Мир итальянской оперы - Тито Гобби

Все возрастающая алчность человечества стала своего рода эпидемией, иммунитет к которой есть лишь у немногих. Прорваться вперед любыми средствами — вот что сделалось целью жизни. И вместе с этим честолюбивым стремлением на передний план вышло нечто вроде бесстыдного мародерства. Человек, не имеющий никакого таланта, присасывается к настоящему произведению искусства, будто это произведение — кусок мягкой глины, на котором можно поставить свое клеймо, свой собственный наглый и ничтожный отпечаток. Множество так называемых оперных режиссеров и продюсеров, не знающих ни одной ноты, придумывают тысячи разных нелепостей и глупостей для послушных кукол, какими они считают исполнителей.

Но капля точит камень, и человечество, если оно поддастся такого рода уловкам, может утратить свою реальную художественную сущность. Только художник в состоянии спасти искусство, и он должен защищать свои принципы и отстаивать свое право на ответственность. Скорее всего, это потребует от него определенных жертв, но самоуважение художника — драгоценный камень, который, утратив однажды, трудно потом отыскать.

Вы можете спросить, зачем я все это говорю, что здесь общего с "Отелло"? В своем эмоциональном "всплеске" я пытался вспомнить один спектакль "Отелло", когда сам оказался в сложном положении, — мне пришлось твердо держать свою линию, настаивая на том, что я считал художественно правильным (окончательное решение далось мне с трудом, с сожалениями). Это было в Нью-Йорке, в "Метрополитен", много лет назад, когда меня пригласили петь партию Яго. Режиссера я знал хорошо, и часто его работы восхищали меня. Но в данном случае его концепция постановки — и, в частности, образа Яго — абсолютно не совпадала с моей. И человечески, и профессионально это было для меня мукой, в результате я отказался участвовать в спектакле. Уверен по сей день, что, поступив так, я послужил произведению более честно, чем если бы заставил себя войти в тот образ, который был мне совершенно чужд. Яго важнее, чем Тито Гобби.

А теперь перейдем к обсуждению оперы Верди "Отелло".

Широко известно, что композитор много думал об этом сочинении, хорошо понимая все трудности и, возможно, не решаясь вступить в соревнование с гением Россини. Бойто написал либретто, и в 1880 году Джулио Рикорди удалось убедить Верди прочитать его. Верди влюбился в либретто Бойто и купил его, но еще долго колебался, прежде чем приступил к работе.

Бойто, профессиональный музыкант, был также истинным поэтом, по-своему очень хорошим. Первая редакция либретто добросовестно следовала за текстом Шекспира. Вероятно, слишком добросовестно, если учесть задачи и вкусы Верди — любовь композитора к быстроте действия, сценическим эффектам, неожиданным случайностям. Музыкальный театр существенно отличается от драматического. Будучи преданным драме и желая остаться верным тексту Шекспира, Верди тем не менее отлично понимал, что действие надо сделать проще, цели героев — яснее. Композитор попросил Бойто переделать драму в более компактное, более сжатое, более "подвижное" либретто.

Если говорить о музыкальной стороне, первое, что сразу замечаешь в "Отелло", — это постепенное исчезновение законченных, фиксированных форм так называемой "номерной оперы", что дает музыкальному потоку определенную непрерывность. Именно к этому Верди стремился всегда — текучий поток музыки, без перерывов, свободный, логичный, неожиданный, как сама жизнь. В "Отелло" единый музыкальный поток сразу приковывает наше внимание, а в "Фальстафе" он находит свое совершенное воплощение. Однако неверно было бы рассматривать эти два великих произведения как шедевры, неожиданные в творчестве Верди. На самом деле они являются логическим продолжением удивительной эволюции композитора.

Верди принял мелодраму в той форме, в которой она перешла к нему от предшественников. Однако он принял ее не рабски. Даже в таких ранних работах, как "Макбет" (1847 год), инстинктивно ощущаешь, что Верди скованно чувствует себя в рамках фиксированных форм "номерной оперы". Уже в ранних произведениях он расширял эти формы, пытаясь связать их в непрерывное драматическое действие. Даже если рассматривать только структуру этих опер, особенно написанных после так называемой "романтической трилогии", можно увидеть, каким образом он концентрировал внимание на главных характерах и ситуациях.

Верди унаследовал от предшественников мелодраму с ее ариями, речитативами и всем прочим. Но этот опыт был для него уже в прошлом; на первом месте у композитора стояла драматическая экспрессия, вы разительность, и в первую очередь вокальная. Он начал придавать все большее значение тому элементу, который выявлял драматическое действие, — речитативу.

Даже в ранних операх Верди, не говоря о поздних, речитативы чрезвычайно экспрессивны. Композитор довольно рано понял, что необходимо "облагородить" музыкальное содержание этого элемента оперы. Уже в "Макбете" и "Луизе Миллер" появляется истинно вердиевский речитатив — чрезвычайно гибкий и выразительный, свободно перемешивающийся с арией, декламацией и мелодическими каденциями; при этом оркестр часто поддерживает голос простыми и мягкими аккордами, что выглядит очень эффектно.

Начиная с первых опер романтической трилогии, мелодрама в руках Верди изменила свой характер, традиционные формы растворились в свежем, индивидуальном стиле. Речитативы, арии, ансамбли имеют теперь новую структуру, и оркестр по-иному служит драматической экспрессии. С этого момента легко проследить путь, которым шел Верди, преобразуя мелодраму в подлинно музыкальную драму, какой и стала опера "Отелло".

Двигаясь от законченных, фиксированных форм, Верди ни в коей мере не расставался с ними. Но они вставлены, введены внутрь потока мелодической ариозной декламации, которая характеризуется особой пластической выразительностью. Каждый знает Застольную песню Яго, его "Кредо" и "Мечтания", ариозо Отелло "С вами прощаюсь навек, воспоминанья". Все это "номера", но они не нарушают непрерывного потока музыкального действия.

Персонажи драмы — и в особенности Яго — выявляют себя не столько в этих лирических "всплесках", сколько во второстепенных эпизодах, отдельных фразах, изменении тона. Образы растут и развиваются, а вовсе не остаются каким-то наброском, эскизом аllа bravа, характеры не определяются в одной, пусть и важной, сцене.

При первом знакомстве с либретто может показаться, что переход Отелло от любви к ревности слишком неожидан и психологически неубедителен, что Кассио чересчур тщеславен, а Дездемона неправдоподобно наивна. Но не забывайте, что первоначально Верди хотел назвать оперу "Яго", и, пожалуй, Яго так и остался главным героем драмы. Именно Яго, его образ и поступки особым светом озаряют всех остальных героев.