Мария Кровавая - Эриксон Кэролли

Джейн, в свою очередь, заверила Шапюи, что будет делать все возможное, чтобы между супругом и ее приемной дочерью царил мир. А у супруга в это время на уме были лишь одни развлечения. Как в старые добрые времена, он был готов проводить с Джейн и ее свитой хоть двадцать четыре часа в сутки, непрерывно танцуя и забавляясь с придворными, удостоившимися чести присутствовать на королевском пиру. Однажды, переодевшись в маскарадный костюм, он отправился со своими спутниками инкогнито на празднество по случаю тройной свадьбы. На короле были расшитый золотыми нитями турецкий костюм и черная бархатная шляпа с белыми перьями. Натанцевавшись вдоволь, Генрих снял маску и принял почести от гостей свадьбы, после чего приказал своим поварам принести сорок мясных блюд и некоторые «деликатесы», которые привез с собой.

После неудачного падения и из-за непрекращающейся боли в ноге Генрих больше не мог принимать участие в рыцарских турнирах, но в первые недели после свадьбы с удовольствием наслаждался устроенными в его честь «потешными боями». В одном из боев на реке у Йорк-Плейса, который длился больше двух часов, участвовали четыре лодки с воинами в полном вооружении и с пушками на борту. При попытке взять одну из лодок на абордаж она перевернулась, и все участники представления упали в воду. Это произошло в момент отлива, поэтому утонул только один человек, слуга сэра Генри Невета по имени Гейт. После этого несчастья король настоял, чтобы все сражающиеся поменяли металлические мечи на деревянные, а на концы дротиков и копий надели шерстяные и кожаные наконечники. «Бой» продолжался, пока на одной из лодок не разорвалась пушка, после чего насквозь промокшие воины были доставлены на берег, где сменили доспехи и приготовились к турниру, за поединками на котором Генрих и Джейн наблюдали уже из окон своих дворцовых апартаментов.

Пока король наслаждался, парламент работал над новой редакцией «Акта о наследовании», согласно которому все дети Генриха: Мария, Елизавета и Генри Фитцрой — объявлялись незаконнорожденными. Фитцрой таковым был рожден, Мария объявлена незаконнорожденной актом от 1534 года, а Елизавета утратила свои права в мае, после того как архиепископ Кентерберийский, Томас Кранмер, объявил брак Генриха с Анной недействительным. В новом акте учитывалось отсутствие у короля законного наследника, но вместо предоставления права наследования будущим детям Генриха и Джейн парламент предпринял беспрецедентный шаг, объявив, что король имеет право назначать наследника по своему выбору. Таким образом, продолжение династии Тюдоров больше не зависело от случайности — дарует или нет королю законная супруга сына-наследника, происхождение которого не вызывало бы сомнений.

С этой точки зрения у всех детей Генриха — настоящих и будущих — появилась перспектива занять королевский престол. Например, теперь король мог не ждать, когда Джейн подарит ему сына, а, следуя закону, назначить наследником английского престола своего семнадцатилетнего отпрыска Генри Фитцроя. Некоторые из его советников всегда склонялись к такому решению вопроса. Роберт Рэдклифф, граф Суссекс, на заседании Совета, которое проходило в присутствии Генриха, заметил, что, поскольку теперь оба — и Фитцрой, и Мария — находятся в одинаковом положении, то «можно было бы посоветовать предпочесть наследника короны мужчину». Что думал по этому поводу сам Генрих, не ясно, но в июне на официальном открытии парламента Фитцрою было отведено видное место. В церемониальной процессии он шел немного впереди короля, неся его шляпу, как это делается в торжественных случаях, и ему была оказана большая честь, чем Суссексу, который нес королевский меч, или Оксфорду, несущему королевский шлейф.

Все детство Фитцроя прошло вдали от двора. Ему были дарованы титулы, свита и дано соответствующее образование, но все же особой теплоты к сыну Генрих не проявлял. Он попробовал некоторое время общаться с ним непосредственно, когда тот был еще подростком, — на тот случай, если сыну вдруг потребуется экстренно наследовать корону, — и по-видимому, что-то королю в его отпрыске не понравилось. Во всяком случае, близкие отношения с сыном у Генриха не сложились. Не то что с Марией, когда та была ребенком. Впрочем, и с ней тоже он встречался от случая к случаю. Брак Фитцроя с единственной дочерью Норфолка, Марией Говард, был завершающим шагом в его приготовлениях к званию наследника престола. Анна Болейн очень не любила Говардов, но теперь это не имело никакого значения, потому что Анну казнили, Фитцроя же видели среди присутствовавших на месте казни. При дворе ходили упорные слухи о том, что Генрих «совершенно определенно намерен сделать его своим преемником», но в начале лета Фитцрой неожиданно заболел скоротечной чахоткой и в конце июля умер. Похороны королевского бастарда были скромными. Король приказал Норфолку не устраивать никаких похоронных церемоний. Просто на наполненную соломой телегу поставили закрытый гроб, повезли в какой-то маленький городишко, где и предали земле.

