Спиридион - Жорж Санд

Монахи вновь засуетились. Донасьен опять успокоил их и, боясь скандала, сказал:

– Сидите спокойно, а он пусть говорит; вы сами убедитесь, что речи его – горячечный бред.

– О монахи! – отозвался Алексей со вздохом. – Если кому горячка и помутила разум, так это вам самим, – вам, прежде предмету поклонения, ныне же – предмету ненависти; вам, из чьих рядов вышло столько ученых и пророков, коих Церковь подвергла гонениям и отправила на костер, вам, кои постигли дух Евангелия и мужественно попытались хранить ему верность! О последователи вечного Евангелия, духовные отцы великого Амори Шартрского, Давида из Динана, Петра Вальда, Сегарелли, Дульчино, Эона де л'Этуаля, Петра из Брюи, Лолларда, Виклифа, Яна Гуса, Иеронима Пражского, наконец, Лютера! О монахи, постигшие, что такое равенство, братство, товарищество, милосердие и свобода, монахи, провозгласившие вечные истины, объяснить и осуществить которые предстоит потомкам, – о монахи, нынче вы не рождаете и не производите ровно ничего и ровно ничего не способны понять! Много лет прятались вы в складках плаща святого Петра, однако Петр не может больше вас защищать; много лет искали вы покровительства пап, много лет изъявляли покорство князьям, однако сильные мира сего больше не способны вам помочь. Близится царствие вечного Евангелия, но не вы следуете ему; вы не желаете возглавить восставшие народы и свергнуть иго тиранов, а потому будете истреблены как оплот тирании. Бегите, говорю, вам остался ровно час, а может быть, и того меньше! Раздерите ваши одежды, спрячьтесь в лесной чащобе и в горных пещерах, хоругвь Христа истинного веет в воздухе, и уже пала на вас ее тень.

– Он пророчествует! – вскричали одни монахи, бледные, объятые трепетом.

– Он богохульствует, он святотатствует! – возопили другие, объятые гневом.

– Уведите его, посадите его под замок! – воскликнул настоятель, дрожа от ярости.

Никто, однако, не дерзнул поднять руку на Алексея. Казалось, невидимый ангел защищает его.

Покинув трапезную, он взял меня за руку, ибо полагал, что я иду слишком медленно, и повлек в сад, к пальмам. Некоторое время он наслаждался зрелищем моря и гор, а затем, повернувшись к северу, сказал:

– Они близятся, близятся с быстротою молнии!

– Но кто же они такие, отец мой?

– Страшные мстители, защитники поруганной свободы. Быть может, мщение их окажется безрассудным. Способны ли люди, облеченные подобной миссией, сохранять хладнокровие и судить по справедливости? Времена настали, плод созрел и должен пасть; пускай при падении он раздавит несколько травинок – что за важность?

– Вы говорите о врагах нашей страны?

– Я говорю о мечах, сверкающих в руках Бога воинств. Они близятся, мне открыл это Дух, и день этот станет моим последним днем. Так говорят о смерти здесь, на земле. Но я не умру, я не покину тебя, Анжель, и ты это знаешь.

– Вы умрете? – вскричал я, в ужасе прижимаясь к нему. – О, не умирайте! Ведь я, кажется, только сегодня начал жить.

– Такова воля Провидения, таков закон, и, покорные ему, сменяются люди и вещи, – отвечал он. – О сын мой, преклонимся пред Богом бесконечным! О Спиридион! я не прошу тебя явиться предо мною сегодня; в мире, который открывается глазам души моей, вере не нужны формы человеческие; ты со мною, ты во мне. Мне не надобно более слышать скрип песка под твоими ногами, чтобы догадаться о твоей роли в моей жизни. Довольно видений, довольно чудес, довольно провидческих снов! Нет, Анжель, мертвецы не покидают могил, дабы, обретя форму осязаемую, наставлять или предостерегать нас; они живут в нас, как говорил Спиридион Фульгенцию, и разгоряченное наше воображение воскрешает их и являет нашему разуму, когда разуму этому недостает решимости и мудрости, дабы восприять свет, так что нам следовало бы…

Тут вдали за горным хребтом что-то глухо загрохотало, и глухой этот звук утонул в морской пучине.

– Что это? – спросил я Алексея, который вслушивался в далекий гул с улыбкой на устах.

– Это пушка, – отвечал он. – Это голос победителей, которые приближаются к нам.

Он продолжал прислушиваться; пушечные залпы следовали один за другим.

– Это не сражение, – сказал он, – это гимн победе. Мы побеждены, сын мой; Италии больше не существует. Но не горюй о потерянной родине. Италии не существует уже давно; сегодня приходит конец папской Церкви. Не будем же молиться за побежденных: победители не ведают что творят, но это ведает Господь.

