Нераскаявшаяся - Анн Бренон

Она засмеялась, старая Бернарда, умирая, она смеялась, Гильельма хорошо это видела. Она схватила Гильельму за руку, пытаясь надеть ей кольцо на палец, но руки ее упали, а губы застыли. Она умерла, улыбаясь, старая Бернарда, добрая христианка.

Гильельма сделала то, что хотела умирающая, одела на палец обручальное кольцо старухи, а из ее глаз катились слезы.

— Пребудьте в мире, матушка. Ваша душа спасена, она достигла Царствия, истинного мира добрых духом. Вы покинули нас со смехом и с прощением Божьим, Вас больше не будут преследовать злобные дьяволы. Добрая христианка, молитесь Богу за нас и призовите на нас Его благословение. Нам так нужна Его помощь. Матушка, я так боюсь, я с ужасом думаю о том, что нас ждет. Если можете, защитите нас.

ГЛАВА 36

ЯНВАРЬ 1307 ГОДА

Сами о себе они говорят: «Мы, бедняки Христовы, бродим «гонимые из города в город» (Мф. 10, 23), «как овцы среди волков» (Мф. 10, 16), мы страдаем от преследований, как апостолы и мученики. Однако мы ведём жизнь святую и полную лишений, в постах и воздержании, посвящая свои дни и ночи молитвам и работе, и не ищем никакого вознаграждения своему труду, кроме как необходимого для поддержания жизни нашей. Мы придерживаемся всего этого, ибо мы — не от мира сего; но вы, любящие мир, вы заключили сделку с миром, потому что вы — от мира (Парафраза Ио. 15, 19).

— Paire sant, Dieu dreiturier dels bons esperits… Отче святый, Боже правый добрых духом, Ты, который никогда не лгал, не обманывал, не ошибался и не сомневался, не дай нам умереть в мире, чужом Богу, потому что мы не от мира, и мир не для нас, а дай нам познать то, что Ты знаешь и полюбить то, что Ты любишь…

— Я знаю эту молитву, — сказала Гильельма. — Я слыхала ее еще из уст свого отца, и я неединожды повторяла ее вместе с ним, и он научил так молиться и моих братьев. Жоан произносил ее, если собирался уходить далеко со своими овцами. Мой отец говорил, что эту молитву произносят, когда грозит очень большая опасность…

— Конечно, — отрезал Гийом Белибаст. — Вы, простые верующие, не имеете права обращаться прямо к Отцу небесному. Только добрые христиане, которые уже избавлены от зла, имеют на это право.

— Но ты, ты ведь еще не добрый христианин! — воскликнула молодая женщина. — А молитву верующих ты повторяешь по нескольку раз на дню.

— Я уже послушник, — безапелляционным тоном ответил Гийом. — И я уже прохожу истпытания и воздержание. Конечно же, до своего крещения я не имею права произносить Отче наш. Что же до остального, — если не веришь мне, то можешь спросить доброго человека Фелипа, когда он вернется, — я должен обращаться к Отцу небесному каждый день посредством молитвы верующих, которая разве что чуть–чуть менее священна, чем Отче Наш. Но вы, простые верующие, остерегайтесь произносить ее всуе, особенно женщины. И вообще, когда женщины начинают говорить, то лучше бы они не говорили ничего.

Гильельма уже собралась было ответить ему резкостью, как тут раздался стук в дверь. Она гневно поджала губы, метнула своему деверю красноречивый взгляд, отодвинула от очага прялку, остановила веретено. Было хорошо слышно, как кто–то стучит в дверь условленным стуком. Трижды по три удара. Все в порядке, громко сказала Гильельма. Она открыла двери. Это был здоровяк Пейре Бернье; его доброе лицо слегка раскраснелось от мороза, он улыбался ей из–под капюшона. Он пришел предупредить их, что этой ночью, если ничего не помешает, приведет с собой и оставит здесь доброго христианина Пейре де ла Гарде, которого призвали для утешения умирающего в Сен — Сюльпис, и где он уже день или два прячется в том доме на солье. Вот уж неделя, как Фелип де Кустаусса ушел в Тулузу вместе с Гийомом Фалькетом.

Поздно ночью, а точнее, под утро, Бернат сам привел доброго человека и его проводника в дом, чтобы они немного поспали. Проснувшись поутру, Гильельма обнаружила Пейре Бернье у очага: он шевелил жар и раздувал огонь. Он спал здесь, укрывшись своей шубой, на тюфяке, который Бернат постелил специально для него. Добрый христианин Пейре Санс разделил ложе с Гийомом Белибастом. Через некоторое время спустился и Бернат — босоногий, в одной рубахе, с растрепанными волосами.

— Ты спала хоть немного? — спросил он свою хозяйку, хлопотавшую у печи, разогревая суп. Бернат одел толстые шерстяные штаны и теплую зимнюю одежду. Понемногу помещение наполнялось теплом горящего очага.

Снаружи стояло мрачное и холодное утро. Бернат принес еще немного дров и постарался тщательно закрыть за собой дверь.

