Восстание в крепости - Гылман Илькин

Прошло более получаса. Глаза Азиза устали смотреть в одну точку. Наконец он увидел на фоне темно-серого неба силуэт часового. Поравнявшись с кустом, под которым лежал Азиз, тот становился. Мальчик даже перестал дышать, сердце у него тревожно забилось.

"Почему он остановился? Неужели заметил?".

Но вот часовой двинулся дальше по стене, медленно, размеренным шагом. Азиз выждал, пока он отойдет подальше, затем поднялся с земли, метнулся к стене, прижался к ней спиной и, затаив дыхание, прислушался. Шаги часового все глуше и глуше. Вот их уже совсем не слышно. Азиз осторожно пошел вдоль стены и приблизился к тайнику в стене, заложенному камнем.

Справа, в ущелье, по дну которого проходило высохшее русло, послышался глухой грохот.

"Наверно, камень со стены сорвался, — подумал Азиз. — Или, может быть, кто-нибудь пробирается сюда от ущелья?"

Не теряя ни минуты, он бросился назад и опять спрятался за куст. Сердце у него колотилось.

Спустя несколько минут со стороны ущелья раздался шорох, будто кто-то шел сюда. Азиз замер, еще сильнее прильнул к земле. Вскоре он увидел человеческую тень, которая двигалась от обрыва вдоль крепостной стены. По спине у него пробежал мороз.

Человек остановился возле того места, где был тайник, нагнулся и долго возился у стены, даже зажег спичку, стараясь что-то разглядеть. За те несколько секунд, пока горела спичка, Азиз увидел, что это вовсе не светловолосый солдат по имени Виктор, который, как говорил Бахрам, был единственный среди солдат, кто знал о существовании тайника в крепостной стене.

По всей видимости, не найдя того, что искал, человек повернул назад и скоро исчез во тьме. И опять сверху на дно ущелья полетели камни, порождая глухой шум.

Скоро стало тихо. Только редкие капли дождя шуршали в сухой траве и ветвях куста. Временами вдали, очевидно, за горной грядой, вспыхивали молнии, озаряя край неба. Но грома слышно не было.

На щеку Азиза упала крупная дождевая капля. Мальчика все больше охватывало чувство тревоги. Он был поражен тем, что увидел. Ведь, кроме него да светловолосого солдата, которого он хорошо знал в лицо, никому не был известен этот тайник в крепостной стене, куда он уже не раз прятал листовки. Кто же этот высокий человек, пробравшийся ночью к их потайному месту? Зачем он приходил сюда? Неужели их выследили? Кто знает, а вдруг и те листовки, которые он, Азиз, спрятал в тайнике неделю назад, взял не светловолосый солдат, а этот ночной вор? Однако Азиз тотчас разуверил себя в последнем. Случись подобное, об этом непременно узнал бы Бахрам. Очевидно, ночной вор напал на их след совсем недавно, в последние дни.

"Хорошо, что я не успел положить листовки в тайник! — обрадовался Азиз. — Приди я раньше, случилось бы непоправимое, они оказались бы в руках этого человека. Кстати я задержался дома! А теперь надо уходить. Выберусь ползком из зарослей — и скорей к Бахраму!"

Азиз пополз.

Когда он осторожно постучал к Бахраму, шел проливной дождь. Открыл ворота сам Бахрам. Увидев промокшего с головы до ног Азиза, он быстро провел его в дом.

— Что случилось, Азиз?

От волнения мальчик не сразу смог ответить. Отдышавшись и придя немного в себя, он рассказал Бахраму все, что с ним произошло у крепостной стены.

Рассказ этот глубоко взволновал Бахрама. Переведя взгляд на пастушью торбу, висевшую на плече у парня, он спросил:

— Листовки при тебе?

— Да.

Бахрам понял, что на их след напали. Нужно было срочно принимать какое-то решение. Прежде всего следовало спрятать листовки в надежном месте.

— Видел тебя кто-нибудь, когда ты шел сюда?

— Нет, никто не встретился. И за мной никто не шел. Я все время оглядывался.

Бахрам задумался. Раз тайник, в котором прятались листовки, выслежен, возможно, этой ночью произойдет еще что-нибудь неприятное. Он вспомнил, что говорил фаэтонщик Узун Гасан, который приходил к нему вечером. А что, если над их организацией действительно нависла серьезная угроза? Неужели они недоглядели? Как бы там ни было, события этого дня были не очень отрадные…

Бахрам велел Азизу идти к учительнице Лалезар и передать ей листовки. Они условились: если Азиз благополучно передаст листовки Лалезар-ханум, то, возвращаясь, он пройдет мимо дома Бахрама, напевая песенку.

Азиз ушел, Бахрам потушил лампу и лёг, оставив дверь дома приоткрытой, чтобы услышать Азиза.

