным ступенямсквозь манную кашус лапшой на ушах,но с бутылкой в карманеи манную (данную) кашуням-нямпо ватным ступеням,по ступеням.Поет, поет труба:я маленькая Ба.А также на стекле:я маленькая Ле.Стрекочут снегири:я маленькая Ри.Шепнула мне она:я маленькая На.

7 января 1984 г.

«Но с большим чувством...»

Михаил Беломлинский — великий передельщик! То есть он может переделывать вполне законченную работу тысячу раз, находя в ней новые и новые, видимые только ему, изъяны. Вообще труженик он великий. Интеллигентный, мягкий и очень талантливый человек. Он служил в нескольких журналах главным художественным редактором, постоянно рисовал какие-то плакаты, совершенно потрясающие, очень веселые иллюстрации к детским книжкам. Замечательный график, остроумнейший карикатурист, занят с утра до вечера. Он и ночью мог подняться, чтобы добавить какие-то детали в рисунок или акварель.

Его жена Вика по-своему тоже очень занятый человек. Правда, она нигде не работала, но хлопотала постоянно и непрерывно. Все время она участвовала в каких-то собраниях, ходила по редакциям. И сама очень славно писала рассказы. В присутствии своей шумной южанки Миша, как правило, помалкивал и только улыбался, помаргивая своими цепкими глазами. Казалось, что он настоящий подкаблучник. Но на самом деле в семье он безусловный глава, и его «нет» не имело отмены. Он всегда очень точно чувствовал собеседника и ситуацию, а Вику постоянно заносило. Вот про один такой занос я услышал от самого Михаила.

Отдыхали мы с Викой на юге. Естественно, она со всеми перезнакомилась, и, естественно, что очень скоро нас принимали на самом высшем кавказско-виноградном уровне. Кавказское застолье нужно уметь пережить! Но, слава богу, отдых кончился, мы вернулись в Питер и еще месяца полтора приходили в себя. И вот только я вошел в ритм, сдал очередной номер «Костра» в типографию, телеграмма — «Встречайте!» Убей бог, чтоб мы помнили упомянутых в телеграмме двух молодых людей, которые ехали «ознакомиться с культурными памятниками северной столицы». Даже телеграмма была с кавказским акцентом.

За гостеприимство надо платить гостеприимством. Ника обегала все гостиницы, где-то с кем-то договорилась, спланировала программу посещения Эрмитажа и прочих культур-мультурных центров... Чтобы всесторонне, недорого и с удовольствием... Но когда мы увидели двух красавцев, спускавшихся по трапу в Пулково... их лаковые ботинки, черные костюмы и безупречные проборы на гуталиновых головах, мы поняли, что наши возможности не совпадают с их представлениями...

Сразу они поехали в «Европейскую», сняли апартаменты и тут же повели нас в ресторан. И пошло: « С этим маленьким бокалом, но с большим чувством ми хотим выпить за нашего замечательного друга Мишу, его очаровательную супругу Вику...» Первый день ничего, второй — терпимо... Но когда Вика на третий день слабо вякнула насчет культур-мультур... ей ответили: «Вика, дорогая, ми тебя очень любим и уважаем, но ми приехали атдохнуть. Сколько Эрмитаж стоит и работает? Двести лет... Вах-х-х... Пусть еще немного постоит, пока ми отдохнем». И опять: «С этим маленьким бокалом, но с большим чувством...» И неделю, и вторую, и третья пошла...