Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров - Борис Камов

Можно только удивляться многократному запасу здоровья Аркадия Петровича, если при таком лечении он остался жив, а мозговые клетки его не разрушились.

Гайдар оказался проницательнее Закса (что было не трудно) и мудрее лечивших его медиков. В отличие от них Аркадий Петрович интуитивно понимал механизм процессов, которые происходили в его мозгу. На основе своих ощущений Гайдар догадывался, что это связано с ухудшением кровоснабжения головы. Вот почему еще в самом начале болезни, в 1920-е годы, он потянулся к спиртному. Водка служила для него сосудорасширяющим средством. Объяснять это кому бы то ни было Аркадий Петрович не хотел. Если человек просто пьет — это знакомо и привычно. Если человек лечится водкой от тяжкого недуга, полученного на войне, это уже странно. Это настораживает.

Нынешние специалисты по сердечно-сосудистым болезням, располагая громадным арсеналом новейших фармакологических препаратов, без всякого смущения пользуются уникальным открытием, которое в конце 1920-х годов самостоятельно сделал писатель с четырехклассным образованием. Кардиологи как бы полуофициально, интимно, со смешочками, ссылаясь на опыт народной медицины, рекомендуют своим пациентам пить ежедневно от 30 до 100 граммов водки (или для приличия — коньяку) в качестве средства, поддерживающего тонус кровеносных сосудов.

Что Гайдара к граненому стакану толкала болезнь, а не потребность организма в спирте, свидетельствует то обстоятельство, что в спокойные, здоровые периоды своей жизни он полгода и более не притрагивался ни к вину, ни к водке.

Более того, где-нибудь на Крымском побережье, во время отпуска, где главное занятие — пикники и беседы с непрерывным потягиванием местного, легкого, всем доступного вина, Гайдар с охотой вызывался подготовить вечеринку на свежем воздухе. Аркадий Петрович уставлял бутылками и кувшинами большие пикниковые пространства, подбирал к каждому (белому, розовому и красному) вину подобающую закуску.

Естественно, что после этого Аркадий Петрович возлагал на себя полномочия виночерпия. Он кружил вокруг веселящейся публики. Не выпуская из рук пузатые, длинногорлые кувшины, Гайдар умело и с достоинством, не нарушая беседы, наполнял бокалы пирующих. При этом сам пил только минеральную воду. А ел лишь фрукты и сыр.

В счастливом состоянии, когда он чувствовал себя здоровым и у него успешно шла работа над новой вещью, Гайдар не нуждался в вине — ни в легком, молодом, ни в «тяжелом», сорокаградусном. Аркадий Петрович не испытывал потребности даже в таком общепринятом допинге, как чай или кофе — по утрам или во время работы за столом. Гайдар любил черным кофе кого-нибудь угощать. Скажем, детей из своего двора, но обязательно в комплекте — «кофе с пирожными». В его, Гайдара, далеком детстве кофе с пирожным считалось угощением аристократическим и редко доступным.

… Сначала водки требовалось мало: один-два глотка. Ощущение, что приступ уже близок, проходило. Аркадий Петрович продолжал работать дома за столом или выезжал в издательство, подолгу беседуя с редактором, художником, которому предстояло сделать обложку, или с главным бухгалтером, у которого нужно было получить внеочередной аванс. Беседы проходили чаще всего в коридоре Детиздата, где бесплатно угощали чаем из кипящего самовара с довольно твердыми баранками.

Часа через три действие первой дозы кончалось, как прекращается действие любого лекарственного средства. Гайдар выходил на улицу, покупал и наспех выпивал «мерзавчик». Так называлась стограммовая бутылочка водки. А чтобы не бегать потом еще раз, один-два «флакона» клал в карман галифе. И возвращался в редакцию.

Но выходы на улицу и «мерзавчики» в оттопыренных карманах невозможно было скрыть. Аркадий Петрович розовел. Появлялся запах. Люди удивлялись и говорили: «Гайдар и часа не может обойтись без водки».

Гайдар знал об этих разговорах, часто даже слышал, но никому ничего не объяснял. Водка отодвигала приступ. Первое время, если Аркадий Петрович быстро принимал самодеятельные меры, приступа удавалось избежать. В этом заключалась еще одна причина, почему он все вдруг бросал и выбегал на улицу.

