Первое правило королевы - Татьяна Устинова

Инна мельком глянула в окно — никого и ничего, все тихо и темно. Из-за угла по снегу растекался свет сильных фар от ее собственной машины, сильный и какой-то очень цивилизованный.

Господи, сделай так, чтобы Осип оказался ни при чем и Ястребов оказался ни при чем, чтобы во всем виноват был неизвестный Захар Юшин, спятивший в этом самом сумасшедшем доме и решивший истребить губернаторскую семью!..

Инна взялась за папки и чуть не упала в обморок, когда на верхней прочитала фамилию — Мухин. Она ждала этого, знала, что так и будет, но дыхание перехватило, в ушах зазвенело, и инстинкт самосохранения завизжал и завертелся еще пуще, а паника несколько раз провернулась, как нож в ране.

Все. Надо уходить.

Надо забрать папки и уйти тем же путем, что пришла.

В свете, падавшем из окна, она еще разглядела на столе прямоугольное, довольно большое пятно правильной формы, поискала вокруг, что бы такое могло оставить на столе такой след, и не нашла. Выдвинула ящик — там катались три пробки, огарок свечи, какой-то белый бумажный цветок и кусок ячеистого нейлона, похожий на паутину. Инна посмотрела кусок на свет и сунула его в карман.

Надо уходить. Давно.

Неудобно держа папки под мышкой, она побежала в кухню и замерла, услыхав, как поворачивается ключ во входной двери.

Рот моментально наполнился горькой слюной. Стало жарко и так страшно, что подкосились ноги.

Он пришел. Он пришел и сейчас наконец-то убьет ее — именно сейчас, когда она почти все поняла, даже кусок нейлона попался ей, такой характерный штрих! Ее убьют, и никто никогда не узнает тайну смерти губернаторской семьи.

Тяжкие грехи. Преступление и наказание. Бог троицу любит.

Она метнулась к окну, и дернула его, и не смогла открыть, потому что, спрыгнув в кухню, зачем-то заперла его на щеколду — идиотка! — и стала нащупывать щеколду и дергать ее, и папки поехали у нее из-под локтя, и с грохотом посыпались на пол, и она присела и поползла, потому что одна отлетела далеко, и в прихожей вспыхнул свет, словно кулаком ударив ее по глазам.

— Где ты? — спросил негромкий презрительный голос. — Где ты, ну!..

Она поняла, что папку ей не достать, кинулась обратно, взлетела на подоконник, перевалилась на другую сторону.

Тень мелькнула перед глазами — он услышал ее и вбежал в кухню.

Над самым ухом что-то ударило, негромко и легко, и воздух будто дернулся.

Он стреляет, поняла Инна. Стреляет в меня.

Некогда было думать и некогда бояться.

Опершись рукой, она перелетела низкий балкон, упала, поднялась, опять упала. Рядом с ее головой снег вдруг пришел в движение, как будто сам по себе взвился маленьким фонтанчиком, запорошил ей лицо.

Он стреляет. Он видит меня и стреляет. А я так и не вижу его!..

Она поднялась на четвереньки, поползла, вскочила и забежала за угол, где стояла ее машина.

Шаг. Еще один. Еще.

Секунда. Потом другая. Пока жизнь не оборвалась.

Она рванула переднюю дверь и почти упала внутрь.

Осип, заложив руки за голову, подпевал Алле Пугачевой, которая все повторяла, что «это любовь».

Завидев Инну, он обомлел, и в свете приборной доски она увидела, как он вытаращил глаза.

— Быстрее! — завизжала она. Вернее, это не она визжала, а ее инстинкт самосохранения, но Осип ничего не знал про инстинкт и перепугался не на шутку. — Поехали! Быстрее!!

Осип зашарил рукой, нащупывая ручник. Глаза у него так и таращились, а рот никак не закрывался.

— У него пистолет! Да быстрее ты!!

Осип нащупал ручник, дернул вниз, что есть силы нажал на газ, машина прыгнула почти в кусты, ее занесло, повернуло, как потом оказалось, в правильном направлении, и на вираже Инна завалилась на Осипа. Швырнула на пол папки, вытянула ремень и застегнула.

Потом посмотрела назад — на улице за ними никого не было, только снег летел, подкрашенный снизу красным злобным светом тормозных огней.

— Что случилось? — хрипло пробормотал Осип Савельич. — Что такое случилось, а?

Инна молчала, закинув голову на подголовник.

— Инна Васильевна, — начал Осип дрожащим, но тем не менее оскорбленным голосом. — Ты со мной в молчанку не играй! Ты давай говори мне, что случилось! С тобой с ума сойдешь, честное слово!

— Осип Савельич, ты не видел, в подъезд никто не заходил?

— Да кто?! Не заходил никто!

— Точно?

— Да точно, точно, и не спал я, можешь не намекать! Тебя не было десять минут, я если б и собирался спать, так еще не заснул бы!

