Солнце, луна и хлебное поле - Темур Баблуани

– Так это ты? – он оживился.

– Ну да, я, а в чем дело?

Тот не ответил, позвонил по телефону и перед кем-то отчитался: «Привезли такого-то».

Я почувствовал, что вляпался в историю.

– Два года тебя разыскивают.

Не мог же я ему сказать: «Я не тот, за кого ты меня принимаешь, я Джудэ, а точнее, Иосиф Андроникашвили». Я горько усмехнулся.

– За что разыскивают?

– Не знаешь?

– Не помню, – ответил я.

– Не нервничай – напомнят.

Когда меня привели в камеру и за мной захлопнулась дверь, от ужаса случившегося я бросился на стену и со всей силой ударил головой, вокруг будто засияло зарево взрыва, и я потерял сознание.

Уже светало, когда я открыл глаза, наверху, за решеткой, виднелся темно-синий лоскут неба. В камере кроме меня было еще пять человек, они спали. Боже мой, ну какого черта я туда поперся, почему не ушел, когда сердце почуяло неладное, почему не прислушался к себе?

Утром нам раздали чай в железных кружках, он показался мне вкусным и достаточно сладким.

– Что ты натворил, за что взяли? – спросил парень, у которого не хватало переднего зуба.

Как я мог не ответить?

– Пока не знаю, – сказал я.

Тот решил, это шутка, и улыбнулся. А ведь все так и было. Я и сам с нетерпением ждал, хотел узнать, в чем меня обвиняют.

Целый день болела голова, я лежал на нарах и думал о Манушак. Вечером я представил себе, как она, радостная, с легкой косинкой в глазах, садилась в поезд, и заплакал.

– Ты что, впервые с легавыми дело имеешь? – спросили меня.

– Да, – кивнул я.

На другой день было воскресенье, и следователи отдыхали. Настала ночь, я, измученный, мерил шагами камеру: туда-сюда; горло сжимало, знал, что от этой ментовки до железнодорожного вокзала не было и километра, и там, в зале ожидания, у окна, сидела Манушак и ждала меня.

Эх, Манушак, Манушак.

В ту ночь я не спал. Мои сокамерники не церемонились: перестань выть, не мешай спать, не то получишь по морде.

30

Утром меня перевели в центральную областную тюрьму. Через три дня посадили за стол перед молодым следователем с реденькими смешными усами, которые казались приклеенными. Он перечислил совершенные мной преступления: вооруженный грабеж, угон машины, изнасилование.

«И на кого же это я напал?» – подумал я. Я ударил кулаком по столу и заорал:

– Вранье все это!

– Я докажу, – сказал он.

Ограбленная женщина оказалась буфетчицей в столовой.

– Прицелился в меня из оружия, забрал все деньги, сел в машину и уехал. Еще хорошо, повар успел запомнить номер машины.

С тех пор прошло два года.

– Мадам, я вас впервые вижу, – сказал я.

– Неужели? Очень похож.

– Так он это или нет? – спросил следователь строгим тоном.

– Кажется, он, но я не уверена, – дальше этого она не пошла.

Тем не менее следователь был доволен.

Повар многозначительно улыбнулся мне.

– Ну что, попался? – И был категоричен: – Это точно он, я уверен.

– Ошибаешься, – запсиховал я и попытался опрокинуть стол, но мне не дали.

Владелец машины был по профессии фотограф. Он был в очках, подбородок у него дрожал.

– Да, это он, разве я могу забыть его лицо.

Он подробно рассказал, как я выкинул его из машины и избил. Я с интересом слушал его. Через неделю после этого он случайно увидел меня около рынка, фотоаппарат у него был с собой, и он сфотографировал меня. Так личность преступника и стала известна легавым.

На меня наступали, выхода не было, после всех колебаний и тяжелых раздумий я был вынужден сознаться в совершенных преступлениях и расписывался под протоколами. Но изнасилованная женщина чуть все не испортила: «Впервые вижу этого человека», – заявила она. Я постарался себя не выдать. Сделал довольное лицо и развел руками: «В этом случае я чист как стеклышко».

Следователь насторожился: «Приглядись повнимательней». Пострадавшая выпрямилась: «Если вас интересует правда, то говорю вам, похож, но не он». Ее нашли в лесу без сознания, там же еще дымилась угнанная машина, от которой оставался только искореженный огнем каркас. Было холодно, и мой «близнец» поджег машину, чтоб согреться – так он и трахал женщину рядом с горевшей машиной.

Выходило, что либо эта женщина врала, либо повар с фотографом ошибались. И тут я струхнул – вдруг да не туда повернет, и меня разоблачат? Так что я выбрал момент и, как только следователь на секунду отвернулся, с ухмылкой подмигнул женщине в знак благодарности и поднял большой палец. Получилось! Следователь заметил это и закричал на женщину:

– Ты что, хочешь, чтоб тебя еще раз трахнули? По-другому не можешь вспомнить? Гляди хорошенько!

– Выбирайте выражения! – сердито ответила женщина.

– Учти, не спущу тебе этого, – пригрозил он.

Женщина покраснела.

Я снова подмигнул ей.

– Это произошло с твоего согласия? – спросил следователь.

– Нет, – женщина изменилась в лице.

– Тогда что же ты его покрываешь?

Женщина колебалась:

– Похож, больше ничего сказать не могу.

– Этого недостаточно.

– Да, но я не уверена, как же я могу указать на него.

– Так это уже другое дело, давай присмотрись хорошенько, – следователь стал строже.

Женщина опустила голову.

– Учти, пожалеешь!

– Я протестую, что же ты ее пугаешь, разве так можно? – возмутился я, собираясь привстать, но не смог, ноги были связаны.

– А ну заткнись! – прикрикнул следователь.

– Мать твою… – выматерился я.

– Тобой я потом займусь, – пригрозил он мне и опять повернулся к женщине: – Хорошо, пиши, что похож, но ты до конца не уверена, тот ли это человек.

– Не так, пиши, что я не тот человек! – не уступал я.

Женщина глядела, глядела на меня, затем взяла ручку, написала на бумаге всего одну фразу, подписалась под ней и протянула листок следователю. Тот прочитал вслух и злобно ухмыльнулся: «Так-то». На листке было написано: «Да, это он, я его опознала».

– Ну и сука же ты, – сказал я.

Женщина отвела глаза. Может, она подумала, что ошибалась, может, побоялась обострять отношения со следователем, как бы не вляпаться в неприятности. Не знаю, как там было на самом деле, да и какое это имело значение для меня? Я махнул рукой:

– Что есть, то есть, и все же я хочу сказать правду, такой женщины, как ты, у меня никогда не было, спасибо за ту чудесную ночь.

В глазах у нее промелькнуло удивление, потом недоумение – почувствовала, что случившееся меня устраивает.

Почти после каждого допроса меня избивали, бока так болели, что я еле поднимался по