В Гайдаре, отчаянно смелом человеке, жил страх пропустить момент, когда спасительное народное средство перестанет приносить облегчение. Писателя не покидал страх и перед способами лечения, которые применяли в больницах. Как бы Аркадий Петрович ни бодрился, они были ужасающими, и он пытался избежать врачебной помощи. Альтернативной, народной медицины в Советском Союзе тогда не существовало. Немногие целители вынуждены были прятаться, оказывать помощь тайно.

Но терапевтическое действие водки день ото дня ослабевало. Какие там сто граммов — уже и поллитровая бутылка с трудом сдерживала приближение непередаваемо тяжелого состояния. Тогда Аркадий Петрович пускал в ход последнее средство — причинял себе боль.

Уже второе десятилетие целая армия журнально-газетных пираний (все трезвенники!) улюлюкает по поводу этих действий Гайдара. В том, как пишущая братия продолжает набрасываться на Аркадия Петровича, есть нечто постыдно-звериное. Так голодные волки накидываются на раненого члена стаи и в короткий срок разрывают его на куски. Но волки, повторяю, так поступают от голода.

Случаи, когда Аркадий Петрович резал себя безопасной бритвой, скучающий в Америке Закс объяснил психоаналитически: это были, заявлял он, «эксцессы гнева, направленные на самого себя». Психоаналитик из Закса получился такой же бездарный и никчемный, как и диагност.

Боль на самом деле расширяла кровеносные сосуды, в первую очередь, сосуды мозга, и отодвигала опасное состояние, от которого Аркадий Петрович пытался уйти.

По сути, Гайдар прибегал к той же самой шоковой терапии, которую получал в больницах. Только Аркадий Петрович применял ее в домашних условиях. И она была относительно щадящей. Физически и нравственно сильный, Гайдар не хотел полностью отдавать себя в руки медиков, диагностику и терапию которых было трудно признать безукоризненными. Пока хватало терпения, он сам боролся со своим недугом.

Понимаю: окружающим наблюдать это зрелище было тяжко. Однако удивляет вот что. Никто из тех, кто, юродствуя, писал об этом способе самолечения, не задал себе вопрос: «А каково же было Гайдару?» Ведь он применял к самому себе шоковую терапию, находясь в полном сознании. Острая боль для него в те моменты была спасительной… Какие же ощущения он испытывал, когда и режущая (в буквальном смысле) боль переставала ему помогать?

Когда Аркадий Петрович убеждался, что его личный арсенал лечебных средств исчерпан, он садился на трамвай или вызывал такси и отправлялся в лечебницу. Ехал по обыкновению один, отказываясь от какого-либо сопровождения. Адресов у него было два: клиника на улице Радио и санаторий в Сокольниках. Там его принимали в любой день и час как давнего пациента.

Никаких направлений ему не требовалось. Диагноз был известен. Лечение тоже. Упоминания о лечебницах можно найти в письмах и дневниках писателя.

Заявления же о том, будто бы Гайдар в периоды самолечения пытался резать вены, что «скорая» увозила его в «Склиф», то есть в НИИ скорой помощи имени Н. В. Склифосовского, является еще одним примером киномошенничества и кинолжи режиссера Гатаулиной.

Хочу напомнить: и сегодня по всему миру существует множество больных, которым не помогают современные средства лечения, в том числе самые сильные обезболивающие препараты. По этой причине многие пациенты умоляют применить к ним эвтаназию. Так что любой, кто сегодня издевается над болезнью Гайдара, обретенной на полях войны, может завтра очутиться в еще худшем положении после несчастного случая, тяжелой хирургической операции. Или после драки во время пьянки.

… Как мы видим, в этих пугающих поступках Гайдара не было ни умопомрачения, ни опасной для окружающих агрессии, тем более кровожадности. Часто находясь в болезненном состоянии, Аркадий Петрович никого не обидел. Наоборот, в такие периоды проявлялась могучая сила духа Гайдара, который стремился лишь к одному — отодвинуть болезнь. То, что он был вынужден бороться с ней самодеятельным способом, было не виной Гайдара, а виной врачей и тогдашней медицинской науки. Впрочем, и сегодня эта наука далека от совершенства.

Нас плохо учили. Мы постыдно мало знаем. Большинству неизвестно, что европейская медицина до второй половины XX века была постыдно слабой. Прорыв был совершен в хирургии. Революцией в терапии стало промышленное производство пенициллина, открытого на самом деле много столетий назад знахарями, в том числе российскими. Вот почему параллельно с европейской медицинской наукой существовала и продолжает существовать медицина древняя, народная. Внешне она не всегда эстетична, что не мешает ей спасать миллионы людей.