Пока Майдан не разлучит нас - Ольрика Хан

– Алло…

– Белочка, выходи в скайп.

– Сейчас, хорошо… А что-то случилось?

– Выходи… Расскажу…

Я слышу, как старательно Медведь делает голос бодрым. Слышу, как напряжен он. Мне страшно. Что может случиться такого, что он меня разбудил?

– Алло. Привет. Что?? – смотрю на Медведя.

– Послушай, есть одна новость… Ты знаешь, тебе нельзя волноваться, поэтому я решил рассказать тебе сам, пока ты не прочитала в Интернете. Постарайся взять себя в руки. Настрой себя… Новость не очень… хорошая…

Я молчу. Не понимаю: а что, до этого новости были хороши?

– Белочка, сейчас все новости не очень веселые, но эта… Она касается людей, которых ты знаешь…

– Кк… каких людей? – выдавливаю из себя я, борясь с холодом, замораживающим голос.

Лешка вздыхает. Обреченно качает головой, признавая неизбежность.

– Настя…

– Что?? Что с Настей?? Что???

От своего крика я подпрыгиваю на кровати.

– Белочка, успокойся, – уговаривает Лешка. – Сожгли их дом… Тот дом, где ты жила летом…

– Да черт с ним, с домом! Где Настя?? Она… Ее…

Я замолкаю, в ужасе глядя в экран.

– Нет-нет, ничего такого я не знаю. Про Настю вообще ничего не знаю. Никто ничего не знает. Я уже обзвонил всех знакомых на новостях. Про Настю никто ничего не слышал. Но если бы она… – Лешка запинается…

– Если бы сгорела… – подсказываю я, и сама себе удивляюсь. Голос спокойный. Ледяной. Не мой как будто.

– Да, если бы сгорела, – подхватывает Лешка, – то уже что-то бы нашли. Нет, ее там нет…

Я молчу. Встаю с постели. Ищу телефон.

– Белка, ты куда? Белка!

– Сейчас, подожди. Позвоню Насте.

Набираю. Гудки. «Абонент отключен». Сажусь на кровать. Беспомощно опускаю руки. Смотрю перед собой. Где она может быть? Что с ней могло случиться?

– Что с ней могло случиться, Леша? – поворачиваю голову в монитор. – Как ты думаешь? И где Олег Нестерович? Он тоже? Или?… – замолкаю, глядя на Лешку. Тот прячет глаза.

Чувствую, как шевелятся волосы на голове и морозом покрывается кожа. Чтобы заглушить всхлипы, закрываю лицо подушкой.

– Белочка, пожалуйста, упокойся. По крайней мере я уверен, что с Настей все хорошо…

– Все хорошо?? Уверен???? – отдираю я свою голову от мокрой подушки. – Все хорошо теперь ни у кого не будет!! Ни у кого, понимаешь?? Все то, что хорошо, закончилось! Мы перешли точку невозврата, понимаешь? Перешли!!

Лешка молчит. Не спорит. Понимает, наверное. Или просто жалеет? Да какая мне разница: понимает или жалеет? Закрываю глаза. Все к черту. Мне все равно.

На повестке дня «Крым наш». Восторженное письмо от Женьки. Она, конечно, за Крым российский. Ну, понятно. С ее-то родословной. Особенно теперь, когда улицы наполнились факелами. «Хоть будет куда бежать, – пишет она мне, – когда любители факельных шествий и дивизии СС «Галичина» у нас в Харькове власть возьмут». Когда-то я любила читать Лешке Женькины письма: она весело и хорошо пишет. Когда-то… Как будто все это было в прошлой жизни. Той, которая была до майдановских костров. Сейчас Лешке лучше не читать того, что пишет Женька. И не пересказывать. Лучше вообще молчать.

Мы и молчим. Прикрывая это свое большое молчание маленькими разговорчиками о пятибалльном землетрясении в Марине дель Рей, от которого у Лешки танцевал рабочий столик; о белой акуле, напавшей на пловца в Манхэттен-бич; об очередном пожаре в лесах под Сан-Франциско. Мы молчим о главном – о том, что лед под нами трещит и что неведомая нам силища разбрасывает нас по разные стороны ледникового раскола. Посредине арктический провал. Леденящая бездна. Не то чтобы слов – даже крика в ней не услышишь.

Чтобы заполнить пустоту, чаще переписываюсь с Женькой. Перезваниваемся по скайпу. Она в восторге от смены государственных знамен в Крыму, от зеленых человечков, от предстоящего референдума, от России. В угрозы того, что в Крым не будут пускать, не верит. Женька решительна и оптимистична. «Поезда вернут! – кричит она в экран. – Или самолеты будут. Прилетай! Май в Крыму – прекрасно! Доедем до Мелитополя, оттуда электричками. Ну, придумаем что-то».

16 марта Женька в Крыму. Рапортует:

– Бабушки плакали, женщины шли с прическами и в нарядных платьях, звучала музыка – хиты девяностых, типа «на белом-белом покрывале января…», люди пели и танцевали. И вдруг до меня дошло!! Кристя, но ведь это же действительно была оккупация! А я не понимала этого, как-то казалось, что так и надо. Буду переезжать в Севастополь – город русской славы! Ой, я аж взвизгиваю…

2 марта Женька у российского консульства в Харькове:

– В консульство не дозвониться. Решила пойти сама. Толпа на улице – как в американское посольство в Москве в годы перестройки. Все по записи, довольно четко, но очередь!!! Ушла несолоно хлебавши, решила найти адвоката…

24 марта:

– Референдума у нас в Харькове, к сожалению, не предвидится пока. Люди выходят на площадь каждое воскресенье и чего-нибудь требуют. Из наших общих знакомых хожу только я. Остальные либо исходят ненавистью в фейсбуке, либо тихо радуются на кухнях.

Последнее Женькино письмо читаю 22 апреля. Она рассказывает об огромном антимайдановском митинге в Одессе и о том, что в Харькове «фашистов» заставили ползти на коленях сквозь строй. Я ничего не отвечаю на это письмо. Я очень люблю Женьку, но я не люблю, когда «сквозь строй». Я вообще никакой строй не люблю… Я не могу разделять этот восторг. Ненависть меня разрушает. У меня нет на нее сил. Я отключаюсь.

Включения в реальность происходят только в классные часы. Дело к концу семестра. Мы говорим со студентами о глобальном сетевом пространстве Мануэля Кастельса, о сетевой шизофрении Жиля Делеза и Феликса Гваттари, об обществе риска Ульрика Бека… Говорим о том, как легко потерять ориентацию в мире стратегических коммуникаций – где нет добра и зла, а есть стратегически сконструированные гибриды. Гибриды, мешающие разобраться: где друг, а где враг, где здравый смысл, а где шизофренические разлады.

Говорим о движениях за демократию. О том, что демократия – не обязательно ключ к гуманизму и экономическому успеху. О том, что Гитлер пришел к власти демократическим путем. О том, что экономического успеха азиатские «тигры» смогли добиться с помощью авторитарных правительств. О том, что любые реформы требуют эффективной исполнительной власти. О том, что такая власть невозможна в политически нестабильном государстве.

Говорим о злых революциях во имя добра. О парадоксе, заложенном в каждой из них. Об их глубинной тоталитарности – о том, что невозможно обустроить демократию, не считаясь с мнением тех, кто против революционных преобразований. Невозможно говорить о свободе, попирая свободу людей, противящихся новшествам и отстаивающих привычный уклад жизни. Невозможно говорить о равенстве и братстве, не считая за людей своих оппонентов и истребляя их – физически и морально.