Дополнительный прибывает на второй путь (сборник) - Леонид Словин

— Как честный человек… — прохрипел Судебский. — Предлагаю! Пусть каждый предъявит свою наличность.

В салоне стало тихо.

— Деньги? — спросил кто-то.

— Ну!

— Ерунда! — Молчавший все это время Рати повернул скорбное лицо. — Не думайте, что каждый здесь в одиночку. Слава богу, у меня есть глаза…

Антон согласился:

— Лишнее!

— А мы добровольно! Я первый… Вот! — Судебский стад демонстративно выворачивать карманы — на пол посыпались талоны на бензин, корешки каких-то квитанций. — Ни одной десятки!

Феликс, магаданец и еще двое последовали его примеру. У Феликса оказались четыре новенькие десятки, магаданец был, что называется, гол как сокол.

— Обещали выдать на месте…

— Все или никто! — гремел Судебский, снова рассовывая содержимое по карманам.

Директор вагона-ресторана оторвался от счетов:

— Червонец — купюра ходовая…

— Главное: как определить, какие купюры краденые? — спросил Шалимов.

Сабодаш, простая душа, подлил масла в огонь:

— Вообще-то деньги узнать нетрудно. — Он потемневшим платком вытер лоб. — Кошелек найден. Внутренняя поверхность оказалась в высохших бурых пятнах: кровь! Значит, на деньгах тоже…

— Хватились! — Прудников усмехнулся. — Разменял — и дело с концом!

— Показывай, Прудников! — прервала его жена.

В это время Марина поднялась, поправила очки. В руке у нее была пачка десяток.

— Проверьте, — она положила деньги на стол перед Антоном. На некоторых действительно были какие-то пятна.

У Вохмянина вырвался досадливый жест. Похожая на жужелицу пассажирка под литографией астраханского Кремля громко вздохнула.

— Вы везете деньги из Сум? — спросил Антон.

— Часть денег я разменяла по дороге…

Электрик из угла заметил резонно:

— Убийца мог выбросить деньги, а кто-то поднять!

Поколебавшись, Антон переправил лежавшую перед ним пачку на стол к Денисову.

— Ашулук! — объявил Шалимов.

Земля за окном выглядела рассохшейся, словно покрытой древними письменами. Сероземы, серо-фиолетовая клочковатая сушь. Станции еще не было, но вдоль полотна тянулись четкие следы протекторов.

Вдоль пути вскоре замелькали невысокие строения. Сабодаш кого-то увидел, поднялся к окну. Какой-то человек бежал к поезду.

В ту секунду, когда колеса дополнительного замерли, в руке Антона был пакет.

— Спасибо, — сказал Антон. Не вскрывая, передал пакет Денисову.

— Пять минут стоянка, — сообщил Шалимов.

Магаданец спросил:

— А следующая?

— Селитренский.

«Должно быть, последняя телеграмма», — подумал Денисов.

«…Направленный экспертизу нож красной пластмассовой ручкой орудием преступления не являлся…»

От него не ускользнуло:

«Обнаружены два ножа, и оба не являлись орудием убийства… Основное вещественное доказательство не найдено…»

Разговоры прекратились, когда Денисов стал откладывать лежавшие перед ним купюры, имевшие следы перегиба. Было заметно: прежде чем попасть в общую пачку, часть купюр была сложена вчетверо.

Все думали об одном.

«Кошелек Полетики-Голея небольшой, квадратный, купюры сгибались несколько раз…»

Однако Денисова беспокоило другое:

«В отсутствие Наташи Газимагомедовой и оперативной группы вправе ли я повести дальнейший розыск преступника так, как считаю нужным?»

Он отложил последнюю десятку, теперь перед ним лежала тонкая стопка купюр со следами перегибов.

— Пятнадцать! — прохрипел со своего места Судебский. — Я считал!

На него неприязненно оглянулись, Денисов смешал купюры: «С деньгами в последнюю очередь…»

Солнце припекало. Антон тревожно следил за Денисовым, все чаще стирал пот с лица.

Денисов нашел глазами магаданца и его спутников, выглядевших весьма живописно, — пожилого, со шрамом, и второго, в тельняшке, с металлической пластинкой у кисти. Он знал об этих людях меньше, чем об остальных участниках уголовного дела.

«Магаданец и его спутники, — подумал Денисов, — не жители Дальнего Востока…»

Подозрение укрепилось, когда Денисов увидел билеты, взятые от Москвы. Кроме того, перечисляя дальневосточных рыб, магаданец назвал подряд «муксуна», «чавычу» и «пыжьяна», что рыбак сделал бы едва ли: «муксун» и «пыжьян» были речными рыбами, а поставленная между ними через запятую «чавыча» — морскою.