Десять минут. Чепуха какая. Ей казалось, что прошли сутки, а может, и не одни. А говорят, что время постоянно и однозначно и может сжиматься и растягиваться только в соответствии с никому до конца не понятной теории Эйнштейна!

Там, возле подъезда купеческого дома на улице Ленина, тоже не было никого — Осип клялся, что никого не видел, ни людей, ни машин.

Или в нее стрелял… невидимка?!

Нет, не может быть. В том эпохальном кино про дворника не было невидимок.

Инна закрыла глаза и быстро проглотила слюну. Этого только не хватало! Сейчас ее вырвет, вот позор и унижение, каких она еще не знала!

— Инна Васильевна!

— Осип, останови, — пробормотала она чужим, вязким голосом.

Он не стал ничего переспрашивать, тормознул, повернул и остановился.

Инна скользкими и холодными, как жабьи лапы, пальцами отстегнула ремень, навалилась плечом на дверь и почти выпала из машины на улицу.

Морозный воздух обжег лицо, и как будто стало чуть-чуть легче.

Хлопнула водительская дверь.

Инна наклонилась и уперлась ладонями в колени. Прямо перед ее носом был снег, неровный, взрытый ветром.

Она видела, как пуля выбивала маленький фонтанчик из снега возле самой ее головы.

Желудок поехал вверх и оказался снаружи. Инна схватилась за какой-то ствол и стала часто и быстро дышать, как собака на жаре. Потом зашла чуть-чуть подальше, наклонилась, зачерпнула снег и сунула в него лицо.

Впереди светлело — от снега, по которому разливался свет автомобильных фар. В ботинках было полно снега, в легких — мороза, который помогал ей дышать.

Она еще постояла и оглянулась. Осип мыкался в отдалении, но не приближался — проявлял деликатность и тонкость.

Что это такое с ней?.. И с ней ли?..

— Поедем, Инна Васильевна, — позвал он негромко. — Заболеешь.

— Я не заболею.

Она еще постояла и пошла к машине, увязая ботинками в снегу. Осип посторонился.

Инна вдруг вспомнила губернаторскую дочь — как и та, она тоже словно видела себя немного со стороны и сверху.

Она открыла переднюю дверь и посмотрела вниз. Папки с завязками валялись на полу. Черт бы их побрал. Все дело в этих папках.

Она не стала садиться на переднее сиденье, захлопнула дверь и уселась назад, на свое обычное место.

Осип повозился и, устраиваясь, посмотрел на Инну в зеркало заднего вида.

— Так чего там случилось-то?

— Не сейчас, Осип Савельич, ладно?

— Да когда, когда?! Как из Москвы вернулись, ты мне ни слова не говоришь! Как чужая стала! — Он некоторое время выразительно сопел. — А я волнуюсь, между прочим, спать плохо стал…

Инна улыбнулась. Бедный Осип.

— Все уже почти кончилось, Осип Савельич. А ты прости меня.

— За что простить-то?!

Инна молчала, смотрела в окно. Она не могла ему сказать, что еще час назад всерьез подозревала его в измене. Он не должен об этом знать — никогда.

Черные деревья летели за окном. Черные деревья и белый снег.

Еще ничего не кончилось. То, что Осип не стрелял в нее, еще не значит, что он ни в чем не виноват.

Инна стиснула кулак и изо всех сил стукнула в обивку переднего кресла.

Он заставил ее всех бояться, этот ублюдок, неизвестный противник, ее, которая никогда и ничего не боялась!..

— Кто стрелял?! Я ничего не слышал! Откуда ты выскочила, когда ты в подъезд зашла! Как ты за домом-то оказалась?!

— Я вышла через черный ход.

— И чего там в этом ходе? Маньяк тебя подстерегал?

Инна посмотрела на отражение лица Осипа в зеркале. Он и сам не знал, как близко оказался к истине! Да. Маньяк. Ее там подстерегал маньяк.

— Инна Васильевна, — жалостливо заговорил Осип, — что это за дела такие!.. Тебе охрану надо, а ты все одна скачешь!..

— Какую еще охрану?!

— Какую! Такую! Как, помнишь, в Москве! Была же у тебя тогда охрана!

— Осип Савельич, это был девяносто третий год. Тогда у всех имелась охрана. Времена изменились.

— Да ничего они не изменились, если в тебя из пистолета стреляют! В следующий раз одну не пущу, слышишь?

— Слышу.

— И на-ка вот!.. — Осип завозился, выуживая что-то из кармана, и стал тыкать рукой назад, в ее сторону. Инна посмотрела — бутылочка темного стекла.

— Это что такое? Виски?..

— Да не виски это, а «Ново-Пассит». Да ты глотни, глотни!

— Что это?!

— «Ново-Пассит», — важно произнес Осип. — По телевизору день и ночь толкуют, самое лучшее лекарство от стресса. Да глотни, не отравишься!