Для Марии принятие нового «Акта о наследовании» означало окончание долгого периода неопределенности, который охватывал всю ее юность. Теперь примирение с отцом стало еще важнее. Она передала Кромвелю собственноручно написанное письмо, представляющее собой сплошное самоуничижение. Оно начиналось словами: «Я приступаю к написанию этого послания к Вашему Величеству с трепетом и смирением, какое может испытывать только дочь, почитающая своего повелителя и отца», — а далее Мария раскаивалась во всех своих прегрешениях по отношению к отцу, «поскольку только сейчас на меня снизошло благоразумие». Она молила о прощении, без оговорок признаваясь, что «сожалеет и страдает, как только может сожалеть и страдать живое существо», о том, что перечила его воле. Она просила «отцовского милосердия». «Я никто, — писала она в конце (это ей, видимо, уже продиктовал Кромвель), — разве что только Ваше дитя и женщина, и душа моя принадлежит Господу. Но тело мое принадлежит Вашему Величеству, чтобы вы распоряжались им по своему усмотрению».

Немедленного ответа от короля Мария не получила и потому написала вновь, повторяя фразы, подсказанные Кромвелем. Там было полно выражений типа: «я смиренно простираюсь у Ваших ног», «Ваше покорнейшее и почтительнейшее дитя», а подписала его на этот раз она как «почтительнейшая и покорнейшая служанка Вашего Величества, а также дочь и прислужница». Передав письмо Кромвелю, Мария в отдельном письме, адресованном лично первому министру, выражала надежду, что ее не станут обвинять в совершении «проступков», которых она не совершала. «Унизив себя в этих письмах королю, насколько это возможно, — писала Мария Кромвелю, — я уже сделала даже больше, чем позволяет мне совесть. Но я не могу заставить себя признать новый „Акт о наследовании“ и никогда не признавала и не признаю незаконность брака моей матери и своего рождения, а также покушение на власть палы в Англии. Для меня лучше умереть, чем огорчить отца, и все же, скажу вам откровенно, как своему сердечному другу: отягощать свою совесть большей ношей я не могу себе позволить».

Этими экстатическими и одновременно туманными мольбами о прощении Мария давала королю свободу толковать ее право на наследование престола любым образом, который он предпочтет. В своих письмах она утверждала, «что ждет приказа, которому подчинится с удовольствием», и Генрих решил проверить, так ли это, поручив нескольким советникам, а именно Норфолку, Суссексу и Роланду Ли, епископу Честерскому, добиться согласия Марии как раз по тем пунктам, по которым ее совесть не позволяла соглашаться. Король прекрасно знал, что Мария скорее всего воспротивится. Об этом свидетельствует хотя бы то письменное распоряжение, которое он вручил Норфолку перед тем, как герцог с остальными отправился в Хансдон.

Документ начинался с констатации того факта, что Мария в течение нескольких лет, «как дикая зверушка», отказывалась подчиниться воле отца. Любой другой расправился бы с непокорной дочерью гораздо раньше, но король по своей снисходительности, милосердию и «благородности натуры» склонен воздержаться от недовольства, если она поклянется, что подчинится его законам и установлениям, в том числе касающимся его первого брака и главенства церкви. Данные Норфолку указания не оставляли места для компромисса. Марию следовало заставить выполнить все требования советников. Было там и еще кое-что. Дело в том, что Генрих, видимо, стоял на позициях римского закона, отрицающего интеллектуальную самодостаточность женщин, и потому, учитывая «тупоумие, свойственное ее полу», хотел, чтобы посланцы выяснили у Марии, кто побуждал ее все это время быть столь непокорной. Казалось просто немыслимым, чтобы ее сопротивление шло от внутреннего убеждения или из преданности матери. «Ее обязательно должен был кто-то вдохновлять и внушать смелость», иначе бы она никогда не решилась бросить ему вызов.