Мы направились в церковь и по дороге встретили настоятеля в обществе нескольких монахов. Лицо Донасьена было искажено страхом.

– Что происходит? – спросил он. – Вы слышали пушки? Там идет бой?

– Бой уже кончился, – спокойно отвечал Алексей.

– Откуда вы знаете? – закричали монахи. – У вас есть новости? Расскажите скорее!

– Я не знаю, а всего лишь предполагаю, – так же спокойно продолжал Алексей, – но вам советую: либо спасайтесь бегством, либо готовьте ужин для гостей, которые вот-вот объявятся в вашем доме…

Больше Алексей ничего не сказал и, не отвечая на расспросы, вошел в церковь. Я шел следом. Не успели мы войти, как снаружи послышались невнятные крики и какая-то песня. Казалось, восторг победы смешался в ней с гневными угрозами. Ответом этой чужестранной песне было молчание. Местные жители в страхе бежали от победителей, как улетают робкие голуби, завидев ястреба. К нам приближался отряд французских солдат. Скитаясь в горах, эти мародеры заметили вдали монастырь и, соблазненные богатой поживой, ринулись к нему. Они обрушились на нас, подобно урагану. В одно мгновение пьяные солдаты сломали ворота и наводнили обитель, распевая хриплыми, страшными голосами песню, слова которой поразили меня:

Не знаю, что делалось в кельях. За стенами церкви слышались поспешные шаги: монахи в ужасе бросились врассыпную, чтобы не попасться в руки врагу. Вероятно, солдаты грабили, убивали, устраивали оргии… Алексей тем временем преклонил колени на камне Hiс est и, казалось, оставался глух ко всему происходящему. Погруженный в свои мысли, он имел вид надгробной статуи.

Внезапно дверь ризницы с грохотом отворилась, и в церковь вбежал солдат; поначалу он опасливо огляделся по сторонам, но, не заметив нас и сочтя, что в храме никого нет, бросился к алтарю, взломал острием своего штыка дарохранительницу и стал поспешно запихивать в свой ранец серебряные и золотые ковчежцы и чаши. Видя мое волнение, Алексей обернулся ко мне и сказал:

– Смирись, час настал; Провидение дозволяет мне умереть, но тебе повелевает жить.

В эту минуту в церковь с криками и бранью ворвались другие солдаты и затеяли с опередившим их товарищем спор из-за добычи. Дело скоро дошло бы до драки, если бы новопришедшие не торопились завладеть своей долей сокровищ до прихода всех остальных грабителей. Поэтому, оставив в покое первого солдата, они принялись наполнять ранцы, кивера и карманы всем, что могли унести. Они разбивали прикладами ружей ковчеги, ломали кресты. Алексей взирал на все это совершенно бесстрастно. Внезапно от распятия, венчавшего главный алтарь, оторвалась и с грохотом упала на пол фигура Христа.

– Глянь-ка! – завопил один из солдат. – Христос-санкюлот нам салютует!

Остальные покатились со смеху и бросились к упавшему изваянию, но, убедившись, что оно лишь казалось золотым и что под слоем позолоты скрывается дерево, начали в приступе грубого веселья презрительно топтать его ногами, а один из них схватил голову распятого и швырнул ее в сторону колонн, за которыми скрывались мы с Алексеем; она упала прямо к нашим ногам. Тогда Алексей встал и голосом, полным веры, произнес:

– О Христос! Алтари твои могут быть разбиты, образ твой может влачиться во прахе. Не тебе, Сыну Божьему, наносятся эти оскорбления. Пребывая в лоне Отца твоего, ты взираешь на них без боли и гнева. Ты ведаешь, что творят эти люди; они истребляют символ Рима, средоточия лжи и алчности, – истребляют во имя той свободы, которую ты первый провозгласил бы и прославил, верни тебя небесное Провидение на землю сегодня.

– Смерть, смерть этому фанатику, который бранит нас на своем языке! – крикнул один из солдат и бросился к нам с ружьем наперевес.

– Старого инквизитора – на штык! – подхватили другие.

Один из них вонзил штык в грудь Алексея с криком:

– Долой инквизицию!

Алексей махнул мне рукой, жестом давая понять, чтобы я не вздумал защищать его, а другой рукой оперся о стену, чтобы не упасть. Солдаты меж тем схватили меня и связали мне руки.

– Сын мой, – произнес Алексей со спокойствием мученика, – мы сами тоже не что иное, как бренные изображения; когда мы перестаем воплощать те идеи, какие некогда сообщали нам силу и святость, нас разбивают. Такова воля Провидения; дело наших палачей свято, хотя сами они этого еще не понимают! Между тем они сказали, и ты это слышал: они оскверняют святилище церкви во имя санкюлота Иисуса. Так начинается царствие вечного Евангелия, предсказанное нашими учителями.