— Я не принес хороших новостей, — вздохнул Пейре Бернье, грея руки над своей дымящейся миской. — Во первых, в прошлом месяце умер добрый Мартин Франсе. Но возможно, в конце концов, это не такая уж печальная весть. Он достиг счастливого конца, получил его из рук доброго христианина Пейре из Акса, и там, где он сейчас, ему намного лучше, чем нам. Не говоря уж о том, что теперь он вновь встретил свою жену Монтоливу. Вы знаете, как он был безутешен после ее утраты. Это был очень преданный Церкви верующий и верный друг…

— А ты сам, как твои дела? — вмешался Бернат. — И твоя жена Сердана, она в безопасном месте?

— Став беглецом из–за ереси и избежав Мура, я словно оставил позади себя всех чертей! — сказал добрый проводник и рассмеялся. — Конечно же, теперь меня каждая собака знает, но я продолжаю служить Церкви с еще большим рвением, если это только возможно! Главная проблема состоит в том, что и в Лаурагэ и в Тулузэ я слишком хорошо известен. Добрые люди иногда говорят, что Господь убережет нас. Но я в этом не уверен. Ну хорошо, будь что будет, и ладно. Сейчас Сердана прячется в Верльяке на Теску у Берната де Клайрака, одного из братьев Кастелляны Дюран. Я регулярно наведываю ее. Вообще–то, мы теряем надежную деревню Верден — Лаурагэ, теряем одну семью за другой. Если б у нас хоть было время отдышаться… Атмосфера там не очень хорошая, особенно после того, как почти все несчастные жители этой деревни в прошлом году были арестованы и уже выслушали свои приговоры, а некоторые, признанные более виновными, чем остальные, остались в застенках Мура в Каркассоне. И среди них бедная мать Гийома Фалькета, ткачиха, все мои братья и все мои кузены. Меня арестовали в одно время с ними, но я воспользовался случаем и сумел сбежать. А вы знаете, как именно это произошло? Я вам никогда не рассказывал? — Он немного помолчал, а потом неожиданно рассмеялся. — Я заставил инквизитора поверить, что буду с ним сотрудничать. Я понарассказывал ему всяких небылиц и предложил привести служителей порядка прямо к еретическому гнезду на склонах Монтань Нуар. Он мне поверил. Я отправился туда вместе с пятью солдатами. А потом я попросил их развязать меня, чтобы, когда я подойду ко входу в каммас, где якобы прячутся еретики, никто ничего не заподозрил. Эти охломоны так и сделали. Как вы верно подумали, я тут же исчез в лесной чаще и пошел по направлению к Саиссак. Я знаю в этих местах каждый камушек. Конечно же, каммас оказался пустым. Что же до них, бравых солдат королевского сенешаля, то они долго и безуспешно искали меня по всей округе и по всем ущельям. Бьюсь об заклад, они нескоро нашли обратную дорогу!

— Гийом Фалькет нам кое–что об этом порассказал, так, в нескольких словах, — сказал Бернат, просветлев лицом. — Но конечно же, услышав об этом из твоих уст, мы получили намного большее наслаждение!

— Но это не мешает мне, — продолжал Пейре Бернье, опять приняв мрачный вид, — думать о том, как бы забрать Сердану из Верльяка и перевести ее в другое место. Неосторожно оставаться слишком долго в одном и том же убежище, особенно там, где меня или мою жену легко могут узнать. Вам хорошо, в этих местах не знают ни ваших лиц, ни ваших имен. Лично я не слыхал никаких разговоров о братьях Видаль, пришедших из Разес или из Фенуиллидес. Возможно, этой зимой у меня сложилось нехорошее впечатление о людях. Времена меняются, а друзья…

— Ну хорошо, а другие какие плохие новости? — спросил Бернат.

Гильельма, которая в это время готовила еду у очага — для верующих и, в особом котелке, для живших на солье доброго христианина и послушника, согласно с их правилами постов — обернулась к обоим мужчинам с озабоченным видом.

— В Тулузе назначили нового инквизитора, — сказал Пейре Бернье. — Слухи о нем опередили его прибытие. Это ревнитель порядка, очень близкий к папе. Доминиканец из Лимузен, теолог и юрист. Его называют Бернард Ги.

— Один инквизитор, или другой, какая разница? — прервал его Бернат. — Инквизиция останется Инквизицией, а Римская Церковь — Церковью, которая сдирает шкуру…

— Ну, просто у некоторых людей лучше, чем у других получается делать зло, — заметил Пейре с определенной долей иронии. — Вряд ли папа пришлет сюда человека кроткого, как голубь. Он действует профессионально и, я думаю, очень ответственно относится к своему занятию. Я не сомневаюсь, что скоро мы все ощутим разницу. Этот Монсеньор Бернард Ги уже изучил в Тулузе реестры показаний, составленные его предшественниками, с таким же рвением и дотошностью, как и его каркассонский коллега Монсеньор Жоффре д’Абли. И он тоже стал ловить рыбку в этой мутной воде, поднимать и вытаскивать наружу все эти мерзкие обвинения. Так вот я опасаюсь, что всем нашим друзьям от Лаурагэ до Кверси вскоре придется несладко. Да и сам я очень озабочен безопасностью Серданы, потому что ее кроме всего прочего, могут обвинить еще и в том, что она была компаньонкой доброй женщины Жаметты. Да и вообще, разве можно быть хоть в чем–то уверенным, пока Церковь волков имеет власть сдирать шкуру?