Охваченные членством - Борис Алмазов

За гостеприимство надо платить гостеприимством. Ника обегала все гостиницы, где-то с кем-то договорилась, спланировала программу посещения Эрмитажа и прочих культур-мультурных центров... Чтобы всесторонне, недорого и с удовольствием... Но когда мы увидели двух красавцев, спускавшихся по трапу в Пулково... их лаковые ботинки, черные костюмы и безупречные проборы на гуталиновых головах, мы поняли, что наши возможности не совпадают с их представлениями...

Сразу они поехали в «Европейскую», сняли апартаменты и тут же повели нас в ресторан. И пошло: « С этим маленьким бокалом, но с большим чувством ми хотим выпить за нашего замечательного друга Мишу, его очаровательную супругу Вику...» Первый день ничего, второй — терпимо... Но когда Вика на третий день слабо вякнула насчет культур-мультур... ей ответили: «Вика, дорогая, ми тебя очень любим и уважаем, но ми приехали атдохнуть. Сколько Эрмитаж стоит и работает? Двести лет... Вах-х-х... Пусть еще немного постоит, пока ми отдохнем». И опять: «С этим маленьким бокалом, но с большим чувством...» И неделю, и вторую, и третья пошла...

Слава богу, за все сами платят, а то бы пришлось квартиру продавать...

У меня дело стоит! Хоть номер пропускай! Только очухаюсь, глаза расслюню, в редакцию приеду — телефон: «Миша, Мишенька! Доброе утро, дорогой! Слушай, что ты там делаешь?

— Вот, номер к выпуску готовлю!

— Слушай! Какой-такой номер-шмомер! Давай все прекращай, дорогой, ми за тобою уже такси послали. Ми уже все тут сидим, только тебя очень не хватает... И опять: «С этим маленьким бокалом, но с большим чувством...» И каждый день, и ночь, и до утра...

Наконец обмолвились, что, наверное, родители будут не очень довольны их долгим отсутствием...

Вика за эту идею, как за спасательный круг. Все вокзалы обегала, с величайшим трудом, за взятку, купила два билета в СВ. Денег заняли — заказали стол в ресторане. Они с порога подозвали официанта и расплатились второй раз... Вика слабо заикнулась, что, мол, уплачено...

— Вах-х-х ,— говорят, — Вика, ми тебя очень любим и уважаем, но, пожалуйста, не вмешивайся... Давай мы сделаем как романтичней!

«Черт с вами, делайте романтичней!» Только уезжайте ради бога! И опять по протоптанной дорожке: «С этим маленьким бокалом, но с большим чувством...» А мы уже ангелов наяву видим, уже глюки пошли! Уже и в краткие минуты забытья застолица снится!

И вот от радости, что они наконец-то уезжают, Вика тоже хватает бокал и выдает тост в лучших кавказских традициях:

— Дорогие друзья! Мь^провели вместе три недели! Это были незабываемые дни в нашей жизни (чистая правда, до сих пор вспоминаем).

Кавказцы увлажняются глазами и прижимают руки к сердцу.

И тут Вику заносит. «Какая жалость,— говорит она,— что ваш прекрасный город так далеко от нашего прекрасного города! Как было бы хорошо жить вместе и никогда не расставаться...»

Я ахнуть не успел! Джигиты, не сговариваясь, встали, смахнули слезы и порвали билеты!

Как я Викторию не убил — не знаю! И опять — «с этим маленьким бокалом, но с большим чувством...»

«Ленин всегда живой»

Замечательный художник-график Георгий Ковенчук никогда за словом в карман не лез, в ответах, которые следовали за вопросом мгновенно, как удар по шарику в пинг-понге, был остроумен и находчив, не терялся в самых скандальных ситуациях.

Раз шел он поздней осенью по грязному и загаженному пляжу на берегу Финского залива. День был сухой, но холодный и ветреный. Ковенчук давно бы ушел в Дом творчества чай пить, но пес его носился по песку и никак не желал нагуляться. И тут, как из-под земли, выскочил кислого вида пенсионер, словно специально где-то за кустами сторожил.

— Здесь с собакой нельзя!

Другой бы на месте художника завел банальную склоку: мол, где это написано. А пенсионер, готовый к такому ответу, закричал бы, а вот, мол, я покажу тебе, где написано. Набежали бы другие пенсионеры, поскольку паслось их тут, по профсоюзным бесплатным путевкам, море и они томились вдали от коммунальных скандалов. Кончилось бы дело милицией и протоколом... И уж, на худой конец, просто криком и взаимными оскорблениями.

Я бы ответил:

— Это не собака! — И хотя бы ошеломил на минуту пенсионера, но только бы раззадорил его. А наглым утверждением, что это, например, коза, как минимум «козла» бы в свой адрес спровоцировал, хотя и масштабного крика, конечно, избежал бы.

