Нераскаявшаяся - Анн Бренон

И смерть. Смерть без утешения.

Она стала бормотать про себя, больше не в силах сдерживаться:

«Отче святый, Боже правый добрых духом, Ты, который никогда не лгал, не обманывал, не сомневался и не ошибался, не дай нам умереть в мире, который не от Бога…»

И словно отзвук ее мыслей, позади себя она услышала звучный и чистый голос Фелипа де Кустаусса:

— Есть две Церкви. Одна гонима, но прощает. Другая владеет и сдирает шкуру. За всех нас я молюсь Отцу небесному. Отче Наш, который на небесах, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя…

ГЛАВА 37

ИЮЛЬ 1307 ГОДА

В отличие от Ваших предшественников, Вы построили тюрьму, которую назвали Муром, но лучше было бы назвать ее адом. Там Вы устроили тесные камеры, чтобы пытать людей и издеваться над ними… Узники должны задыхаться среди собственных испражнений, и не могут нигде укрыться, вынужденные все время ощущать спиной ледяную землю. И их муки длятся так все время, днем и ночью…

Это была жизнь, которая нравилась Гильельме. Жить именно так и самой давать жизнь. И ринуться в эту жизнь, словно птица в небеса, со всем восторгом юности. Она безраздельно растворялась в радости, потому что за чистой небесной красой этой новой жизни скрывались еще более высокие небеса, истинное небо, которые еще прекраснее, еще яснее, чем небо мира сего. И когда она слушала речи добрых христиан, горизонт этого неба становился более доступным. Гильельма распознавала те же чувства в глазах Берната, в которые она погружалась, и чувствовала, как ее тяга к нему становится радостной, словно рассвет. Словно сон о горах, которых она давно не видела. Когда пришла весна, она понесла в своем чреве ребенка Берната. И эта новость, несмотря на все угрозы и ловушки князя мира сего и его марионетки, инквизитора, тоже была обетованием света.

Так же считал и сам Бернат — он сиял от счастья, сидя за станком в маленькой мастерской Думенка Дюрана. Как обетованием была для него она сама, Гильельма, ее руки, ее тело, ее сладостное желание, ее упрямая надежда. Иногда Бернат смотрел на нее таким глубоким взглядом, что она просто терялась, растворялась в нем. А если он продолжал так глядеть на нее, то она постепенно тонула в мрачных водах этого взгляда. И очнувшись, не могла понять, видела ли она бесконечную радость или бесконечную печаль в его глазах. Вне себя от счастья, выбравшись, наконец, из глубоких вод его взгляда, она инстинктивно, в одном порыве тянулась к Бернату. Она приближалась, ей хотелось дотронуться до него, когда он вот так неподвижно сидел рядом. Она прижималась к его стройной спине, чувствовала под рубахой шелковистое тепло его тела; она жалась к нему еще сильнее и ложила ему руки на лоб или на плечи. Он медленно откидывал голову назад, и его черные, как смоль, волосы оказывались у самого сердца Гильельмы. Иногда, заметив удивленный взгляд голубых глаз Кастелляны Дюран, Гильельма, слегка сконфузившись, отодвигалась от своего мужа, и обе молодые женщины обменивались улыбками.

Но сегодня обычно смешливая Кастелляна была очень озабочена. Вся мастерская, где делали вьюки, а именно, двое мужчин и их жены, собравшись вместе, обсуждали печальную судьбу Бараньоны. Бараньона Пейре, добрая верующая, честная вдова, пожилая и совсем больная, вынуждена была бежать из Сен — Сюльпис в начале весны. Бернард Ги, новый инквизитор Тулузы, тщательно изучив толстые тома архивов своего ведомства, где содержались реестры допросов несчастных, арестованных его предшественником в 1305 году, сравнил их с тем, что говорили другие подозреваемые в преступлении ереси и представшие перед его трибуналом. Для Бараньоны даже не стоял вопрос о том, чтобы явиться в Тулузу и предстать, как этого требовал закон, перед Инквизицией, а потом следовать в Нарбоннский замок — в тюрьму, где держали таких, как она. Ведь ее допросили бы наново и, естественно, сравнили бы ее показания с новыми доносами. А если учесть то, что она уже признавалась в симпатиях к ереси несколько лет назад перед предыдущим инквизитором, то это означало, что она находится в непосредственной опасности быть обвиненной в повторном впадении в ересь, и, таким образом, пойти прямо на костер.

