Дети Империи - Олег Измеров

У него дома лежал такой снимок. Это было в стройотряде под Дубровкой. Даже пейзаж сзади, намеченный несколькими карандашными штрихами, был похож. Джинсы, кстати, не фирмовые, а вьетнамские, рабочие.

— Откуда… откуда у тебя такой талант? Потрясающе.

— Тебе нравится? Понимаешь, я не могу рисовать людей реалистично, как они есть, я рисую, как вижу, а это не всегда похоже на то, что видится всем… это еще одна причина. Вот ты — это он. Веришь?

— Конечно. Это я.

— А другие так не верят. Кроме художников. Ты не пишешь?

— Нет.

— Значит, просто другой. И не из рейха. В рейхе ковбойских штанов не носят, запрещено… так не причесываются, и себя не держат.

"Так. Здесь я еще и в двадцатилетнего пацана превратился. Внутренне. А может, я просто всю жизнь им был, и это просто здесь заметно? А что она еще вычислит? Надо что-то делать…"

Станция выдала очередной фокстрот, Виктор заметил, что она не дает даже перерывов на новости.

— Нина, ты гений и прелесть! Я в восторге! Пошли танцевать! — и он, подхватив ее за руку, увлек в гостиную и повел под музыку.

— Тебя так поразил мой рисунок, что ты пустился в пляс?

— Не то слово! Такие неожиданные и точные метафоры! Такое глубокое проникновение в характер и умение так необычно, двумя-тремя штрихами… иносказаниями… в общем… — и он вдруг порывисто поцеловал ее в округлые, соблазнительные губы.

— О! — воскликнула Нина.

— Прости, я просто не знаю, как выразить…

— Да ладно, — примирительно сказала она, чуть загораясь румянцем. — Еще никто от меня так оригинально не терял голову. Но раз уж ты ее потерял…

Она слегка склонила голову набок, и, чуть приоткрыв рот, медленно приблизила свои губы к его губам; дыхание ее становилось все более глубоким и частым, она постепенно разгоралась, сознательно оттягивая момент слияния в поцелуе, дразня себя, свою плоть близким присутствием мужчины; она выпивала его, как бокал вина, вначале взвинчивая и заряжая себя легкими прикосновениями своих уст. Ее движения постепенно становились все более непроизвольными, дыхание перемежалось легкими стонами, ее руки уже не контролировались разумом, но где-то в глубине, какими-то невероятными усилиями, она удерживала себя, как свернутую патефонную пружину, и, казалось, сами эти усилия, сама эта воля доводит ее до высшей точки накала. И вдруг пружина вырвалась — и в комнату словно влетела молния, сузив стены в бесконечно малую точку, внутри которой не было ничего, кроме их самих.

Кого она целовала? Его? Или того парня в джинсах под Дубровкой, которого в нем увидела? А может, Нине просто нужен был тот, который может оценить ее талант, и не только художницы? Виктор понял, что вряд ли это он когда-нибудь точно узнает.

Нина отпрянула от него легко, неожиданно, порывисто; ее глаза озорно сияли, краска на губах размазалась, она пыталась перевести дух и меховая оторочка декольте так и ходила от глубокого дыхания.

— Ну как? — кокетливым голосом спросила она.

— Ты шедевр…

— Тогда допиваем бокалы и продолжим свободно терять голову.

Нина щелкнула выключателем радиолы и отвезла столик на кухню, где хлопнула дверца электрохолодильного шкафа. Через пару секунд она уже показалась со стороны двери в спальню, освещенную люстрой с ностальгическим красным шелковым абажюром с бахромой. Размазанная помада была уже стерта с ее лица, горящего здоровьем и восторгом.

— Ну чего же ты стоишь? Выключай свет, и идем разлагаться.

14. Игры без разума.

В комнате стояла тишина. Даже ночной шум улицы не доносился через сдвоенные окна — то ли остекление было такое мощное, то ли снаружи все вымерло. Холодильник на кухне не тарахтел — видимо, автоматика его выключала. Виктор лежал на спине с закрытыми глазами и в голову его лезли разные мысли.

Первое. Не относится ли Нина к агентессам Ковальчука по профилю случайного знакомства? Хотя… это слишком уж сложно получается. Это надо еще сделать из нее талантливую художницу, внедрить заранее в местную богему (никто вчера не удивился ее награждению), какой глобальный заговор в духе Яна Флеминга… Случайное знакомство организовать проще. Да и не похоже, чтобы для нее все это было работой. Игра, развлечение, а больше всего — вдохновение.

Второе: не потерялся ли дерринджер? Нет, вроде затылком чувствуется. Виктор вчера, улучив момент, когда Нина выскакивала из комнаты, переложил его из кармана в обширное портмоне и засунул под подушку.

