Долина совести - Марина Дяченко

Наверху, в зале ожидания, за стеклянной стеной было тесно и душно. Влад видел, как без трех минут шесть – стрелка круглых вокзальных часов только что судорожно дернулась – к подножию памятника подошла женщина в длинном светлом пальто.

Он сидел к ней вполоборота, опустив голову, ничем не отличимый от прочих будущих пассажиров, коротающих время в ожидании поезда. Он прикрыл лицо ладонью, будто от усталости, и смотрел сквозь пальцы; она стояла в неудобном месте, мимо нее спешили люди и грохотали колесиками огромные чемоданы, ей было очень не по себе, но она стояла прямо, гордо подняв подбородок, и всматривалась в лица тех, кто проходил рядом.

Она постарела. Она действительно поправилась, изменился овал лица, короткие волосы были теперь длинными, с небрежно закрашенной проседью.

Она совсем не изменилась. Все такими же высокими оставались скулы, развернутыми – плечи, тонкой и плавной – шея. Профиль – а Влад увидел ее профиль, когда она вдруг обернулась кому-то вослед – оставался лицом с монеты, уже не таким юным, но от этого не менее тонким и величавым.

Она проводила кого-то взглядом – и разочарованно опустила голову. Вероятно, ей померещился Влад. Сколько раз она сама мерещилась ему среди толпы?!

Прошло семь минут. Потом еще семь; на доске с расписанием щелкнули, сменяя друг друга, желтые буквы и цифры. Один поезд отправился, другой подали на посадку; ворковал о чем-то мягкий голос из динамиков. Женщина в светлом пальто так внимательно искала его взглядом, что Владу пришлось повернуться к ней спиной; он вытащил из сумки бритвенный прибор с квадратным зеркальцем, увидел собственный глаз, впалую щеку, плечо, а за плечом – памятник Железнодорожникам и светлую фигуру у его подножия.

Двадцать минут шестого. Влад встал, забросил сумку на плечо и медленно двинулся к лестнице.

Женщина устала от мелькания лиц, но все еще всматривалась. Разглядывала пассажиров за стеклянной стеной, в зале ожидания, смотрела туда, где Влад был только что…

Он спускался вниз в плотной толпе озабоченных, спокойных, ленивых, встревоженных, усталых, раздраженных, довольных, равнодушных людей. Секунда – он поравнялся с женщиной в светлом пальто; увидел ее краем глаза (она свободна. Он все-таки сохранил ее. Она никогда не придет под его двери, униженно умоляя, чтобы…) – и не разрешил себе смотреть дольше, потому что взгляд ее дрогнул и устремился за ним, будто влекомый магнитом, и опять упал на место, где Влад был только что, где теперь маячили (чтобы ее впустили. И она не умрет, если…) чужие лица. Через минуту Влад был уже с другой стороны памятника – теперь он поднимался во встречном потоке, и Анна не могла (если он вдруг погибнет. Она свободный и счастливый человек, у нее муж и двое…) его видеть за рюкзаками и спинами, зато он мог смотреть смелее.

(Двое сыновей…)

И она все-таки хочет его увидеть.

Влад поднялся до самого верха. Почти бегом сделал круг по залу ожидания; подошел к стеклянной стене.

На месте, где он сидел пять минут назад, восседала теперь полная тетка в окружении клеенчатых баулов.

Влад прижался к стеклу щекой.

Анна подняла глаза, будто ее позвали.

Влад видел, как поднялись ее плечи, когда она резко вдохнула спертый вокзальный воздух.

Попыталась улыбнуться. Нет, улыбнулась. Подняла руку…

Стрелка часов дернулась. Шесть тридцать. Анна махала ему рукой.

(Сквозь стекло и сквозь толпу…)

Влад смотрел. Как когда-то – давным-давно – смотрел на нее через всю большую аудиторию, по диагонали.

Анна смотрела тоже. Секунда… Другая…

Влад указал рукой на вокзальные часы.

Она проследила за взглядом за его жестом – и перестала улыбаться. Он помахал рукой, прощаясь. Она смотрела вопросительно; он кивнул. Она не тронулась с места, тогда он кивнул еще раз – повелительно.

Она медленно повернулась и пошла к выходу.

Он открыл глаза и долго не мог понять, где находится. Это кафе, говорил здравый смысл. Это «Мак-Дональдс» возле дворца Бракосочетания. Какого-такого сочетания? Брако. Драко. На соседнем столе стоит пластмассовая фигурка смешного зубастого дракона. Как-как называется этот материал? Пластмасса…

– Вы уже уходите? – спросила женщина с подносом в руках. На подносе громоздились пестрые бумажные свертки; вокруг женщины гарцевал мальчишка лет восьми, с синим воздушным шаром на палочке.

– Да, – сказал он, повинуясь приказанию здравого смысла. – Я уже ухожу.

