Самая коварная богиня, или Все оттенки красного - Наталья Андреева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я тебя убью! – сжал кулаки Егорушка и вскочил.
– Хватит вам! – крикнула Настя. – Не до того сейчас. Егор, сядь! – Тот послушался. – Выходит, Ольга Сергеевна сразу поняла, что это не Маруся? – кивнула Настя в сторону притихшей Майи.
– Как не понять-то? – вскинулась Алевтина. – Оля не раз у нас гостила. Все племянницей любовалась: хороша, мол, настоящая красотка!
– Неужели непонятно? – вмешался Эдик. – Ольгу Сергеевну устраивало, что Майю приняли за Марусю. Некто хотел ее отравить. Наследство ведь делилось поровну, и у той, другой половины, тоже были планы завладеть всем состоянием Листовых. Пока под ударом была Майя, Ольга Сергеевна могла не опасаться за жизнь своей племянницы.
– Вот так история, – покачала головой Олимпиада Серафимовна. – Теперь понятно, зачем Ольга убила Георгия!
– Убила? Как это убила? – охнула Алевтина. – Да разве ж она могла?!
– Могла, – отрезала Наталья Александровна. – А зачем делиться? Высидела-таки свое, стерва! Долго ждала! Не мытьем, так катаньем! Теперь понятно, почему она сюда работать устроилась! Наследство пасла! Женой-то стать не получилось, вот она и капала Эдуарду Олеговичу на мозги: вспомни о том, что у тебя есть дочь! Смотри, не обдели ее! Вы теперь, Алевтина Васильевна, всей семейкой обоснуетесь в этом доме. Если только дочку свою найдете. Ей ведь еще надо в права наследства вступить. Пока это все не ее. Интересно, а что будет, если она пропала? Что со всем этим будет? А? Кому достанется этот дом? Надо бы проконсультироваться с адвокатом.
– Как это не найдем? – засуетилась Алевтина. – У тетки она. Где же еще? Погуляет и придет. Я свою Марусю знаю. Ей бы только картины писать. Вот нагуляется и объявится. А ну-ка, я ей позвоню! – Алевтина стала терзать свой старенький мобильный телефон. – Вот ведь зараза! Не отвечает! Да что ж за наказание такое!
– А со мной теперь что? – тихо спросила Майя.
– Я предлагаю немедленно выставить ее за дверь, эту врушку, – отчеканила Наталья Александровна.
Олимпиада Серафимовна и Вера Федоровна промолчали, но было понятно, что из солидарности.
– Да куда ж она пойдет на ночь глядя? – возмутилась Алевтина. – Звери вы, что ли? Коли у нее все деньги украли и документы, так ей теперь что ж, на улицу? Оставайся, девочка, не бойся, никто тебя не тронет.
– Хорошо, пусть переночует, – сквозь зубы процедила Олимпиада Серафимовна. – Только я ее больше не хочу видеть. Никогда. Пусть идет в свою комнату и не высовывается оттуда! А завтра – вон!
– Да я сейчас уйду… – расплакалась Майя и вскочила. – Ничего мне от вас не нужно!
– Куда ты? – кинулся к ней Егор. – Никуда ты не пойдешь! Тебе новая хозяйка сказала – оставайся!
– Егор! – взвизгнула Наталья Александровна.
– Отвяжись от меня! – заорал тот. – Ты… злая! Я уйду от тебя, слышишь?! Уйду! Работать пойду! Квартиру сниму! Я ни копейки у тебя больше не возьму, слышишь?!
– Вот молодец, – похвалил брата Эдик. – Пожалуй, Майя, у нас с тобой есть шанс и в самом деле стать родственниками.
Майя вспыхнула, а Егорушка взял ее за руку и зашептал:
– А я думал, что Эдик врет. Он сказал, что ты мне не тетя. Знаешь, это здорово! Ты не слушай их. Живи сколько хочешь. Хочешь, в моей комнате? Я в гостиной лягу, на полу.
– Егор! – Теперь уже Наталья Александровна взялась за сердце. – Ох, Егор…
Дети
Слезы застилали Майе глаза, поэтому первой ее увидела не она. Женщину, почти бежавшую по усыпанной гравием тропинке к дому.
– А это еще кто? – удивленно воскликнула Наталья Александровна.
Майя вытерла слезы и удивленно прошептала:
– Мама?
И кинувшись на крыльцо, закричала уже громко, радостно:
– Мама!
Вероника Юрьевна узнала ее и еще ускорила шаг. Теперь она стрелой летела по саду. За ней едва поспевал Платошин.
Она не взбежала, нет, взлетела на крыльцо и кинулась к Майе:
– Жива?! Девочка моя! Жива! – И Вероника Юрьевна торопливо принялась ее ощупывать: руки, спину, плечи… – Что с тобой? Ты больна? Ранена? Упала? Ушиблась? Тебя хотели убить?
– Так это ваша дочь? – с ударением на местоимение, спросила Олимпиада Серафимовна. – Ну и воспитали вы ее, ничего не скажешь!
– А что такое с моей дочерью? – вспыхнула Вероника Юрьевна и резко повернулась лицом в обвинительнице.
– Авантюристка она! И врушка, каких свет не видел!
– Моя Майя?! Да быть такого не может! – Вероника Юрьевна стиснула дочь в объятьях: – Что ты наделала?! Отвечай!
– Ой! Мама, пусти, мне больно!
– Господи, что с тобой? – испугалась Вероника Юрьевна. – Что случилось?!
– Мама, меня сбила машина.
– О господи!
Майя сбивчиво стала объяснять, как она попала в этот дом. Как у нее украли деньги и документы, а потом вообще сбила машина. Вероника Юрьевна слушала, ничего не понимая.
– Ты в Москве в последний раз! – сказала наконец она. – Все. Хватит. Больше я не пойду у тебя на поводу!
– Так, – подвел итог Платошин. – Одна, значит, нашлась. Осталось только разобраться, что с ней теперь делать? Ведь это мошенничество: она втерлась в доверие, обманом проникла в дом, пользовалась деньгами чужих людей…
– Вот именно! – взвизгнула Наталья Александровна. – Надо подсчитать, во сколько нам это обошлось! Ее лечение и пребывание здесь! Заплатите нам все до копеечки!
Тут только до Вероники Юрьевны дошло:
– Это ведь дом Эдуарда Листова?
– Он самый, – усмехнулась Наталья Александровна. – А вы, значит, женщина с портрета? В розовых тонах?
– Да, это я.
Олимпиада Серафимовна поджала и без того тонкие губы, они превратились в ниточку. Так вот она, великая любовь ее мужа! На одну картину, но зато великую! Своих законных жен Эдуард Листов так-то не осчастливил, на полотнах не увековечил. А эта, значит, сподобилась!
– Тоже небось авантюристка, – уколола она, не сдержавшись. – Яблоко от яблони, как говорится.
– Вот уж кто имеет право находиться здесь, так это моя дочь! – не выдержала Вероника Юрьевна.
Ее голос от волнения зазвенел.
– Я столько лет молчала, – сказала она. – Но раз такие упреки… Майя – дочь Эдуарда Листова! И не надо на меня так смотреть!
Майя в ужасе прошептала:
– Зачем ты это сказала, мама?
– Я хочу, чтобы им стало стыдно. Им, а не мне. Должно быть, я единственная, кто ничего от него не требовал, никогда не рвался к его огромным деньгам. Ты родилась чуть позже срока, все никак не хотела появляться на свет. Андрей… Твой отец… Мой муж. Он поверил, что ты – его дочь. А если и не поверил, то промолчал. За всю жизнь – ни одного упрека. И ты навсегда останешься его дочерью. От этих людей ничего нам с тобой не надо, Маруся.
– Маруся! – раненой птицей вскрикнула Алевтина. – Маруся-то моя где?!
Вероника Юрьевна наморщила лоб:
– А в самом деле, ведь Маша Кирсанова поехала в Москву тем же поездом… С ней что-то случилось?
Алевтина Васильевна залилась слезами. Платошин наконец сообразил, кто перед ним:
– А! Вы – сводная сестра Старицкой! У меня к вам вопрос: давно она задумала совершить преступление?
– Какое еще преступление?! – Алевтина вытерла слезы и кинулась защищать сестру: – Она никого убивать не собиралась!
– Зачем же она тогда устроилась сюда на работу, а? Правду говорите! Мы все равно уже ее знаем! У нас есть показания Старицкой!
– И что с того? – Голос Алевтины Васильевны стал злым. – Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Ольге в жизни не повезло. Муж ее бросил, до нитки обобрал. Посуду – и ту из дома вывез, занавески с окон содрал. Они всегда плохо жили. Ольга чуть что – ко мне. Пряталась в моем доме, в провинции, от своего деспота. С мужем у нее тогда уже разладилось. Она совсем девчонкой замуж-то выскочила, да и промахнулась. Как узнала, что мы с заезжим московским художником роман крутили, так и пристала ко мне: скажи, мол, что ребенок от него. А вдруг поверит? А мы потом что-нибудь придумаем. Это она меня уговорила!
Олимпиада Серафимовна первой сообразила:
– Погодите-ка. Так что ж, выходит, Маруся не дочь Эдуарда Листова?!
– Какое там, – махнула рукой Алевтина. – Не его…
Настя с удивлением сказала:
– Но она же талантливая художница! Мы все видели ее рисунки! Если она не дочь Эдуарда Олеговича, откуда у нее тогда такой огромный талант?
– Талант, да, – тяжело вздохнула Алевтина. – Так и у отца ее, я полагаю, был талант. Был, да сплыл. Спился он совсем, Василий-то. Аж до белой горячки допился, на человека стал не похож. А тогда я его пожалела. Как Эдуард Олегович уехал, так Василию совсем худо стало. Я его домой к себе привела, утешила как могла. С месяц он ко мне ходил. Маруся моя недоношенной родилась, семимесячной. Ольга денег паспортистке сунула, и та отчество в свидетельстве поставила: Эдуардовна. Василий-то был женат, и баба у него злющая-презлющая! Вот мы Листовым и прикрылись. С паршивой овцы хоть шерсти клок, – вздохнула Алевтина. – Появилось красно солнышко, да тут же и скрылось: уехал наш художник, и папку с собой забрал. Василий-то все ответа ждал, может, его в Москву позовут. Не дождался.
