Государь (СИ) - Алексей Иванович Кулаков

Неприятно, но ожидаемо — примерно так можно было выразить отношение поветовых избранников и радных панов к прозвучавшим словам.

— Вторым прискорбным известием для меня стало отсутствие в Литве свода общепринятых законов и обычаев для поединков чести. Мне донесли, что часто это и не поединки вовсе, а подлое смертоубийство или грабеж, где многие нападают на одного; либо нарочито раздувают ссору и выставляют заведомо слабейшего своим обидчиком. Шляхта есть сословие благородное, и подобное ей не просто не пристало, но и вовсе нетерпимо! Посему повелеваю: поветовым сеймикам обсудить и предложить для следующего Вального Сейма простые и ясные правила о поединках в защиту чести и достоинства шляхетского! Будет составлен и отпечатан в достаточном числе особый трактат, где будут подробное расписаны права и обязанности вызывающего и вызываемого; условия поединков и места их проведения, указано допустимое оружие и все прочее, что сочтут необходимым предложить сеймики.

Устроив тягучую паузу, наполненную многозначительной тишиной, Великий князь Литовский, Русский и Жмудский вдруг доброжелательно улыбнулся:

— Теперь же нам стоит приступить к более приятным делам.

Седовласый монарх властно повел рукой в шелковой перчатке, пошитой в один тон с его обманчиво-скромным атласным жупаном цвета старого вина — и в Тронную залу тут же вступил князь Старицкий, внесший покрытый искусной резьбой ларец из драгоценного сандалового дерева. Из коего, под внимательными взорами сеймовых депутатов, извлек на доставленный следом дворцовыми служками круглый столик — одну за другой три одинаковых грамоты, скляницы с простыми и пурпурными чернилами, и напоследок богато изукрашеную чернильную ручку с золотым пером. Развернул один свиток, и со значительно-одухотворенным лицом медленно прошествовал вдоль лавок с поветовыми избранниками, давая тем разглядеть красивую темно-синюю вязь новой русской скорописи на беленой коже, и четкие оттиски печатей. Сургучной с золотой посыпкой, полыхавшей застывшим огненным фениксом на тончайшей глади веленевого пергамента; и золотой, с государственным гербом «Погоня», что плавно раскачивалась понизу грамоты на витых шелковых шнурках. Наиболее образованным подданным Димитрия Иоанновича, вид вожделенного Привилея внезапно напомнил знаменитые византийские хрисовулы[2]— а еще то обстоятельство, что именно Московская Русь всегда заявляла о себе, как о законной и единственной наследнице Восточной Римской империи. Странное дело, но столь явное стремление молодого правителя к древней старине пришлось по душе и радным панам, и простой сеймовой шляхте…

— Призываю благородное собрание в свидетели того, что я, Великий князь Литовский, Русский и Жмудский, дня третьего месяца июня, лета от Рождества Христова тысяча пятьсот семьдесят первого — дарую сей Привилей…

— Прошу слова, паны-депутаты!!!

От наблюдательного оконца с царевной резко плеснуло удивлением и беспокойством. Ибо вставшего в горделивую позу шляхтича, насупленно взирающего на изображающего легкое удивление брата, и упрямо игнорирующего вопросы соседей по сеймовой лавке — в планах урока Евдокии не было от слова совсем.

— Кто ты, позволяющий себе вступать в речи государя?

Вздернув вверх чисто выскобленный подбородок, и умудрившись слегка вздыбить щегольские усы, нарушитель спокойствия громко представился, ответив на негромкий вопрос хозяина литовского трона:

— Я есть пан Тадеуш Загоровский герба Корчак!

Послав сестре ответно-успокаивающую эмоцию, Дмитрий поднял руку, призывая недовольно загудевшее сотней недовольных голосов собрание к тишине — и с неподдельным интересом осведомился:

— Что же, раз у тебя такая большая нужда, что ты не в силах дотерпеть до конца оглашения Привилея, то… Говори, мы все тебя слушаем.

Покосившись на дворцовую стражу, что вновь начала понемногу накапливаться в раскрытых дверях Тронного зала, шляхтич кашлянул, явно опасаясь «дать петуха» в столь ответственный момент. Приосанился, упер правую руку в бок и возвысил голос едва ли не до крика:

— Милостивое панство, славная шляхта литовская! Неужель один лишь я вижу попрание законов и обычаев нашего великого княжества? Или, может быть, ваши глаза ослепило золото печатей?

Ничего пока еще не понимающие участники Вального сейма начали свирепо топорщить усы — а некоторые так и вовсе оглаживать оголовья своих депутатских булав и рукояти поясных ножей. Правда, все их недовольство было направлено исключительно на вздорного горлопана, вздумавшего прервать волнительную церемонию дарования Привилея литовской шляхте. И все ради того, чтобы позагадывать какие-то тупые загадки⁉

— Говори яснее!

— Или убирайся прочь!..

— Да, вывести его вон!

— Нет, пусть скажет!?!

Великий князь начавшуюся дискуссию не прерывал, давая депутатам и оживившемся в «свидетельском» углу Тронной залы шляхтичам-видакам высказать свои драгоценные мнения. И лишь когда руки наиболее активных крикунов потянулись к своим оппонентам, лениво подал знак напряженно взирающему на него глашатаю-распорядителю Сейма: тут же ухватил специальную колотушку-било и от души приложился ей к бронзовому гонгу, тут же страдальчески поморщившись от хлынувшего во все стороны мощного звукового удара. Хватило и остальным: что тут говорить, если даже Евдокия в своей комнатушке поневоле подскочила на лавочке и тряхнула головой, прогоняя прочь из головы густой продолжительный звон, напоследок выродившийся в мерзкое дребезжание?

— Продолжай, пан Загоровский.

Потеряв часть уверенности, упорства в достижении цели оратор не утратил — сходу вывалив на только-только успокоившийся Вальный сейм терзавшее его сомнение, и для большей убедительности удачно ввернув одно из заученных в отрочестве изречений древних римлян:

— А я и скажу!!! More majorum[3], Привилеи и Статуты может давать только законный Великий князь Литовский. Так?

Шляхта, в основной своей массе отнюдь не блиставшая высокой ученостью и хорошим знанием мертвых языков, настороженно пошепталась с куда лучше образованными ясновельможными панами из Рады, и присутствующими на Вальном сейме духовными иерархами — после чего нехотя согласилась с прозвучавшим утверждением. И то, от силы половиной от сотни громогласных голосов, ибо часть депутатов молча поглаживали оголовья малых булав на поясах, планируя в скором будущем переговорить накоротке с возмутителем их спокойствия. Дабы объяснить чересчур умному собрату по сеймовой скамье кое-какие простые, но важные для сохранения здоровья истины…

— А раз так!!!

Вдохнув поглубже, подпираемый с левого бока явным соратником или другом, пан Тадеуш по примеру сенаторов Древнего Рима простер правую руку в сторону тронного возвышения — и торжественно провозгласил поистине обжигающую правду:

— Скажите мне, милостивые паны, как может быть Великим князем слепой калека?!? Это невозможно, так как contra jus et fas![4] Dixi![5]

Не успели затихнуть его слова, как Тронная зала взорвалась удивленно-возмущенным многоголосьем шляхтичей-видаков и разом вскочивших на ноги депутатов; а вот тихо переговаривающиеся ясновельможные паны Рады, и два хмурящихся церковных иерарха некогда единой Христианской церкви свое отношение высказывать не торопились. Да и вообще, все больше поглядывали на Великого князя Литовского, который на диво терпеливо ждал