Дождь прекратился. Время шло. В доме, во дворе, на улице царила тишина. Вахрам лежал, облокотившись на подушку, курил и ждал. На улице по-прежнему было тихо. По подсчетам Бахрама Азиз давно уже должен был пройти.

"Почему он задержался? Неужели что-нибудь стряслось?"

Мать, заметив, что сын курит без конца, спросила:

— Сынок, ты почему не спишь? Или заболел?

Бахрам шепотом ответил:

— Здоров я, мама. Спи, не беспокойся.

— Отчего ты все куришь?

— Так… Не спится.

Мать уже привыкла к тому, что за последние два года сын не всегда был откровенен с ней. Она вздохнула и еще долго ворочалась с боку на бок, наконец дыхание ее стало ровным, она заснула.

Была почти полночь, когда приятный детский голос пропел какую-то песенку. Наконец-то! Бахрам облегченно вздохнул. "Значит, все в порядке. Листовки находятся в надежных руках!"

Глава седьмая

Пристав Кукиев и его уважаемый гость вышли из душных, жарких комнат во двор. В доме невозможно было сидеть. Марлевые занавески на окнах, выходящих в сад, во двор и на улицу — единственное спасение от комаров, — мало пропускали воздуха.

Приятно посидеть душным летним вечером на мягкой тахте, под усыпанной огромными белыми цветами магнолией.

На Кукиеве был халат, украшенный блестками, похожий на женский плащ. Взобравшись на тахту с ногами, по-восточному, он взял в рот мундштук кальяна и принялся сосать его. В старинном, крытом глазурью кальяне забулькала вода.

Гость опустился в плетеное венское кресло, стоявшее рядом с тахтой. Ноги его не доставали до земли. Пристав, взглянув на них, не удержался от улыбки. Потонувшая в просторном кресле хилая фигура гостя показалась ему такой забавной и смешной, что он даже фыркнул, потом откашлялся и спросил:

— Мне кажется, вы устали, господин Тайтс?

Гость заерзал в кресле, подался вперед, стараясь достать ногами до земли.

— Да, я утомлен, — ответил он. — Сегодня пришлось много походить. Эта жара очень некстати.

На губах у пристава вспыхнула и погасла ироническая ухмылка.

— Я вижу, вы не щадите себя, — сказал он. — Наш городок и вообще вся наша местность изобилуют подъемами и спусками. Таковы кавказские города. Вам следовало бы хорошо отдохнуть несколько дней и тогда уже приниматься за дело. — Пристав вынул изо рта мундштук кальяна, откашлялся. — Поверьте мне, Игнатий Игнатьевич, уж больно вы торопитесь. Даже слишком торопитесь! Вы вполне могли бы отправиться на прогулку через несколько дней.

Лицо Тайтса сморщилось, брови взлетели вверх, к щетинистым волосам. Плотные губы крепко сжались, изменив свои очертания. Было ясно, что слова пристава задели его.

— Вы называете прогулками важную государственную службу?! Разумеется, ваши слова следует воспринимать только как шутку?

— Ну разумеется. Вы правильно подметили: я пошутил. Однако спешу сказать вам: если бы вы дали мне знать накануне, я приготовил бы для вас фаэтон. Карабкаться по таким горам — под силу лишь местным жителям.

В словах пристава прозвучала явная ирония. Тайтс задвигал острым, гладко выбритым подбородком, прикусил тонкую губу, поправил пенсне на носу и бросил на пристава недовольный взгляд.

— Некоторые места я должен был обойти только пешком, милостивый государь. Это имеет большое значение для нашей будущей деятельности.

Пристав Кукиев не был прежде лично знаком с этим желчным человеком, но кое-что о нем слышал.

Игнатий Игнатьевич Тайтс пользовался славой первоклассного сыщика в Тифлисской губернии. Ни одна серьезная операция жандармского управления не проходила без его участия.

"Ясно одно, — размышлял Кукиев, — подполковник Добровольский считается на Кавказе видной фигурой. Посылка в Закаталы такого опытного сыщика — результат его настояний. Должность секретаря полицейского участка — только ширма, призванная прикрывать тайную деятельность Тайтса в Закаталах. Может быть, решили установить наблюдение и за мной? Недовольны моей работой?"

От этой мысли приставу сделалось не по себе. Он почувствовал, как в душе у него пробуждается чувство неприязни к гостю.

"Нет, нет, я ни в чем не провинился перед государем, — поспешил он утешить себя. — Не произошло ничего, что могло бы запятнать мою репутацию. А посему пусть в Закаталы хоть со всей России съедутся сотни знаменитых сыщиков, все равно меня это нисколько не унизит. Достаточно вспомнить мою родословную. Мои предки на протяжении семи поколений верно служили российскому престолу. Мне ли бояться этого скелета, обтянутого кожей? — Пристав, усмехнулся. — Нет, господа, я не такой простак, как вы думаете. Не ждите, я не буду угодничать перед вами. Этого вам не видать, как своих ушей!"