Но Ковенчук поступил много изящней. Он поправил галстук и почтительно осведомился:

— Почему нельзя с собакой?

— Собака гадит! — бодро, как солдат, отрапортовал пенсионер.— А тут море!

— Скажите! — отступая на шаг, провозгласил Ковенчук. — Но поклянитесь — правду и только правду! А вы? Разве вы никогда не мочились в море? Правду!

— Но я же человек! — растерянно пробормотал пенсионер.

— В том-то и дело! — беря его за пуговицу, раздумчиво произнес художник. — Именно! — И неспешно продолжил прогулку, оставив пенсионер;! в глубоком философском смятении.

Кроме иных достоинств, Ковенчук обладал большой самоиронией, поэтому в иные дни на двери его мастерской висела табличка: «Гага Ковенчук», в другие —- «Кака Говенчук», что наблюдательного посетителя ставило в тупик.

Но был эпизод, в котором и сам Гага пришел в замешательство. Он замечательно иллюстрировал книжки, и друзья уговорили его выступить перед ребятишками в садике, где пребывал их ребенок. Это был как бы подарок детям к Октябрьской годовщине.

— Хоть нормального человека увидят, а то совсем от подготовки к празднованию Октября ошалели...

Ковенчук согласился. Только поставил условие, чтобы в зале, где он будет выступать, висела школьная доска, а он на ней будет рисовать собачек, зайчиков — целый мультфильм придумал. И вот в момент выступления, когда Гага в восторге от собственной талантливости и от того, как замечательно внимательно дети на него смотрят, покрывал рисунками доску, он вдруг услышал, как одна маленькая девочка громко прошептала маленькому мальчику:

— Это не художник!

— А кто же? — спросил лопоухий мальчик.

— Ты что сам, дурак, не видишь? — сказала девочка. — Это же Ленин!

И Гага с ужасом подумал, что совершенно замороченные дети готовы видеть нетленный образ хоть м зайце, хоть в табуретке, а он, наверное, своей лысиной и бородкой действительно похож на Ленина. Правда, он был больше Ленина раза в три, если не и пять, но дети в размерах разбирались плохо, а шепоток стоял уже во всем зале.

— Дураки! Ленин умер! Его в мавзолее держат! Я сам видел!

— Это он раньше умер, а теперь оживел!

— Ленин всегда живой!

Впервые в жизни Гага растерялся и не знал, что делать. Не поворачиваться же к ребятам лицом и не заявлять же: «Дети, я — не Ленин!» Тем более в зале п воспитательницы были.

Обливаясь потом, сам не свой, Гага закончил рисунки и выступление. Но толковые дети уже и сами разобрались, что он — не Ленин. И поэтому на прощание кричали ему в спину:

— Эй, Ленин, Ленин, приходи к нам еще!

Ковенчук понял, что детям он очень понравился.

Вежливость

Нынешний секретарь Союза художников Юрий Жульев, известный всему миру мастер художественного стекла, особых физических данных никогда не имел, в школах восточных единоборств не занимался, в спортивные секции не ходил, но обладал обостренным чувством справедливости и казачьим взрывным темпераментом. Вот его свидетельство:

«...Я, когда в Питер из станицы приехал, в Академию поступать, конечно, был потрясен! Конечно!

Такая красота! Сказка. Но гармонии нет. И что характерно: не соответствуют люди. Причем, как правило, не коренные горожане, а приезжие. Поражает массовое отсутствие культуры и хамство. И с этим нужно повседневно и конкретно бороться. И это тяжелый, неблагодарный труд, и в этом должна участвовать интеллигенция.

И в первый день, как приехал, я с этим столкнулся. Мне в станице старушку поручили, учительницу, доставить к родственникам в Питер.

Пожилая женщина, пенсионерка, мы с ней всю дорогу об искусстве проговорили. И вот в новом районе, заметьте, в районе новостроек, выходим из транспорта, кругом новые корпуса и стройки, все совершенно одинаковое, конкретики нет.

Подходим к двум парням. Стоят на автобусной остановке два парня и девка, по виду пэтэушники, автобуса ждут, и под мышкой у одного здоровенный магнитофон. Новинка. Тогда только появились. Импортный. Не то “Филипс”, не то “Панасоник”. Орет на всю улицу, ну совершенно по-хамски.

Я бы в другое время к ним подходить не стал, из-за чувства собственного достоинства. Но тут новый район, и вечер, и спросить некого, кроме них. Вокруг вот именно что: “ни шагов, ни машин”.

Мы подходим, заметьте: молодой человек из провинции, вчерашний школьник, и старушка. Они стоят с дамой, заметьте, и мы очень вежливо спрашиваем: