Пакт - Полина Дашкова

Вдоль стены сверкали чистыми стеклами белые медицинские шкафы, рядом стояли столы: лабораторный с микроскопом, аптекарскими весами, спиртовками и операционный, новейшей модели, с рычагами регулировки высоты. Из-под него торчала больничная каталка, обтянутая клеенкой. Возле печки, за китайской ширмой, прятался канцелярский стол, довольно облезлый, с латунным овалом инвентарного номера.

Центральное место занимало зубоврачебное кресло, но бормашины при нем не было. В кресле полулежал длинный худой мужчина, одетый в нижнюю грязную фуфайку и подштанники. Руки и ноги, пристегнутые ремнями, дергались так сильно, что тяжелое кресло тряслось и скрипело. Корпус выгибался дугой, обритая голова прыгала на подголовнике. Мужчина выл, кричать он не мог, изо рта торчал кляп.

За канцелярским столом сидел маленький худощавый брюнет в белом халате, писал что-то, низко склонившись, не обращая внимания ни на мужчину в кресле, ни на вошедшего доктора. Длинная, густо смазанная бриолином челка свисала до кончика носа и подрагивала в ритме движения пишущей руки.

Дипломированный врач, выпускник Тифлисского медицинского института, пламенный большевик Григорий Моисеевич Майрановский еще недавно заведовал токсикологической спецлабораторией Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ). Лаборатория занималась изучением ядов и разработкой противоядий. Григорий Моисеевич обожал яды, знал о них все и пытался создавать новые, более надежные, удобные в применении, имитирующие картину естественной смерти и не оставляющие следов в организме.

Ему требовалась зарубежная научная литература, он бесстрашно совал свой нос куда не следует, вынюхивал подходы к сверхсекретным разработкам, которые вел сверхсекретный спецотдел НКВД. В результате был уволен с занимаемой должности, исключен из партии «за развал работы спецлаборатории и попытку получить доступ к секретным сведениям».

В ожидании неминуемого ареста Григорий Моисеевич успел настрочить жалобу в ЦКК, в которой откровенно поведал о своих специфических научных изысканиях. Из ЦКК последовал приказ немедленно восстановить тов. Майрановского в партии. Сотрудники НКВД явились к нему, но не арестовали, а пригласили работать в секретной «Лаборатории Х» при 12-м отделе.

Майрановскому выделили удобное здание, особнячок на 2-й Мещанской, который прежде использовался для конспиративных встреч с секретными сотрудниками. В качестве «лабораторного материала» Майрановский получал заключенных, приговоренных к высшей мере наказания.

Поставкой заключенных ведал Василий Михайлович Блохин, начальник Комендантского отдела административно-хозяйственного управления НКВД. Майрановский передавал ему в устной форме заявки. Блохин подбирал людей требуемого возраста и телосложения. Молодые, старые, худые, полные, здоровые, больные доставлялись в особнячок на 2-й Мещанской в полное распоряжение Майрановского. Когда они умирали, Блохин подписывал акт об исполнении приговора.

В ходе опытов Майрановский обнаружил, что некоторые вещества не убивают, а развязывают язык. Испытуемый болтает без умолку, не контролируя себя. Это вдохновило Григория Моисеевича на поиски «таблетки правды».

Заказчиками продукции, производимой Майрановским, были сотрудники Иностранного отдела. Совершенные яды требовались им для спецопераций за рубежом. Работа над созданием «таблетки правды» вызвала у них жгучий интерес, было решено предоставить в помощь Майрановскому опытного психиатра. Руководство ИНО остановило свой выбор на докторе Штерне.

– Опаздываете, товарищ Штерн, – произнес Майрановский, не поднимая головы. – Я буду вынужден сигнализировать руководству.

Карл Рихардович ничего не ответил, подошел к мужчине в кресле, вытащил кляп, приложил пальцы к запястью, стал считать пульс.

Майрановский поднялся из-за стола.

– Ну-ну, Карл, я пошутил. Обиделись? Опоздали вы всего на пять минут, просто я не люблю ждать, вы знаете, я страшно нетерпелив, когда чувствую близость заветной цели. Азарт ученого, вам ли не понять этого сладкого и мучительного чувства.

Ясные голубые глаза Майрановского смотрели в упор на доктора, тонкие бледные губы мечтательно улыбались.

«Челка, голубые глаза навыкате, не хватает чаплинских усиков, а так – одно лицо», – подумал Карл Рихардович и спокойно произнес:

– Близость заветной цели, азарт ученого, все это замечательно, только зачем вы человеку с разбитым носом сунули кляп в рот? Нос у него не дышит. Еще немного, он бы умер от асфиксии.

Больной жадно хватал воздух беззубым ртом. Пульс был бешеный, но конвульсии закончились. Тело обмякло, глаза закрылись. Доктор быстро пересек комнату, распахнул окно. Сухо затрещали бумажные ленты, которыми Кузьма заклеивал на зиму рамы, вздыбились и полетели на пол бумаги с канцелярского стола, приоткрылась и с грохотом захлопнулась дверь.

– Товарищ Штерн, что вы делаете? Меня продует! – в ужасе пискнул Майрановский.

– Ему нужен воздух, много воздуха, – доктор вернулся к больному, расстегнул ремни на запястьях, помассировал вспухшие кисти, приложил пальцы к шейной артерии.

Пульс немного успокоился. Лицо из багрового сделалось бледно-желтым.

– Вы меня слышите? – спросил доктор.

– Зачем? – пробормотал больной на выдохе. – Зачем подохнуть не дали?

Майрановский пытался закрыть окно, рама разбухла, он никак не мог втиснуть ее обратно.

– Простите, сработал рефлекс, наверное, я поступил неразумно, – прошептал Карл Рихардович на ухо больному.

– Так исправьте, пока не поздно. Не могу больше, – морщась, пробормотал больной. – Вколите мне что-нибудь, для вас пустяк, для меня огромное облегчение.

Майрановскому надоело возиться с рамой, он подошел к двери, громко позвал Кузьму. Тот явился мгновенно, окно закрыл на крючок, проворчал:

– Едрена вошь, заклейку содрали, теперь дуть будет, понимаешь. А чего это документы валяются? Документы государственные на полу, ну-ка я подберу.

– Не трожь, я сам! – рявкнул Майрановский. – Окно заклеишь сегодня же. Все, иди.

Пока Майрановский собирал бумаги, Карл Рихардович освободил от ремней ноги больного, повернул рычаг кресла так, чтобы опустилась спинка, прошептал:

– Отдохните, попробуйте поспать.

– Вечным сном… послушайте, меня все равно расстреляют, ну что вам стоит? Укольчик, и никаких мучений, – бормотал больной.

– Нет.

– Дайте пить, раз уж подохнуть не дали.

Карл Рихардович налил воды из графина, приподнял голову больного, поднес стакан к губам. Глядя, с какой жадностью он глотает, доктор подумал, что человек этот мог бы еще пожить, даже после всего, что с ним сотворили.

– Он по всем параметрам подходящий экземпляр, – сказал Майрановский. – Я испробовал на нем хлораль-скополамин[10], но, кажется, произошла передозировка.

– Подходящий экземпляр? – Карл Рихардович подошел к Майрановскому, встал у него за спиной. – Вы хотите сказать, что источник информации долго сидел в тюрьме, его там лишали сна, сломали нос, выбили зубы, кормили соленой рыбой и не давали пить?

Майрановский развернулся на стуле, снизу вверх уставился на доктора. Глаза казались огромными и хрустально прозрачными. Такие же глаза были у полоумного ефрейтора. Дело, конечно, не в цвете радужки, не в прозрачности и выпуклости. Просто из этих окошек глядит на тебя нечто непостижимое.

«Психиатрия – наука о душевных болезнях. Существа, у которых душа отсутствует, никакому изучению и лечению не поддаются, – подумал доктор. – Куда же девается душа у таких существ? Кажется, Данте пытался ответить. В одном из последних кругов ада обитают души тех, кто формально числится живущим на земле. „Он есть, и пьет, и спит, и носит платье…“»

Последнюю фразу, цитату из Данте, доктор пробормотал вслух, по-немецки. Майрановский молчал и продолжал смотреть на него не моргая, не двигаясь. Видимо, простой вопрос озадачил его, что-то сместилось в мозговом механизме.

– Источник информации, – спокойно продолжил доктор по-русски, – служит в каком-нибудь министерстве – обороны, экономики, неважно. Не мое дело, где он служит, но я знаю совершенно точно, что этот человек сыт, отлично высыпается, не искалечен побоями, не измотан болью. Вы, Григорий Моисеевич, повторяете все ту же методологическую ошибку. Прежде чем испытывать пилюли правды, необходимо привести человека в подобающий вид, а не пихать вашу дрянь дистрофику, полутрупу.

– Срочный заказ, – промямлил Майрановский. – Запасного подходящего экземпляра не нашли.

– Тем более странно, что вы чуть не угробили его.

– Я действую по инструкции!

Никаких инструкций не существовало. Похоже, это была одна из кодовых фраз. Как только Майрановский произнес ее, подвижность вернулась к нему, на щеках выступил легкий румянец, глаза заморгали, ноздри затрепетали. Мозговой механизм включился и заработал в нормальном режиме.