Год ворона. Книга 1 (СИ) - Бояринов Максим

Вызываю лифт, а сам неторопливо поднимаюсь по лестнице. «Студентов, прогуливающих пары с пивом» или «бомжей, зашедших погреться» тоже нет. Хорошо…

Запах еды слышен уже на площадке. Желудок начинает колотиться о ребра, спеша к соблазнам. Два длинных, один короткий. Слышу быстрые шаги. Дверь открывается. Милы не видно. Умница девочка, все как говорил! На цепочку закрылась и из прямой видимости ушла. Цепочка, конечно, случись что, выдержит недолго, но иногда и двадцать секунд решают многое.

— Свои!

— Свои дома сидят! — моя хозяюшка справляется с замками и распахивает дверь.

Нет, не умница. Умницы не разгуливают по квартире в одной короткой футболке перед чужим мужиком…

Обхожусь без нравоучений, проскальзывая на кухню.

— А руки?!

Бедный Витя Сербин… Я бы с таким контролем не то что пить начал, но и к «Моменту» пристрастился. Захожу в ванную, мою руки, вытираю свежеповешенным полотенцем. Хмыкаю. Времени Мила не теряет.

На кухне меня сбивают с ног запахи. На холодильнике громоздится стопка кулинарных книг. Взгляд скользит по пестрым козырькам, натыкается на «100 рецептов крепких алкогольных напитков». Не удержавшись, снова хмыкаю. Мила обижено сопит и лезет в холодильник.

Рядом с тарелками появляется запотевшая бутылка голубой текилы.

— Вот, купила тебе, — вроде как оправдывается, — пишут, что от нее голова утром не болит. Даже если выпить много… Стоит, правда, дорого.

Беру бутылку, мельком просматриваю этикетку. Возвращаю и почти без сожаления произношу:

— Обратно поставь. Я же вроде как за рулем теперь.

Чего больше в глазах у Милы, радости или удивления, разобраться не успеваю. Девчонка кидается обратно к холодильнику, прячет бутылку. Пусть там и лежит. Счастливое дите, думает, что я встал на путь исправления от вредных привычек. Не рассказывать же, что по опыту работы в подпольном разливочном цеху от подкрашенной гадости, которую она купила, голова болит гораздо сильнее, чем от казенки…

Впрочем, насчет бухла Мила отчасти права, я действительно становлюсь трезвенником. Принудительно, поскольку в нашем положении выживание зависит от трезвой головы, соответственно, между стаканом и смертью дорожка самая короткая. Выпить хочется просто зверски, но жить хочется еще больше. Мрачно бычусь, надеясь, что больное выражение физиономии сойдет за думы о сложностях жизни.

* * *

Три дня проходят по стандартной схеме. Едим, спим в разных комнатах, бездумно таращимся в телевизор, что то и дело сбивается на местные новости по поводу Майдана. Веселье там пошло на очередной виток. Из-за чего вся буза я, если честно, так и не понимаю. Мила пытается разъяснить, но, увидев бессмысленность, обзывает меня «застрявшим в политическом анабиозе» и машет рукой. Не до того. Утром и вечером катаюсь проверять связь по компьютерным клубам. Хорошо, что их в Киеве много, можно не повторяться. Однако в «левый» ящик кроме вездесущего спама ничего не приходит. И ведь фильтр не поставить, так можно и полезное письмо прозевать.

В принципе, как раз в задержке ничего опасного нет. Даже наоборот. Встретились мы в субботу вечером, в воскресенье Серега мог думать, прикидывать. Возможно, с кем-то встречался неофициально, перед тем как дать делу законный ход. Машину госбезопасности он мог запустить только в понедельник, не раньше. А машина та — она тяжелая на подъем. Пока «входящие» исполнителям распишут, пока те, перестраховываясь сто раз, исполнят докладные записки, даже с пометкой «срочно» как раз дня три и пройдет. И тут уж непременно потребуют меня-хорошего на ковер…

На четвертый день начинаю понемногу мандражировать. Настолько, что едва не сваливаюсь снова в водочное снятие стресса. Едва ли не за уши себя от холодильника с паленой «текилой» оттаскивал. Если дело затянулось, мог же Серега, гад такой, хотя бы коротко отписать, сиди, мол, мой пьющий отставной друг, тише воды ниже травы, и не отсвечивай до сигнала три зеленых свистка… Чувствуя мое состояние, Мила ходит, как пришибленная, молчит сумрачной тенью.

