Держава (том первый) - Валерий Кормилицын

Весь взвод, безусловно, согласился с портупей–юнкером.

После небольшого перерыва, за который курящие юнкера успели покурить в специально отведённом месте умывальной комнаты, а некурящие продолжили знакомиться, Гороховодатсковский представил взводу ещё одного юнкера старшего курса:

— Господа, самый главный ваш начальник, и мой тоже, фельдфебель первой роты Соколов Михаил Иванович, — почтительно козырнул крепкому и высокому, под стать Дубасову, юнкеру в фуражке и с тесаком на ремне.

«Нас что ли изрубить собрался?» — внутренне ухмыльнулся Аким.

Внешне не посмел. Слишком представителен и важен был фельдфебель. Он не знал ещё по наивности и молодости лет, что тесак является вожделенной мечтой простых смертных юнкеров, и носят его только портупей — юнкеры и фельдфебели. Да плюс к этой роскоши фельдфебелю положена ещё фуражка вместо бескозырки и белый, а не коричневый, ремень.

— С фамилией на этот раз всё в порядке, — сделал глубокомысленный вывод Дубасов, — но моя звучит лучше.

— За фельдфебелем, кровожадно улыбаясь, стоял ещё один юнкер старшего курса с какой–то небольшой картонной коробкой в руке.

— Господа юнкера, — выставив вперёд подбородок и чуть задрав голову, властно произнёс фельдфебель, отстранив ещё что–то хотевшего сказать Гороховодатсковского. — Я фельдфебель первой царёвой роты старшего курса, и некоторое время буду вашим фельдфебелем. Большинство нарядов не в очередь будет исходить от меня, — лицо его на минуту приняло блаженный вид, но он быстро справился с собой и опять стал сурово–недосягаемым. — Однако и увольнительные давать буду я, — улыбнулся неровному строю. — И гонять вас по плацу тоже пока буду я или мой заместитель, — сделал небрежную отмашку рукой в сторону Гороховодатсковского. — Р-равняйсь! — неожиданно рыкнул он. — Смир–р–на! — насмешливо покачал головой. — Гороховода–доска.., тьфу, господин взводный, — обратился к портупей–юнкеру, — и это называется строй?

— Никак нет, Михаил Иванович, — уважительно, но, в то же время, показывая юнкерам, что он у фельдфебеля свой человек, ответил Гороховодатсковский.

— Тогда мы их подравняем под гребёнку, — по слогам, значительно глядя на юнкеров рядового звания, произнёс фельдфебель. — Это наш, вернее ваш ротный парикмахер Ковалёв Александр Петрович, — указал на кровожадного.

Тот желчно усмехнулся, и не внутренне, а открыто, и придав лицу выражение, с которым палач поднимает топор над головой будущей жертвы, вытащил из картонной коробки машинку для стрижки волос.

— Тупа–ая! — хрипло произнёс инквизитор, подняв орудие казни перед неровным строем, и несколько раз сжал и разжал блестящие её рукояти. — Ты! — указал на Зерендорфа.

Бедняга побледнел, затрепетал и покрылся потом.

— Неси к окну табурет.

С плачевным видом, будто принёс не табурет, а колоду для отсечения головы, Зерендорф поставил его у окна.

— С-садись! — устрашающе клацая челюстями прибора, приблизился к жертве садист–парикмахер, и волосатая рука его занесла над головой Зерендорфа машинку. — Не надейтесь! — оглядел окруживших его юнкеров. — Стричь стану под ноль, чем вы сейчас и являетесь.

К вечеру, одинаково стриженые, мрачно пошли в столовую.

— А ведь я закончил кадетский корпус шестым учеником и вице–унтерофицером, — жаловался Дубасову идущий рядом с ним в первом ряду Зерендорф.

— Озверели эти козерогие папаши, — поддержал его нахватавшийся уже ходячих училищных выражений Дубасов. — Тебя как зовут?

— Григорий.

— А меня Виктор, — познакомились они под окрик портупей–юнкера: «Разговорчики в строю!»

Спустившись по тускло освещённой лестнице на первый этаж, прошли в столовую, где стояли длинные столы со скамьями.

— Садитесь на скамью по пять козерогов, — отдал приказ Гороховодатсковский, усаживаясь за крайний стол.

Служители в белых рубахах, споро разложили по тарелкам пшенную кашу с мясом, богато приправленную маслом. На этот раз Аким съел всё до дна, и с сожалением облизал ложку.

Один служитель уже наливал в толстые белые кружки горячий чай из большого медного чайника, а другой раскладывал перед юнкерами мягкие французские булки.

К винтовкам в этот день перейти не успели, но впереди ещё было два года.

После ужина недолго перекурили и отдохнули. Без четверти девять в коридоре затрещал барабан, и появившийся фельдфебель велел Гороховодатсковскому строить роту на перекличку. В девять ноль–ноль вечера, держа в руке список, Соколов начал поверку личного состава, по алфавиту выкрикивая фамилии:

— Антонов! — строго вызывал он.

