Инцел на службе демоницы 4: Гарем для чайников (СИ) - Блум М.

Окна дома напротив растворились за появившейся картинкой.

— Ах!.. Ох!.. Ах!..

Стоны разнеслись на всю площадь, залазя в каждые уши, а в каждых глазах отразилась горячая порнушка. Янтарная прядь прилипла к вспотевшему лбу. Довольно жмурясь, Юля трясла голой грудью, пока ее жарко имели сразу с двух сторон.

— Ах! Еще… Быстрее!.. Жестче!.. — стонала она.

Запись закончилась быстро, но этого оказалось вполне достаточно. Толпу накрыло охрененным недоумением — таким, что его можно было размазать на весь город. В воздухе повисла густейшая тишина, будто вся площадь разом лишилась голоса. Главное, что он был у меня.

— Если вы такие поборники морали, то чего слушаете проститутку? — отчеканил я в громкоговоритель. — Нормально, что вами рулит шлюха, которой все дырки в порнухе пробили?..

Головы стали медленно поворачиваться ко мне. Казалось, я слышал, как дружно скрипели их мозги, пытаясь все это перемолоть.

— Те, кто себя уважает, — я чуть крепче стиснул рукоятку, — думаю, после этого свалят! А остальные могут заходить. Их здесь встретят!..

Несколько секунд никто не двигался с места, а потом толпа резко хлынула в разные стороны, растекаясь по улицам прочь, как грязь, которую смывало ливнем. Они убегали стыдливо и не оглядываясь, отбрасывая плакаты и брезгливо срывая повязки с рукавов — будто вдруг сами перестали понимать, зачем они здесь и что пытаются доказать.

Нервно сжимая громкоговоритель, Юля все еще смотрела на белоснежную стену — наверное, даже в большем ступоре, чем тогда в лагере был от нее я. Вот теперь мы квиты. Да, я ей однажды поверил, а она обманула — но это не я лох, что поверил, а она сука, что обманула. Она жалкая, если не видит, не знает, не понимает, с чем играть можно, а с чем нельзя. В этот миг я почувствовал себя настолько выше ее, что вдруг перестал злиться на эту ничтожную лицемерку. Ей и так уготована убогая жизнь, как бы она ни старалась. Даже если по итогам попадет в рай, там она будет всего лишь обслугой — целую вечность.

Толпа стремительно расходилась, очищая площадь от себя. Словно аккомпанируя, плакаты смачно хрустели под подошвами, стирающими каждое грязное слово на них пыльными отпечатками. Однако не все спешили прочь. Один из шкафообразных дружинников, сердито сорвав ленту с рукава, подлетел к амбалу, который все еще растерянно стоял рядом с Юлей.

— Ты что меня позвал какую-то шлюху защищать? — крикнул первый.

А может, чего и покрепче — точное слово было не разобрать в гуле возмущенных голосов ее бывших сподвижников, понявших наконец, что их поимели.

Амбал огрызнулся в ответ и повернулся к Юле, которая, отмерев, попыталась незаметно улизнуть вместе со всеми, но не успела.

— Что это за херня вообще? — он схватил ее за локоть. — Это ты была?!

Что поделать, самым тупым мало даже увидеть. Громкоговоритель с грохотом выпал из ее рук на площадь. Морщась от мощной пятерни, Юля встревоженно забегала глазами между парнями. Ее свита вдруг стала врагами, позволявшими себе вместо почтенного послушания повышать на нее голос.

— Тебя спрашивают! — рявкнул амбал. — Отвечай!

— Нет! — выпалила она. — Не я!.. Это постановка! Подстава!

— Гонит! Точно гонит! — заголосил первый. — Ну ты и лох! — бросил он амбалу. — Сам повелся, и нас втянул!

Они чуть не набросились друг на друга с кулаками. Тем временем еще несколько парней подтянулись к ним, ожесточенно, на повышенных тонах выясняя, зачем и какого хрена. Так и не выяснив, все разом ткнулись глазами в Юлю, чей локоть все еще стискивал амбал. Она судорожно сжалась и что-то затараторила, но они уже не слушали — у них больше не было причин ее слушать. Могу поспорить, я обвалил ее благословение до самого нуля, и теперь она сама оказалась в той ситуации, в какую хотела поставить нас. Ее окружала толпа агрессивных подвыпивших зомбарей, которые не хотят слушать и могут в отместку за то, как их использовали, сделать все что угодно: оскорбить, ударить или всей компанией повторить с ней то, что было на показанной записи.

Ее взгляд вдруг упал на меня — испуганный и беспомощный, каким был тогда, в подсунутых мне воспоминаниях. Она словно ждала, что я брошусь ей на выручку, бодро поскачу, как глупый кролик. Вот только глупого кролика больше не было — его однажды сожрал удав. И теперь удав расплачивался за это.

