Колумб - Яков Свет

В двадцатых числах августа Адмирал побывал на Гран-Канарии и по пути, проходя мимо острова Тенерифе и гигантского вулкана Пико-де-Тейде, «растолковал морякам, какова причина й основание такому огню, и слова свои подкрепил описанием горы Этны в Сицилии и многих других подобных же гор, которые довелось ему повидать» (58, 77).

Здесь, у подножия огнедышащей горы, которую суеверные моряки считали пастью дьявола, Колумб ошеломил свою аудиторию, объяснив ей суть вполне естественных причин грандиозных вулканических извержений. Недаром Александр Гумбольдт отметил, что великий мореплаватель был великим натуралистом, наделенным даром познавать загадочные явления природы. Он открыл законы атлантических течений, он обратил внимание на феномен магнитных склонений, он дал первое описание флоры и фауны новооткрытых земель Нового Света.

Правда, этот дар сочетался в нем с наивным и слепым преклонением перед боговдохновенным Ветхим заветом, правда, он свято верил авторитетам седой древности, утверждая, что мир мал, правда, у берегов Ориноко он искал земной рай, но ведь жил, думал и плавал он в XV веке, предпоследнем столетии средневековья…

В начале сентября Адмирал пополнил на Гомере запасы мяса, пресной воды и дров и в четверг, 6 сентября, вышел в море, взяв курс на запад. «Таким образом, — писал Фернандо Колон, — день 6 сентября 1492 года следует считать исходным днем этого предприятия и перехода через океан» (58, 78).

Только 7 сентября на море был штиль, с 8-го подули северо-восточные пассаты, свежие и благословенные ветры, попутные для плавания в западном направлении.

«В течение первых десяти дней (с 9 по 18 сентября) дул ровный восточный пассат, и флотилия продвинулась к западу на 1163 морские мили. Это был медовый месяц плавания», — пишет С. Э. Морисон. «Que era plazer grande el gusto de las mañanas» — «Как чудесен был вкус утра!» — записал Колумб в своем дневнике. Эти слова тронут сердце любого, кто только плавал в пассатах, — ему придут на память и прелесть утренней зари, бросающей розовые отсветы на облака и паруса, он вспомнит и нечто такое, чего не было у Колумба, — первую чашку кофе. Каравеллы шли по северной границе северовосточных пассатов, где ветер только начинает взрывать воду, и море было спокойным, а воздух, как отметил Адмирал в своем дневнике, «был как в Андалузии в апреле, не хватало только пения соловья» (22, 52).

Корабли шли на запад необыкновенно быстро, случалось, что за сутки они пробегали по 60 лиг, а 60 лиг — это около 150 морских миль[49].

Пожалуй, шли они даже слишком быстро! С каждым днем отдалялась флотилия от родных берегов, а Морю-Океану не было конца, и на кораблях нарастала тревога. Адмирал, однако, нашел способ успокоить команду.

В воскресенье, 9 сентября, в дневнике было отмечено: «Прошли за день 15 лиг, Адмирал принял решение отсчитывать доли пути меньше, чем проходили в действительности, в том случае, если плавание оказалось бы длительным, чтобы людьми не овладевали страх и растерянность» (24, 81).

На следующий день вместо 60 лиг, пройденных за сутки, объявили экипажу 48 лиг.

Так заведена была «двойная бухгалтерия», так отныне вели истинную и обманную, запись пройденным дистанциям.

У Адмирала совесть была чиста. Сама церковь, всемогущая и непогрешимая, оправдывает «ложь во спасение». В данном же случае от поведения участников экспедиции зависело, быть ей или не быть.

В четверг, 13 сентября, взбунтовались стрелки компаса. «В первые часы ночи, — писал Фернандо Колон, — компасные иглы отошли на северо-восток на полчетверти [четверть 11¼  градуса], а к утру они отошли еще на полчетверти, и отсюда он, Адмирал, заключил, что стрелка глядит не на звезду, которую называют Полярной, а в другую точку, определенную, но невидимую. Это отклонение, до той поры никому не ведомое, по праву вызвало удивление, и еще больше изумило оно на третий день, когда от тех мест прошли сто лиг и стрелки в начале ночи отошли на целую четверть, а к утру снова показывали в то место, где находилась Полярная звезда» (58, 78).

Это было явление магнитного склонения, и Колумб сразу же сообразил, что не везде и не всегда стрелка компаса точно указывает на север. Отныне он постоянно сверял по Полярной звезде показания путеводного прибора.

Богу хвала, 16 сентября появилось «множество пучков зеленой травы, и, как можно было судить по ее виду, трава эта лишь недавно была оторвана от земли. Поэтому все полагали, что корабли, находятся вблизи какого-то острова, и, по мнению Адмирала, это был именно остров, а не материк. Он говорит: «Материк лежит еще дальше» (24, 82–83).

Итак, корабли подошли к неведомому острову. Быть может, к таинственному острову Антилье, быть может, к не менее загадочному острову Семи городов…

Да, трава была зеленая и свежая, и становилось ее все больше и больше, но лот всякий раз, когда бросали его в воду (удивительно прозрачную и голубую, как небо), дна не доставал.

Где там! Свинцовое грузило уходило в пучину, двести саженей линя вытравили впустую, и морякам невдомек было, что даже на двух тысячах саженей лот не достанет дна. Корабли вступили в Саргассово море, в море без берегов, тихую океанскую заводь, окольцованную великими атлантическими течениями. Стаи морских птиц пасутся здесь на бездонных лугах. Огромные скопления саргассовых водорослей странствуют в этом море по воле волн, по прихоти переменчивых ветров. Порой кажется, будто на пенистых гребнях колышутся морские виноградники. Подобны лозам длинные зеленовато-бурые плети, и часто они усеяны крупными «виноградинами» — полыми поплавками, которые удерживают на воде эти блуждающие заросли.

Плавучие луга радовали моряков, всем казалось, что вот-вот покажется земля, и однажды с «Пинты» заметили берег, и Адмирал, стоя на коленях, дал приказ: всем петь благодарственную молитву. Земля, однако, вскоре превратилась в легкое облачко. Капитан «Пинты» очень хотел продолжить поиски ближнего острова, но Адмирал сказал: не надо, наша цель Индии, и здесь задерживаться нет смысла.

А зеленая трава по-прежнему щекотала борта кораблей, и она уже не возбуждала надежд на обретение земли. Напротив, многие опасались натолкнуться на предательские рифы, скрытые этой постылой зеленью.

Как это ни удивительно, но противные ветры (а они дули весь день 22 сентября) не обескуражили, а обрадовали людей. «Мне пришелся очень кстати этот противный ветер, потому что мои люди очень тревожатся, решив, что в этих морях не дуют ветры, с которыми можно возвратиться в Испанию» (24, 85).

Правда, эти настроения были столь же изменчивы, как и ветры. На следующий день наступил штиль, и «люди стали роптать, говоря, что море тут странное и никогда не подуют ветры, которые помогли бы им возвратиться в Испанию» (24, 85). И тут же они снова угомонились — началось при безветрии сильное волнение, которое почему-то всем пришлось по душе. «Большую пользу принесло мне это бурное море, — писал Адмирал, — и подобного, пожалуй, не случалось со времен иудейских, когда евреи роптали на Моисея за то, что он освободил их из плена» (24, 85).