Мир итальянской оперы - Тито Гобби

На некоторых спектаклях эту картину мы кончали сценой смерти Родриго. Умирал Родриго — и занавес опускался. Должен признаться, что мне это очень нравилось! Хотя, конечно, тут я проявлял эгоизм. Появление короля, довольно мужественное поведение Карлоса, мятеж народа, вмешательство Великого Инквизитора и финальная Осанна — все это, честно говоря, служит великолепным завершением картины.

Последняя сцена происходит в монастыре Святого Юста. Елизавета распростерлась перед гробницей императора Карла V, она поет: "Сын господень, познал ты страданья земные". С бесконечной грустью она вспоминает родную, любимую страну, лес Фонтенбло и первую счастливую встречу с Карлосом. Трогательными словами Елизавета прощается с золотыми грезами: "Властвуя над вселенной, к нашей мольбе смиренной слух свой склони, с высот своих на нас ты воззри!" Она пришла сюда, чтобы встретиться с Карлосом в последний раз. Прекрасная музыка напоминает об их прежних свиданиях. Елизавета призывает инфанта выполнить обещание, данное Родриго, — помочь фламандскому народу и принести мир и счастье истерзанной стране.

Огромная ария, к тому же расположенная в самом конце огромного спектакля, требует от певицы большой силы и выносливости. Дуэт не менее труден, он полон бесконечного томления и внутренней борьбы молодых героев — Карлос и Елизавета должны подавить свою любовь и подчинить ее долгу. Влюбленные никак не могут расстаться; инфант говорит: "А теперь всему конец… Ухожу я с душою просветленной… Ты плачешь?"

Противоречивые эмоции терзают их души, выматывают силы. В этом дуэте каждый певец должен как можно серьезнее вдумываться в слова партнера, в его чувства — столь же глубоко, как и в свои собственные. Долг побеждает: "Да, прощай, в этом мире мы с тобой расстаемся".

В этот момент появляются Великий Инквизитор и Филипп, объединенные неистовой жаждой мести. Они приказывают стражникам схватить королеву и инфанта. "Долгу я не изменю!" — кричат Филипп и Великий Инквизитор в унисон. (Не говоря уже о воле Святой церкви.)

Карлос обнажает шпагу, защищаясь; неожиданно возникает фигура Карла V, которого все считают мертвым. Он обнимает внука и уводит его в глубь монастыря.

Это великолепная театральная развязка в вердиевском духе, которым композитор здесь, как обычно, мгновенно разрешает сложнейшую ситуацию, переводя реальность в мир загадочности и мистики.

Многие специалисты — музыканты и режиссеры — предлагали изменить конец оперы, использовать финал шиллеровской пьесы. Но, даже если не принимать во внимание музыкальные трудности, которые возникнут при такой замене, ни у кого, по-моему, нет права осквернять произведение искусства, приводя его с соответствие со своими представлениями и идеями, какими бы высокими свойствами эти идеи ни обладали.

Это было бы так же кощунственно, как переделать глаза Венеры, чтобы "исправить" очаровательную раскосость ее взгляда.

ГЛАВА 12. «ОТЕЛЛО»

Не могу припомнить, случались ли на свете времена, когда не рассуждали бы о "кризисе оперы". Книги и письма, датированные давно прошедшими годами, содержат те же дискуссии об оперном кризисе. Я лично убежден, что кризис оперы родился вместе с самой оперой.

Когда-то оперное дело находилось в руках состоятельных покровителей, знатных людей, для которых опера была сугубо личной прихотью. Такой покровитель финансировал ее и наслаждался ролью мецената. Затем на подмостках появился импресарио, более организованный джентльмен хотя бы уже потому, что опера стала его профессией. Однако импресарио обычно проявляли изрядную скупость по отношению к актерам, обрекая их на собачью жизнь, может быть, еще более тяжкую, чем жизнь странствующих комедиантов. Нынче настала эпоха, когда всем заправляет фантастический "сценический аппарат", который вносит в спектакль как в зрелище существенный вклад, но обычно делает это в ущерб композитору.

До сих пор открываются частные оперные театры, строятся новые. На жизнь сцены оказывают определенное влияние люди, чаще всего возвысившиеся благодаря интригам и политиканству. Разные интересы, продиктованные ими, вклиниваются и в саму оперу, и в ее постановку. А пост директора оперной труппы — таящий большие возможности, предоставляющий контакты на самом верху иерархической лестницы — стал ныне завидной наградой. Те, кому не удалось достичь вершины, довольствуются причитаниями и жалобами, что-де опера ни к черту не годится, что она топчется на месте и даже катится вниз, под откос. Многочисленные голоса предлагают бесчисленные планы по исправлению ситуации. Певцам же редко представляется возможность высказать свою точку зрения.

Обвинения, предложения, скоропалительные решения, протесты, жалобы (в частности, на нехватку денег), как острые ножи, регулярно и постоянно вонзали в живую плоть оперы, но каким-то образом не убили ее. Напротив, будто некий вид волшебной иглотерапии, эта процедура сделала оперу бессмертной. Потому что никто не может отнять у нас музыку и способность петь. Музыка растворена в воздухе, в душе человека, она присутствует в самой тишине. Как сказал мне папа Пий XII: "Музыка — это любимая дочь Бога".

В начале нашего столетия двух или трех человек вполне хватало, чтобы организовать оперную труппу. Сегодня сотни, если не тысячи, людей живут оперным бизнесом, эксплуатируют оперное творчество, но даже им не удается убить оперу. Современным миром управляет прогресс, безжалостно сбивая с истинного пути бедное, и без того потерянное, человечество. Человек как личность не представляет уже интереса, потому что все стало "реакцией масс". Массовая политика, массовые сцены на подмостках, средства массовой информации. Что касается последнего, я понимаю дело так: определенные группы людей произносят одни и те же фразы, как будто у них один мозг на всех. Вынужденная необходимость принимать чужие идеи и предложения, даже не задавая вопросов, неизбежно ведет к торжеству смертельно опасной посредственности. Именно поэтому искусство с таким трудом пробивает сегодня себе дорогу. Искусство стало хорошо организованным бизнесом.

Какова же причина всего этого? Я отвечу, и ответ будет очень простой: алчность.

Все возрастающая алчность человечества стала своего рода эпидемией, иммунитет к которой есть лишь у немногих. Прорваться вперед любыми средствами — вот что сделалось целью жизни. И вместе с этим честолюбивым стремлением на передний план вышло нечто вроде бесстыдного мародерства. Человек, не имеющий никакого таланта, присасывается к настоящему произведению искусства, будто это произведение — кусок мягкой глины, на котором можно поставить свое клеймо, свой собственный наглый и ничтожный отпечаток. Множество так называемых оперных режиссеров и продюсеров, не знающих ни одной ноты, придумывают тысячи разных нелепостей и глупостей для послушных кукол, какими они считают исполнителей.