Преломление. Обречённые выжить - Сергей Петрович Воробьев

Поднялись засветло. За бревенчатыми стенами избы слегка прослушивался ропот неугомонного океана. Потапыч вложил в магазин пять патронов калибра 7.62, затвором дослал один в патронник, направил ствол в печку, прицелился и сказал:

— Надо бы проверить место боевых действий. Предчувствие у меня есть. Не зря медведица выла вчерась нечеловеческим голосом. Наверно, ты ей, Коля, нос из своей ракетницы опалил. Или ещё что.

Потом подумал и, уставившись в какую-то туманную точку, спросил:

— По сто грамм на ход ноги бум?..

Отперев заложенную деревянным брусом дверь, мы вышли посмотреть на последствия нашей охоты. Солнце уже задело верхушки наиболее высоких сопок. Северный ветер с океана был свеж и слегка поддувал в спину. Подойдя к месту нашей засады и оглядев открывшуюся панораму, мы собрались было уже уходить, так как ничего примечательного на глаз не попадалось. Как вдруг Потапыч, сощурив глаза и что-то заприметив, засуетился:

— Так-так-так! Кажись, меньшого задели. В распадке, бедолага, лежит в одиночестве, сразу и не разглядишь.

Спустившись в низинку, мы увидели притулившегося под большой кочкой медвежонка. Малыш лежал, свернувшись в комочек, не подавая никаких признаков жизни. Для пущей предосторожности Потапыч пошевелил медвежонка стволом карабина.

— Готов! Теперь понятно, почему медведица так выла. Кто ж знал? Метили вроде в большую мишень, а попали в меньшую. Кто ж его ухайдакал-то — я или Николай? Другим калибром его не возьмёшь.

Следов пули мы не нашли пока. Не от страха же он окочурился. Впятером впряглись в ношу и потащили убитого к хижине.

— Тяжёл, бродяга! — сетовал Потапыч. — Кило на 170 потянет, а то и боле. А если бы мамашу подстрелили? Всё! Разделывай на месте и частями волоки.

— Жалко медвежонка, — посетовал я, — почти и не жил ещё, а здесь бац — и свалили почём зря.

— Жалко?! — удивился Потапыч. — А телятину тебе есть не жалко? Ты что, вегетарианец? Или йог продвинутый? Знаешь ли ты, что у дикого зверя шансов выжить гораздо больше, чем у коров на скотобойне? Кстати, тебя медведь или волк не пожалеет, если в лапы к нему попадёшься. Так что здесь всё примерно на равных. По крайней мере, честнее, чем скот под топор подводить. Здесь, считай, война, а там — казнь. Ну, задело случайной пулей — судьба. А если б самец его сожрал? И такое бывает. Папаши-медведи своих детей иногда жрут с голодухи. Что, лучше б было?! Это ж зверь! Хищник! А не заяц безмолвный. Вот зайцев действительно иногда жалко почему-то.

Потапыч с Колей сразу приступили к разделке.

— Здесь главное — шкуру не подпортить, — рассуждал при этом наш бригадир, — это главный трофей. Мясо что? Съел и забыл. А шкура — она на память. Правда, и повозиться с ней надо. Сначала просолить хорошо, а уж в домашних условиях очистить, вымочить, выстирать, голову оформить. Одного уксуса уйдёт на ползарплаты. А стирального порошка? Пачки четыре, а то и пять. Но всё дешевле, чем таксидермисту отдавать.

У Потапыча была надежда найти в теле пулю, убившую медведя. Если пуля калибром 7.62, то, считай, шкура его. Таков обычай: мясо и жир на всех поровну, а шкура тому, кто сразил зверя. Коля питал те же надежды. Очень скоро пулю нашли. Она застряла в сердце. Калибр 5.6. Трудно было поверить, что Гунар из своей мелкашки его и убил.

— Ну, Гунар, — не переставал удивляться Потапыч, — этот случай можно в Книгу рекордов Гиннеса занести. Чтоб из мелкашки медведя завалить?! Ведь расскажешь — никто не поверит. Тем не менее факт. Шкура тебе по праву достаётся. С удачной охотой тебя! С полем!

На обед мы решили полакомиться свежей медвежатиной. Развели меж камней костерок, сверху — железную сетку, а на неё уже мясо. Я зорко следил за процессом, вовремя переворачивая скворчащие на огне куски, глотал слюни и облизывался, поскольку с утра маковой росинки во рту не было. А утренние сто грамм только разожгли аппетит. В это же самое время несколько поодаль от дома Гунар вываривал в большом чугунном казане освежёванную медвежью голову, чтобы потом вычистить её и позже вернуть на своё место уже со стеклянными глазами и разинутой пастью.

Когда мясо основательно прожарилось и приобрело съедобный вид, я решил снять пробу, отдавая предпочтение кусочкам с корочкой. Что медвежатина сильно отличалась от другого мяса, я бы не сказал, но определённый привкус присутствовал. Однако съел с удовольствием.

— Вроде готово.

— Готово будет, когда потушим, — откликнулся Потапыч, — а сейчас рановато ещё. Мясо непроверенное, с трихинеллой может оказаться, его для безопасности нужно часа три на огне подержать.

Мне стало как-то не по себе.

— Что за трихомонелла? Триппер от неё, что ли?

— Ха! Триппер по сравнению с трихинеллёзом — насморк. Трихинеллёз — это на всю жизнь. Паразитарное заболевание, проникает в кровь, в мозг. Не приведи Господи!

«Не зря медведица выла, — подумал я, — не к добру это».

И добавил вслух:

— А я уже попробовал…

После продолжительного молчания Потапыч посоветовал:

— Хорошо, что у нас сезон заканчивается. Послезавтра буксир должен прийти за нами. По прибытии в Певек на всякий случай в амбулаторию сходи сдать анализ на эту самую трихинеллу. Чем раньше начнёшь лечиться, тем лучше.

— А если спиртом её приморить? — спросил Николай.

— Спирт никогда не повредит, но анализ сдать желательно. На всякий случай.

Когда устроили застолье, я к медвежатине больше не прикасался. Всё на спирт налегал и к отплытию был уже хорош. Помню только, что меня Вадим с нашим кандидатом уж и не помню каких наук, Гунаром, в пакетбот вдвоём загружали. А утром понесло по полной программе: мутило, рвало, выливало из всех пор. Чистило хорошо, казалось — вакуум уже внутри, а оно всё прёт и прёт. Никогда так плохо мне не было. Позеленел, осунулся, зачах, дрожь в руках и коленях, в ушах не то звон, не то далёкий вой медведицы. Всё время думалось: «Вот она, трихомонелла проклятая, так и загнуться можно ненароком». Но Потапыч успокаивал:

— Это у тебя алкогольная интоксикация. Спирт вчера глотал не закусывая? Вот и результат. Со спиртом тоже, брат, надо осторожнее. Это тебе не водка.

— Так я трихомонеллу эту самую глушил, чтоб заспиртовалась окончательно.

— Во-первых, не трихомонеллу, — поправил Потапыч, — а трихинеллу, а во-вторых, можешь не сомневаться, после такой санации из тебя не только паразиты все вышли, но и микробы тоже. Для организма — лучшая профилактика.

Но мне от такой профилактики легче не становилось. Вспоминались слова бригадира: «мясо съел и забыл…» А теперь на всю жизнь запомнится. И может,