Пролог - Николай Яковлевич Олейник

Вдруг в коридоре послышались голоса. Перовская перевела взгляд на дверь.

— Анна пришла, — проговорила одна из девушек. — Она не может быть тихой, всегда входит шумно.

— Вот теперь все и поймете! — обрадовался Иванчин.

Дверь раскрылась, в гостиную влетела Анна Эпштейн, бросилась целовать Софью, а за нею... спокойно, твердо вошел элегантно одетый, аккуратно подстриженный, напоминавший чиновника дипломатического ведомства человек. Он слегка поклонился присутствующим.

— Сергей! — не удержался Плеханов. — Вот комедиант! — И первым бросился здороваться с гостем.

— Ошибаетесь, уважаемый, — без тени улыбки проговорил с легким грузинским акцентом вошедший. — Князь Цицишвили. Проездом из Парижа.

Иванчин едва сдерживал смех.

— Проходите, ваша светлость, — пригласила Перовская. — Не угодно ли чаю?

— Предпочитаю вино. Чай вредно влияет на человека, расслабляет его, вино — другое дело.

— Да хватит тебе, — отозвался Иванчин.

— Ну и неугомонный же ты, Сергей! — подошла Перовская. — С благополучным возвращением. Мы все восхищаемся твоей храбростью.

— Не нужно лишних словес, — прервал ее Кравчинский. — Слова могут испортить дело. Все самое худшее в мире — от слов. — Он обвел присутствующих повеселевшим взором и сказал: — Рад видеть вас целыми и невредимыми.

— Нашему герою, нашему Гарибальди слава! — воскликнула Эпштейн, и все единодушно поддержали: — Слава! Слава!

Сергей смутился, укоризненно посмотрел на Анну, стоявшую в обнимку с Перовской, проговорил:

— Если и воздавать почести, так это им, героям, которые в эту минуту в неволе. И ей, Засулич, поднявшей карающий меч над убийцей.

— Сознание того, что в рядах борцов за свободу сербов и итальянцев был ты, наш побратим, вдохновляло нас, придавало нам сил, — сказал Александр Михайлов.

— И ты туда же? — посмотрел на него Кравчинский.

— Не отпирайся, Сергей, что правда, то правда.

Он даже не думал, что здесь о нем такого высокого мнения, что его жизнь кого-то вдохновляет, зажигает. Видимо, в этом своя закономерность. Люди всегда ищут героя. И если, — в конце концов, суть не в мессианстве, — если в его поступках есть какая-то притягательная сила, пусть она множится действиями этих новых борцов. Из искры — пламя! Пусть же поскорее запылает оно над миром, над империей, переплавит ее в качественно иной, монолитный сплав.

...Это был незабываемый вечер! Вспоминали друзей, эпизоды из прошлого, не умолкали споры... Сколько за это время утрачено! И сколько приобретено! Сколько людей отошло от них — вынужденно и по собственной воле. Нет Олимпиады, у которой когда-то собирались в Москве, Тани, Армфельдт, Шишко... Нет десятков других — одни погибли, другие гибнут в тюрьмах, на каторге, некоторые увлеклись семейным счастьем... А эти, которые приветствуют его?.. Многих он видит впервые, но должен верить им. Кто в бурю выходит в дорогу, тот не боится бури. В конце концов, им, старшим, более опытным, суждено вести молодых дорогой мужества. Возможно, потом появятся новые вожаки, но пока это должны делать они.

XV

Французы говорят: положение обязывает. Для конспирации Кравчинский вынужден был вести светский образ жизни. Пока что приходилось пользоваться помощью товарищей, главным образом все того же Лизогуба. А Дмитрий стал как никогда бережливым, — видимо, ресурсы его были на исходе, — отпускал деньги только на организацию побегов заключенных и на террористические акты. Впрочем, он нанял для Сергея хорошую квартиру на Петербургской стороне, на Лиговке, и выделил деньги на необходимые расходы. Кое-что, правда, Кравчинский зарабатывал сам — переводил, писал статьи по экономическим вопросам... Вот где пригодились его математические знания и способности. Он мог свободно полемизировать на эти темы и вообще представлялся специалистом по экономике. Это давало возможность вращаться в соответствующих сферах, посещать редакции журналов и вестников, что он и делал, готовясь к изданию их первого нелегального печатного органа. Надо было завязывать знакомства с различными редакционными и издательскими деятелями, приглядываться.

Чуть ли не каждый день у Кравчинского собирались деловые люди, играли в карты, пили вино, вспоминали заграничные вояжи и приключения. Хозяева квартиры гордились знатным своим постояльцем, а друзья, особенно Лизогуб, не на шутку тревожились, предостерегали от возможных провокаций.

Однако не только это было содержанием деятельности Сергея. И «Община», где он так и не закончил печатать свою «Беневентскую попытку», и Драгоманов, собиравшийся издавать «Громаду», ждали от него новейшей информации. Он-то знал, как всем им там, в Женеве, туго... И ежедневные заботы о заключенных. Решили освободить некоторых из них любой ценой. Находящиеся на свободе и заключенные в крепостных казематах неустанно искали пути и возможности для общения. В ход было пущено все — личные и служебные связи, подкупы и разные иные хитрости. И хотя желаемых результатов это пока не приносило, все же кое-что удавалось. Через одного из стражников, соблазненного золотыми рублями и ставшего невольным связным, «почтальоном», узнали, что по инициативе Синегуба осужденные составили обращение «К товарищам по идее». Обращение распространялось перестукиванием и было известно почти всем заключенным. Сергей настаивал на опубликовании его отдельной листовкой. Связались с Синегубом и вскоре получили несколько исписанных мелким почерком листков. Это был вызов царизму, призыв к непокорности. «Мы и далее остаемся врагами существующей в России системы — нашего несчастья и позора отечества», — заявляли осужденные.

Воззвание зашифровали и несколькими письмами переслали в Женеву, в «Общину». Восхищенный стойкостью товарищей, до предела возмущенный «милостью» Александра II, не обратившего внимания на хлопоты о смягчении участи 193‑х, Кравчинский пишет воззвание «По поводу нового приговора». Листовка показывала жестокость и антинародность самодержавного строя, призывала отдать все силы революционной борьбе.

Все силы! Их было мало, однако достаточно, чтобы осуществить задуманное. Перовская готовила группу боевиков для поездки в Харьков, откуда — в Ново-Борисоглебский централ — должны были перевозить доставленных по железной дороге арестантов, а он... он считал своей кровной обязанностью отомстить одному из самых злейших царских сановников.

Неожиданно появился Морозов. Чтобы не вызвать подозрений у хозяев дома, Александр Михайлов, ведавший конспиративными связями и за свою придирчивость и требовательность в этом деле окрещенный «Дворником», посоветовал ему не идти на квартиру, а встретить Сергея, будто случайно, на улице.

Николай выследил друга в воротах Летнего сада, выходивших на Неву. Кравчинский был задумчив.