Я болею за «Спартак» - Михаил Ромм

Время от времени наш путь пересекают реки, вытекающие из ледников Заалая. Тропа зигзагами спускается по береговому обрыву между высокими пористыми столбами выветрившихся песчаников. Красные от размытых пород потоки несутся по каменистым руслам.

Караван переходит вброд разлившуюся на несколько рукавов реку и снова углубляется в чукуры.

Мы идем без привала целый день: с груженым караваном нельзя делать привал.

Солнце уже склоняется к западу, а Горбунова и Шиянова все еще нет.

Продолжаем путь до темноты. Все время кажется, что караван вот-вот выйдет из полосы чукуров на открытую часть Алайской долины, и тогда мы увидим наших товарищей. Но это обманчивое впечатление: чукуры тянутся один за другим, и мы снова чувствуем себя ничтожно маленькими, игрушечными в этом беспредельном море зеленых холмов.

Потеряв надежду догнать Горбунова и Шиянова, мы располагаемся на ночлег в небольшой ложбине. Караванщики разгружают верблюдов и лошадей, мы ставим палатки.

Наступает ночь. Каплан укладывается, а я остаюсь дежурить. Лежу на спине в душистой степной траве, прислушиваюсь к пофыркиванию лошадей, пасущихся рядом с лагерем, и смотрю в небо. Яркие созвездия медленно плывут к западу. Кажется, что ощущаешь плавное и стремительное вращение земного шара.

Утром мы неожиданно слышим голоса Горбунова и Шиянова, и оба наши товарища появляются из-за поворота тропы.

Оказывается, они прошли вчера слишком далеко вперед и ночевали в нескольких километрах от лагеря. Выступать в путь уже поздно, мы делаем дневку. К вечеру в наш лагерь приходят три красноармейца, присланные Ивченко для охраны на случай встречи с басмачами.

На другой день трогаемся дальше. Горбунов и я покидаем караван и едем верхами к югу, к ледникам Заалайского хребта.

Едем без тропы, огибая один чукур за другим. Кое-где встречаются маленькие озерки, остатки бывших моренных озер. Местность понемногу повышается. Оглядываясь назад, мы видим уходящую вдаль застывшую мертвую зыбь чукуров, широкий простор Алайской долины и красноватую гряду Алайского хребта.

Впереди возникает огромный крутой вал больших камней — конечная морена[9] одного из ледников пика Ленина.

Мы с Горбуновым спешиваемся и начинаем подъем. Движемся медленно — высота дает себя чувствовать. Через час достигаем верхнего края морены. Перед нами раскрывается несколько километров дикого хаоса — нагромождение камней, валунов и торосов серого грязного льда. Ледник выпирает из узкой крутой долины, обрываясь вниз террасами в несколько ярусов.

Анероид показывает высоту в 4000 метров. Десять дней тому назад я на такой же высоте тяжело болел горной болезнью. Сегодня я смог одолеть довольно трудный подъем. Организм начинает приспосабливаться.

Горбунов фотографирует, делает наброски ледника, сверяется с картой. Потом мы спускаемся вниз и возвращаемся к лошадям. Надо догонять караван.

Теперь мы едем по другой тропе, ближе к Заалайскому хребту. Лошадь Горбунова идет размашистой ровной рысью. Я пытаюсь поспеть за ними на моем Федьке.

У Федьки неплохая «тропота» — нечто вроде быстрого походного шага. Но этим и исчерпывается репертуар его аллюров. Рысь у него невыносимо тряская, при переходе в галоп и карьер поступательное движение как-то странно замедляется — Федька скачет больше вверх, чем вперед. Езда на Федьке изматывает.

И все же он прекрасен, этот верховой поход по Алаю. Воздух напоен запахом полыни. Седой ковыль стелется под копытами лошадей. Солнце садится в облака и пронизывает их снопами своих лучей. Бледное золото заката заливает скалистую гряду Алая. Она теряет свою тяжесть, свой рельеф, свою материальность. Вершины Заалая скрыты в тучах. Сквозь их пелену прорывается часть отвесной стены или фирновое поле. Снег отражает закат, и горы кажутся изваянными из бледно-розового алебастра.

Мы проезжаем мимо небольшого озерка, поросшего камышом. Закатное небо отражается в нем, как в зеркале. Камыш кладет на розовую поверхность воды темные полосы тени.

Солнце заходит. В вечернем небе загораются бледные звезды. Подъезжаем к реке. Уже стемнело. В оглушительном реве потока тонут наши голоса. Где-то здесь должен стоять лагерем караван.

Едем вдоль русла, пристально всматриваясь в темноту. На том берегу показывается сигнальный огонек. Кто-то размахивает фонарем. Мы осторожно переправляемся через реку.