Третье. Его так и не озарило насчет "Атиллы". Впрочем… может, он тут валяется, а где-то там в подсознании обрабатывается вводимая информация и в какой-то момент — бах! — пошел принтер листочки печатать. Главное — терпение… у Юлиана Семенова, что ли это было? С такой жизнью одни детективы в голову лезут…

Он повернулся набок и приоткрыл один глаз. Комната была озарена бродвейским светом иллюминации на Сталинском Проспекте и в Сквере Советском. Нина стояла у одного из высоких окон комнаты, опершись обеими руками на широкий подоконник, слегка согнув левую ногу в колене, и смотрела на улицу, подставляя свою свободно дышащую, не прикрытую ничем фигуру скудным лучам электрических лам и газосветной рекламы; казалось, будто она позирует для какой-то неведомой картины.

— Проснулся? — Она повернула к нему голову, на лице, черты которого не сумел исказить косо падающий свет, играла задумчивая улыбка. — Спи еще. Я приду. Просто тишина такая…

— Ты там как на картине.

— Может быть… Но у нас такую открыто не выставят. Античные можно, современные почему-то нет…

— Со временем разрешат.

— Может… У тебя под подушкой дамский револьвер.

— Это пугач. От собак. С холостыми.

— Ничего особенного, некоторым осодмильцам дают оружие… Тебе поручали оперативную работу? Можешь не говорить. Тут прошлую неделю на Петровской бандита взяли, он в Рыбинске инкассатора ограбил. Ваши не участвовали?

— Понятия не имею. Знаешь, где я участвовал? Это когда за линией стрельба была и вертолеты летали.

Нина заливисто расхохоталась.

— Ну даешь! Туда осодмильцев на пушечный выстрел не пускали. Слышал — там же ночью немцы с невидимого самолета десант высадили, и они на военный завод прорывались, взорвать хотели.

— С невидимого самолета?

— Ну да, из пластмассы, которая радиоволны не отражает. Про мины в пластмассовом корпусе слышал? А это самолет. Так вот, говорят, они на нем и удрать хотели, но его сбили, а потом в тот же день все разобрали по деталям и в Москву изучать увезли. Неужели тебе не говорили?

— Ну, мало ли что говорят…

— Все равно с пугачом не навоюешь. Был бы у тебя автомат…

— С автоматом, значит, нравлюсь, а с пистолетом не нравлюсь?

— С ним ты прямо как из штатовского боевика про двадцатые. Я в Москве на закрытых показах для деятелей искусств видела. Ну ты сам посмотри, похоже — как будто это небоскреб, а там старый Чикаго.

Виктор поднялся, подошел к окну и стал рядом, опустив правую руку на изгиб талии Нины; ее тело упруго подалось легкому нажиму его пальцев.

— Похоже… А такому искусству ты тоже по боевикам выучилась или Камасутру читала?

Его вопрос снова рассмешил Нину.

— Ну разве этому по книжкам научишься? Просто делаешь так, чтобы обоим было хорошо, и не думаешь… Тоже спросил — "нравлюсь, не нравлюсь"… Хорошо, я на вечер блузку не надела, а то как тебя увидела, так пуговицы сразу бы посыпались. Запалил девушку сразу с четырех сторон…

Она слегка изменила позу, почесав лодыжкой лодыжку.

— Воскресенье уже… Сегодня ты уйдешь, и никто не знает, повторится ли наша встреча или нет.

— Почему так считаешь?

— А то нет? Так природой заведено. Мужику каждый раз интересна новая, он по природе своей должен как можно больше новых женщин узнать, чтобы род продолжался. А женщина среди вас всегда одного своего ищет. Я своего пока не нашла. Могу тебя удержать. — Она сверкнула из-под ресниц роковым взглядом. — Но не буду. Летай. Ты мне свободный люб.

— Так и выпустишь?

— А что? С иными трудно, они сразу привязываются… и что потом делать? Сердцу ведь не прикажешь… а они потом мучаются… зачем?.. А ты как-то сразу понял, почувствовал, что это не всерьез, что это кровь играет… и так легко с тобой, словно тоже летаешь… Э-эх…

И она, медленно прогнувшись, опустилась грудью на подоконник; на спине, словно крылья, проступили лопатки. Виктор быстро перехватил ее правую руку и завел за спину.

— Э, ты чего? Ай, щекотно! Ну, ты бесстыдник… — последние слова Нина произнесла каким-то восхищенным полушепотом.

Сквозь газовые шторы просвечивало солнце — окна были на южную сторону.

— О-хо-хонюшки! — глубоко потянулась Нина, сидя на постели. — Я пошла мыться. Слушай, ты всех так приятно загоняешь? Ладно, молчи.