— Я! — Испуганно ответил из строя красивый, голубоглазый юнкер.

— Дроздовский!

— Я! — Чётко произнёс высокий, хорошо поставленный голос.

— Дубасов!

— Я! — Молодецки гаркнул новоиспечённый юнкер.

Постепенно дошла очередь и до Рубанова.

После поверки молодой священник пропел с ними вечернюю молитву.

— Ничего, сынки. Тяжело в ученье, легко в бою, — подбодрил их суворовскими словами.

После вечерней молитвы вновь было свободное время. Все разбрелись, кто куда, по казарме.

Дубасов с Акимом сначала перемотали натёршие ноги портянки, потом уселись на свои койки и стали тупо смотреть друг на друга.

Просидев так около часа, горько вздохнули, и тихо разошлись.

Дубасов — курить. Аким — смотреть в окно.

А за окном мутно–прозрачный туман стелился по училищному двору, по каналу и клубился между жёлтых от осени высоких деревьев недалёкого Петровского парка. Акиму так захотелось туда, в осень.

В половине одиннадцатого вечера, двое назначенных дневальных, во всю глотку стали горланить, прикидываясь бравыми служаками.

— Р-рота, отбой! — кхе–кхе–кхе, — поперхнувшись, закашлял один из них.

Но сразу лечь спать не удалось. Зловредный Гороховодатсковский полчаса обучал юнкеров правильно раскладывать на табурете снятую форму.

Наконец он смилостивился и разрешил им спать.

Аким, укрывшись синим одеялом, решил вспомнить и проанализировать, как он провёл день, но в ту же минуту у него над ухом затрещал дурацкий барабан, и ещё более дурацкий дневальный, выхватив из ножен штык, стал колотить им по железным дужкам коек и во всю широченную лужёную глотку орать:

— Р-рота, подъём!

— Встава–ать, рота, — вторил ему напарник.

Дубасов, подняв стриженую голову с подушки, прислушивался, пытаясь понять — где это он очутился.

— Вить, слышь, здесь что, и по ночам покоя не дают? — сонным голосом произнёс Аким.

— Да утро уже! — со вздохом спустил ноги с постели Дубасов.

— Как утро? — разглядывал ошалелых спросонья юнкеров Аким.

Отовсюду поднимались с постелей белые фигуры, и громко крыли барабанщика, дневальных и тихонько — портупей юнкера. Присутствующего на подъёме фельдфебеля материли мысленно.

— Какие на вас шикарные кальсоны, господин козерожий юнкер, — похвалил рубановский наряд Дубасов, с трудом удерживая улыбку и разглядывая вытянутые на коленях Акима белые штаны. — Кавалергард, да и только.

— На себя–то поглядите, господин будущий полковник. Пока ворочались, о девицах думая, пуговицу на белоснежных бальных штанах оторвали, — не остался в долгу Аким, — где иголку с ниткой возьмёте?

Дубасов сразу сник.

— Я о тесаке думал, — буркнул он, направляясь со своей бедой к взводному.

Постепенно казарма наполнялась шумом и движением. Вялые юнкера, недовольно ворча, тащились в умывальную комнату, расположенную рядом со спальным помещением, где с одной стороны находились медные умывальники, а с другой, у стены, в деревянных стеллажах стояли винтовки.

Рядом с оружием, за небольшим столиком с тускло горевшей лампой под розовым фарфоровым колпаком, сидел на табурете дежурный по роте — юнкер старшего курса, и осоловелыми глазами смотрел на раздетых по пояс подведомственных козерогов, плескавших друг на друга воду из краников, и вопивших при этом дикими голосами, видимо, чтоб отогнать сон от козерогого папаши.

Подошедший Гришка Зерендорф смело подставил свой тощий торс под струю воды, и тут же завизжал тонким, поросячьим, а, по мнению окончательно разбуженного дежурного, козерожьим визгом, заглушив остальные паровозные гудки и приманив потрясённого фельдфебеля.

— Что вы тут орёте как бешеные зайцы? Смотрите у меня!

Узнавший у взводного, где взять швейный инструмент, Дубасов уставился на главнокомандующего, придерживая руками кальсоны.

— Чего уставился? — вперил в него грозный взгляд главный воинский начальник.

— Сами сказали: «Смотрите у меня…»

— За глупый солдатский юмор два наряда не в очередь, — для доходчивости поднял два пальца фельдфебель. — Горохово–даско–доска… да что ты будешь делать… Взводный! — сиреной взвыл Соколов, в десятки раз перекрыв недавний визг Гришки Зерендорфа. — Этого, так называемого юнкера, а при внимательном взгляде — натурального козерога, запряжёшь на пару ночей полы в коридоре драить…