На исходе сорок восемь резервных часов. Теперь уверенность в том, что, обратившись к приятелю, я по национальной традиции наступил второй раз на грабли — почти стопроцентная.

Первый раз это было два года назад когда я, молодой и перспективный капитан, одержимый служебным рвением, густо замешанном на честном патриотизме, одним махом лишил себя должности, семьи, жилья и будущего…

В прошлой жизни я не работал ни контролером, ни наклеивателем фальшака на фальшак. Да и пил разве что в выходные, как раньше в каком-то из советских кодексов писалось — «в умеренных количествах по значимому культурному поводу». А служил в Управлении государственной охраны. УГО, а по-украински — УДО. Его часто путают с хозрасчетной службой МВД, но мы не «коммерсанты». Мы — наследники «девятки» КГБ, как бы это пафосно не звучало. И в наши обязанности входит, согласно соответствующему Закону Украины статья тринадцать, абзац четыре: проводить гласные и негласные оперативные мероприятия с целью предотвращения покушений на должностных лиц, членов и объекты, в отношении которых осуществляется госохрана, выявления и пресечения таких посягательств… Именно там, где проводят «негласные мероприятия», я и служил — в глухо засекреченном оперативно-следственном отделе.

На шестом году службы я возглавлял отдельную группу из девяти опытных сыскарей, собранных по регионам в основном из отделов по борьбе с организованной преступностью. Тогда как раз бушевала затянувшаяся мода на все американское, поэтому группу назвали «Отделение перспективных исследований». В разговорах же внутри конторы все, не исключая и высокое, часто меняющееся начальство, называли нас, как у братьев Стругацких «группой свободного поиска».

Правда мы мало походили на толерастических геройцев из гламурной фильмы Феди Бондарчука. Хмурые мужики с мордами успешных уголовных авторитетов и опытом резидентов разведки, занимались (снова см. статья тринадцать, но уже абзац три) «обнаружением и предотвращением заговоров и покушений, направленных против охраняемых лиц».

Работы «по профилю», правда, было совсем немного. Точнее не было вовсе. К «самоубийствам» министров, которыми сопровождалась каждая смена власти, следственное управление Генеральной прокуратуры не подпускало нас на пушечный выстрел: правящая верхушка предпочитала сводить счеты в узком кругу. Подозрительные инфаркты, странные автокатастрофы и случайные выстрелы на охоте тоже нас не касались. Ну а потенциальная целевая группа — фанатики, психи, террористические группировки и профессиональные киллеры, по специфике Украины, не были озабочены покушениями на слуг народа, им хватало работы и в большом бизнесе.

В общем, за все время существования службы не было зарегистрировано ни одной подготовки к покушению, поэтому нашему отделу только и оставалось, что «ходить туда, не знаю куда, искать то, не знаю что». То есть шерстить экстремистские группировки да, пользуясь своими почти неограниченными полномочиями, проводить оперативные разработки преступных организаций на предмет подготовки покушений и терактов. Ну и еще, время от времени, отлавливать по ходу дела упырей без погон и оборотней в погонах, и сдавать материалы в дружественные ведомства. По бартеру. Им раскрытие — нам коньяк.

Жизнь била ключом. Премии — официальные и в конверте, радовали карман. Я рвался на должность замначальника отдела, видел во сне майорские погоны и рыл землю, будто матерый кабан. Срок выслуги-то уже подходил…

Тогда и стартовала цепь событий, приведшая в Русу.

В один совсем не прекрасный день, разбираясь с ежемесячным анализом региональных сводок по линии МВД, я наткнулся на интересные сведения.

В одном из богом забытых районов Галичины, славным разве что массовым экспортом гастарбайтеров в Западную Европу и кадрового резерва массовок вечно бурлящего, словно деревенский сортир с дрожжами, Майдана, вдруг активизировалась чеченская диаспора. Да так рьяно, что аж завидно.