Юля порывисто дернулась, пытаясь сбежать. Не позволяя, бывшие дружинники схватили ее и за другую руку и обступили со всех сторон, глядя на нее уже без благоговейного трепета, а очень даже потребительски, словно решая, как наказать за причиненный их мозгам ущерб. Она надсадно завизжала. Однако никто не помогал — остальные митинговавшие спешили прочь, будто стараясь как можно скорее забыть про все это. Я же не двинулся с места. Она не была добра ко мне, так почему я должен быть добр к ней?

В следующий миг все внезапно замерли: и убегающие люди, и амбалы вокруг Юли, и Саша за моей спиной — как статуи, которым не полагается видеть, того что будет дальше. Затаив дыхание, девчонки Лилит сбились у соседних окон и пристально уставились куда-то в небо. Лишь Майя осталась на месте, нервно сжимая Сашину застывшую руку. Я тоже поднял глаза. К площади стремительно приближалась фигура, разрезая облака огромными белоснежными крыльями.

Соломенные локоны, даже не растрепавшись от полета, изящно рассыпались по хрупким плечам. Не став опускаться, Лика замерла в паре метров над землей. Кристально-голубые глаза замерли на мне, такие же холодные как и небо, которому на нас плевать.

— А ты жестокий, — бросила она.

Без всяких громкоговорителей ее игрушечный голосок разлетелся по всей площади.

— А я не ангел, чтобы всех прощать, — отозвался я.

— Жестокий, — еще холоднее повторила Лика. — Я думала, ты такой из-за этого значка, но ты, похоже, сам по себе такой…

Я невольно ухмыльнулся. Вмешаться — значит признать поражение, да? А если она признает поражение, что ж тогда читает мораль с видом победителя? Или правда думает, что одного цвета ее белоснежных крыльев достаточно, чтобы оставаться правой?

Юля брезгливо отбросила руки своих бывших приспешников и кинулась к хозяйке. Отвернувшись от меня, Лика плавно спустилась на площадь. Белоснежные крылья за ее спиной исчезли. Подхватив Юлю под локоть, она молча потянула ее прочь, видимо, решив, что еще рановато возносить свою фамильярку в небо. Глядя им вслед, я снова ухмыльнулся. И она жалкая — как и все ее фамильяры, как и надежда, которую она дает.

Через пару мгновений они скрылись из виду — возможно, растворились в воздухе, а возможно, свернули на одну из городских улочек, прячась среди толпы. Следом все на площади отмерли, продолжив бросать плакаты, срывать с рукавов ленты и убегать прочь. Только Юлины гопники стояли на месте и растерянно озирались по сторонам, не понимая, куда она делась. Где-то вдалеке послышался вой сирен — похоже, мораторий на помощь полиции закончился. Опомнившись, бывшие дружинники мигом разбежались — рассосались как мокрицы, едва потеряли оправдание и почувствовали ответственность.

Отвернувшись, я спрыгнул с подоконника обратно в отельный холл. Саша и Майя тут же подскочили и уткнулись в меня, обе заметно подрагивая.

— Спасибо… — пробормотала Марго, устало прислоняясь к стене.

Остальные девушки все еще стояли у окон, словно не веря, что все закончилось. Внезапно, пронзая повисшую в воздухе тишину, в центре холла раздались звонкие хлопки.

— Молодцы, — довольно прокомментировала появившаяся из ниоткуда Лилит, — что все решили!

Я с досадой взглянул на нее. А может, сама бы была молодцом, если бы хоть чуть-чуть помогла?.. Мои девчонки все еще вжимались в меня, крепко — аж до треска — стискивая пальцами мою майку, явно давая понять, что сегодня меня больше не отпустят. Оставив всех в холле, с Сашей и Майей в обнимку я направился к лифту.

Всю дорогу девчонки продолжали цепляться за меня, растягивая майку и даже чуть царапая кожу, не желая меня отпускать. Но я и сам хотел с ними остаться. Кабина распахнула дверцы на третьем этаже. Обнимаясь, мы прошли вдоль украшенных озорными красотками стен и зашли в их номер. Свет мы включать не стали, даже не стали раздеваться. Они просто упали на постель, будто у обеих подкосились ноги, и потянули за собой меня. Огромная кровать — куда шире, чем у меня в квартире — с легкостью вместила троих. Я устроился по центру, а они прильнули с обеих сторон, опустив головы мне на плечи, как мы часто засыпали дома. Два нежных девичьих тела согревали мое, два сердца бились рядом. Я уже и забыл, как же это обалденно.