Шесть палаток расставлены в два ряда. Сложенный штабелем груз покрыт брезентом. В казане варится ужин. За палатками темными шерстистыми грудами лежат верблюды. Время от времени они тяжело и как бы обиженно вздыхают. Доносится мерный хруст — лошади жуют траву. И над всем этим черный полог неба, расшитый серебром созвездий...

На второй день похода я решаю отдохнуть от Федькиных аллюров и иду пешком с Шияновым и Капланом. Шагаем за караваном с раннего утра и до темноты.

Мы коротаем путь в беседе. Шиянов с увлечением рассказывает о своей работе. Он техник по испытанию самолетов. В этом юноше с не совсем еще сложившимся характером нельзя было угадать ту силу воли, целеустремленность, которые впоследствии сделали из него одного из самых выдающихся наших летчиков-испытателей, Героя Советского Союза...

...Каплан уже начал терять свой облик горожанина, загорел и оброс рыжей бородой. Он ведет ожесточенную и беспрерывную борьбу с караванщиками-киргизами. Утром ему надо следить за тем, чтобы его кинокамеру завьючили сверху других вещей и при этом не опрокинули и не повредили веревками, вечером, чтобы ее осторожно сняли с верблюда, не ударив о землю.

Камера была импортная. Сначала Каплан, пытался объяснить это киргизам. Потом, поняв безнадежность своих попыток, он всякий раз, как караванщики брались за нее, просто кричал во все горло:

— Франция! Германия! Франция! Германия!

Эти непонятные слова возымели свое действие. Караванщики стали обращаться с камерой менее варварски, чем с другим багажом, а Каплана звали «Франсгерман». На третьи сутки мы разбили лагерь у Гумбез-Мазара, недалеко от какого-то киргизского кишлака.

После дневки продолжаем путь по Алаю. Вскоре нам предстоит покинуть Алайскую долину и свернуть к югу, в ущелье Терс-Агар, ведущее к Алтын-Мазару. Это нас радует. Однообразный пейзаж чукуров порядком надоел. Мы приближаемся к повороту, но еще бесконечно долго огибаем подножие горы, за которой начинается Терс-Агарское ущелье.

На холме стоит большой мазар — могила мусульманского святого, — постройка из сырцового кирпича правильной кубической формы без окон, с небольшими деревянными дверями. Стены и пол устланы коврами. Снаружи мазар украшен черепами кииков и архаров и хвостами яков и лошадей, укрепленными на высоких древках. Тысячелетней древностью степных кочевий веет от этой суровой могилы, сторожащей пустынный простор Алая.

Мы обогнули, наконец, подножие горы. Перед нами ущелье Терс-Агара. Бурная Алтын-Дара течет нам навстречу. Река размыла в ущелье глубокий, крутой каменистый каньон.

Последняя ночевка в Алае, и на следующий день мы углубляемся в Терс-Агарское ущелье.

Горбунов и Шиянов уезжают вперед. Каплан и я идем с караваном. Медленно поднимаемся вверх по ущелью. Оно становится все круче и живописнее. Справа и слева снежные вершины, висячие ледники.

Через несколько часов мы видим необычную картину: Николай Петрович и Шиянов в трусах и широкополых шляпах сидят на корточках у ручья и ковшами промывают шлих, ища золото.

Лошади пасутся невдалеке. Мы с Капланом забираем их и уезжаем вперед: на перевале будем ждать Горбунова и Шиянова.

Приближаемся к перевальной точке Терс-Агара. В небольшой уютной ложбинке со свежей зеленой травой мы решаем отдохнуть. Слезаем с лошадей. Ноги и спину ломит от долгого пути.

Вдруг Каплан хватает меня за руку и кричит:

— Смотрите — киик! Один, два, три, шесть!

Вглядываюсь в скалы на противоположном берегу реки. С большим трудом различаю несколько кииков, почти невидимых на фоне скал благодаря изумительной защитной окраске.

Усталости как не бывало. Хватаю винтовку, перехожу вброд стремительно несущуюся по камням реку, поднимаюсь на склон и хочу стрелять, но киики исчезли. Долго всматриваюсь в скалы и наконец вижу их на том же месте, где и раньше. Небольшая перемена в освещении сделала их невидимыми, хотя я намного к ним приблизился. Ложусь, кладу винтовку на большой камень и тщательно выцеливаю киика, который едва заметен на скале. Выстрел. Смертельно раненное животное прыгает вверх и падает. И в то же мгновение целое стадо, испуганное выстрелом, пускается вскачь, вверх по осыпи, поднимая облако пыли. Камни градом сыплются из-под копыт. Кииков было гораздо больше, чем мы смогли разглядеть.

Поднимаюсь по склону. Над убитым кииком плавными кругами реет орел: хищник уже почуял добычу. Красивое животное с тонкими стройными ногами и изящной небольшой головой лежит неподвижно. Безжизненные глаза кажутся стеклянными. Пуля попала под переднюю лопатку и вышла через шею.