Поэтому старая Бараньона, которая, однажды тяжело заболев, уже получила утешение из рук Мессера Пейре Отье, и потом выздоровела, должна была, в тяжелом состоянии, почти парализованная, оставить свой большой дом в Сен — Сюльпис на Тарне и бежать ночью, как воровка, в сопровождении зятя, Понса Райне, мужа ее дочери Бернарды. Она нашла приют у доброго христианина Пейре из Акса, на границе с Гасконью, в Бепуа, в каммас храброго эмигранта из Бургундии по имени Арнот Маурель. Как и все бургундские эмигранты, прибывшие сюда, Арнот и его брат Перрин были добрыми вальденсами, хоть и еретиками, согласно их правилам и верованиям, но братьями по духу, абсолютно солидарными с Церковью Божьей против Инквизиции и Церкви, которая сдирает шкуру.

Сегодня Пейре Бернье сообщил Думенку Дюрану, что дама Бараньона умерла. Она дождалась своего счастливого конца, который получила несколько дней назад в укрытии в Бепуа, вдали от своих дочерей, родственников и друзей. Она получила утешение во второй раз, и опять из рук доброго человека Пейре из Акса. Кастелляна с некоторой торжественностью вспоминала, какую примерную жизнь вела добрая вдова из Сен — Сюльпис, как она воспитывала своих детей и внуков в доброй вере, которую сама получила от своей матери; как она собрала вокруг себя всех тех, кто защищал Церковь, свидетельствовал и работал для нее; как ее дом долго оставался настоящим приютом и убежищем для путешественников… пока Монсеньор Жоффре д’Абли не начал свою первую охоту.

Этим вечером, Гильельма, вернувшись домой, села возле двери и заняла руки латанием старых штанов доброго человека Фелипа, которые недавно выстирала. Она думала, что сияние этого лета напоминает ей то путешествие прошлым летом, вместе с братом Пейре, пастухом от Бога. Она с улыбкой вспоминала, как она спешила на встречу, назначенную в день святого Иоанна. Она также вспоминала свое последнее видение — ослепительно белые облака, прилетевшие с ее родных гор, облака, которые спускались с высот Жируссен в долину Тарна, а потом летели в Тулузэ, Альбижуа и Кверси. Она снова видела Пейре Маури, который никогда не расставался с горами надолго, а возвращался и уходил, преодолевал перевалы, избороздил все горные дороги вдоль и поперек, уходя в неведомые дали. Она видела, как он перегоняет овец, улыбаясь снегам и запуская высоко в небо свой пронзительный крик, как то водится у пастухов. И еще Гильельма думала о тех несчастных месяцах, проведеннях ею в Ларок д’Ольме, о ежедневных мерзостях ее ужасного брака, о счастливой случайности, не позволившей ей забеременеть, несмотря на отвратительное насилие, которое она терпела от бондаря. Она просто не смогла бы перенести то, что в ее утробе будет расти семя его плоти. Да уж лучше бы она умерла! Но ребенка Берната она носила с нежностью, переполнявшей ее всю. И с умиротворением. Было бы так хорошо, если бы можно было найти способ известить об этом мать, чтобы эта новость достигла Сабартес…

И Гильельма, глядя на золотистый свет заходящего солнца, думала о том, что Бернат, возможно, будет отсутствовать всю ночь. Юный Санс Меркадье, работавший у ткача в Сен — Сюльпис, явился сегодня к ним, чтобы позвать доброго человека к умирающему в Мезен. И Бернат, только придя из мастерской Думенка, сразу же ушел с Фелипом де Кустаусса. Они ушли еще засветло, потому что дело не терпело отлагательств, человек фактически был при смерти. Гильельма осталась дома со своим деверем Гийомом, послушником, недавно вернувшимся с пастбищ.

Гийом Белибаст не заставил себя дважды просить к столу. Он проголодался. Сказать по правде, теперь он постоянно испытывал голод, ему тяжело давался режим питания, которого он начал придерживаться.

Гильельма переставляла с места на место котелки и миски, улыбаясь про себя. Я нисколько не удивлюсь, думала она, если он сейчас начнет пробовать на мне свои таланты проповедника… Сегодня вечером ему можно есть только овощной суп и хлеб. Его испытания становились все тяжелее и тяжелее. Он должен был приучить как тело свое, так и душу, к принятым в Церкви правилам. Ведь только тогда он сможет жить так, как должно принявшему крещение христианину. Гийом сел за стол, и пока Гильельма обслуживала его, начал, как она и предполагала, говорить о великой битве архангела Михаила с древним драконом под стенами небесного Иерусалима. И о падении ангелов… Но внезапно он вынужден был прервать свой рассказ. Хлопнула дверь, вбежала женщина, беспомощно оглядываясь в темноте фоганьи. Глухим голосом она звала Гильельму и, ступив шаг, споткнулась на пороге.