Он поднялся, неуклюже взял со стола точно такой же поднос, как у женщины (от свертков остались только цветные бумажки, пустой бумажный стакан лежал на боку) и сунул его в щель жестяной тумбы, похожей на очень большой почтовый ящик. В недрах тумбы глухо ухнуло; он обернулся в поисках выхода. Всюду жевали, тянули из трубочек, причем половина посетителей были дети. Цветные шарики на палочках пялились на него, будто прозрачные драконьи глаза; он занервничал. Здравый смысл говорил ему, что надо выйти вон там, через стеклянную дверь, что опасности нет, что он просто зашел в кафе, чтобы перекусить, что он уже поел и теперь должен идти дальше…

Куда – дальше?

В контору, подсказал здравый смысл. В офис.

В дверном проеме он привычно пригнулся. Вышел под серое небо, поймал щекой несколько капель холодного весеннего дождя, сегодня шестое марта, сказал здравый смысл. Послезавтра – международный женский день…

Какой день?!

– Я, – сказал он шепотом. – Я должен был увести… этих двоих… увести… привести. Не уберег?!

Дети, с визгом скатывавшиеся по яркой горке, поглядывали на него мельком, без интереса. Он сунул руки в карманы куртки, повернулся левым боком к несущемуся по широченной дороге потоку этих… «машин», подсказал здравый смысл. И двинулся по направлению к мосту, проложенному не через реку, а через дорогу – чтобы одни машины могли разминуться с другими по воздуху…

Дождь усиливался. Здравый смысл вопил, что надо вытащить из сумки сложенный втрое «зонт», но он не спешил прислушиваться к здравому смыслу. Его устраивали прохладные капли, стекающие по лбу, по вискам, по затылку.

– Скидки, – сказала пожилая женщина, торгующая пирожками. – По случаю женского праздника – значительные скидки. Не желаете купить подарок?

Он отрицательно качнул головой.

Миновал мост. Осторожно пересек сперва одну улицу, затем другую; у входа в магазин неподалеку от площади Победы ему навстречу шагнула, поправляя низко надвинутый капюшон, улыбчивая девушка:

– Можно вас на минутку? Не хотели бы вы заняться изучением Библии?

– Прямо сейчас? – медленно спросил он, и девушка стушевалась под его взглядом. Минуту спустя он услышал, как она обращается к другому прохожему: «Можно вас на минутку? Не хотели бы вы заняться изучением Библии?»

– Свобода, – сказал милиционер в камуфляже, с резиновой дубинкой у пояса, – это всегда одиночество. Чем совершеннее свобода – тем полней одиночество.

– Что? – удивился он.

– Я это говорю к тому, что любая привязанность есть первый шаг к рабству, – охотно пояснил милиционер, оставляя свой пост возле обменного ларька и подходя ближе.

– Вряд ли, – нерешительно сказал он.

– Да-да, – ради убедительности милиционер коснулся наручников, болтающихся у него на поясе рядом с дубинкой. – Именно так. Даже если это привязанность к домашним тапочкам. Или к единственному сорту сигарет. Или к стране. Особенно к стране.

– Я не курю, – сказал он. – И у меня нет домашних тапочек.

– Значит, вы очень одиноки, – сказал милиционер. – Я вам завидую.

– Кажется, я опаздываю на работу, – сказал он.

– А я вас не задерживаю, – со значением сказал милиционер. – Ступайте себе.

И он пошел дальше; здравый смысл, казалось, потрясен был встречей с обладателем дубинки и теперь молчал, не беспокоя подсказками.

Он поднялся на порог из трех бетонных ступеней и, привычно пригнувшись, вошел в тесную чистенькую контору. Вдоль стены стояли остекленные витрины с выставленными напоказ мобильными телефонами; хорошо одетая длинноногая девушка внимательно изучала модели и цены. За стойкой сидел элегантный молодой клерк, самой яркой деталью его внешности был желто-оранжевый галстук на плотной мускулистой шее.

– Ты опять опоздал, – сказал клерк с неприязнью – Шеф вот уже пятнадцать минут…

– ТРОЛЛЬ! Помогите! ТРОЛЛЬ!

Он обернулся.

Девушка, еще секунду назад разглядывавшая телефоны, теперь кричала, вжимаясь спиной в витрину; лицо ее было белым, как рубашка элегантного клерка, а рот раззевался так широко, что виден был маленький, дрожащий в горле «язычок»:

– А-а-а! Тролль! Тролль! ТРОЛЛЬ!

И в стекле витрины за ее спиной Гран-Грэм увидел собственное отражение.

Глава пятнадцатая

Катастрофа

Их встречи приняли характер обмена заложниками. Ледяной взгляд, сухой кивок, формальное рукопожатие; каждый получал из рук другого частичку своей украденной свободы и торопился прочь, стараясь поскорее забыть унизительную процедуру обмена.