«Но в купе действительно висела на жилке рыба…»

Магаданеп выглядел бывалым, привыкшим к шумному командировочному братству, крепкому словцу. Держался он независимо.

— В командировку? — спросил Денисов.

— Ну!

Денисов узнал интонации Подмосковья.

— Наверно, связаны с рыбным хозяйством?

Магаданец хотел отшутиться, но его спутник, пожилой, со шрамом, вклинился в разговор:

— Москва, фирма «Океан».

— Понимаю… Консервы! «Чавыча», «пыжьян»…

— И рыба! Горбуша, кета. Все ценные породы.

Денисов вспомнил характеристику проводницы: «Ничего. Только выпить не любят… Всю ночь сидели! Даже без света…»

Денисов оглядел салон: Феликс чувствовал себя не в своей тарелке, пока он, Денисов, разговаривал с рыбаками.

— А почему Магадан? — Антон воспользовался паузой.

— Девушки больше уважают! — Магаданец подмигнул Пятых, проводница вспыхнула, поправила пилотку.

Судебский, о котором успели забыть, подал голос:

— На Востоке заработки выше! За это и уважают!

«Рыбаки» дружно захохотали.

— Не всегда, отец… — магаданец потряс пустым бумажником.

— Этой ночью вы покупали вино? — спросил Денисов.

«Рыбаки» замолчали. Феликс пил «Айвазовскую», на него жалко было смотреть.

— Дело серьезное! — вмешался Антон.

Магаданец пожал плечами:

— Покупали.

Денисов спросил:

— В ресторане?

— Работяга принес в купе… — магаданец помялся, — Феликс!

Разносчик пожелтел.

— Бутылки были со штампами? — продолжал Денисов. — «Трест ресторанов Южного направления»? С наценкой?

— Без штампов, — магаданец пригладил редевший медно-рыжий венчик надо лбом. — Но с наценкой. Работяга предупредил: «Ресторан закрыт. Тружусь сверхурочно…»

Директор оторвался от счетов:

— Если товарищ настаивает, давайте соберем бутылки! Я уверен, мы не найдем ни одной без штампа.

— Бутылок этих в поезде нет, — сказал Денисов. — Официант ночью прошел по всему составу. Собрал.

— О каком вине вы говорите? «Дербент»?

— «Марсала», — вместо магаданца ответил инспектор. — В Москве официанту помог доставить ее носильщик…

Феликсу вновь стало плохо. Он почувствовал себя не лучше, чем накануне, когда ввалился с бутылками без штампа в вагон, полный милиции.

— У убитого в купе тоже «Марсала» без штампа, — сказал Денисов.

Официант не выдержал:

— Может, я по магазинной стоимости отдал!

— Феликс! — как в старом, очень знакомом фильме, предупредил директор. — С этого момента каждая ваша реплика может быть использована против вас. — Закончил он неожиданно: — Правду, и ничего, кроме правды!

За окном показался разъезд, дополнительный по какой-то причине позволил себе проследовать мимо.

Взгляд Денисова снова нашел магаданца.

— Расскажите подробнее.

— Две бутылки он принес, как только отъехали от Москвы…

Его перебил электрик:

— Тогда и меня пишите в свидетели! — Он поднял руку. — Я со щитом возился! Официант при мне приходил!

Денисов соотнес события в тринадцатом с теми, что происходили на месте происшествия.

«Полетика-Голей купил у Феликса „Марсалы“, хотел во что бы то ни стало споить спутников, от крепких напитков Марина и Ратц отказались. Ратц заупрямился — старческая несговорчивость ставила под угрозу то, что Полетика-Голей готовил с таким трудом. Лука вспылил. Старик к тому же оказался из мест, где Луку знали во время войны».

«Слово „война“ было определенно произнесено…» — свидетельствовала Марина.

«Наконец сошлись на шампанском, которое Голей незаметно приправил снотворным… Ратц наконец отпил, Марина тоже пригубила. На несколько минут вышли в коридор. Здесь их видел Феликс, а затем Прудников, который по случаю дня рождения искал спиртное. Пассажиров было мало, многие легли отдыхать. Перед решительной минутой Полетика-Голей уже впрямую расспрашивал всех о кинологе: „Видел ли кто-нибудь собаку в поезде?“»

Никто не видел Дарби. В час третьей стражи Полетика-Голей благополучно вывел из строя распределительный щит, вернулся в купе, лег. На всякий случай зашил бумажник в матрас. Лука ждал человека к сломанному щиту, но никого не было. Электрик возился в тринадцатом, где за стаканами коротали время «рыбаки». Шалимов за два вагона от Луки заканчивал сведения о наличии свободных мест. «Только называются сведениями, — сказал наутро Шалимов, — а в Кашире и не выходит никто…»