Крики в ночи - Родни Стоун

— Этого не может быть. Мадам Сульт живет одна.

— Одна? А кто же присматривает за ней? Кто ее кормит?

— Там есть сиделка, — ответил он неуверенно.

— Сиделка под два метра ростом, в маске, которая носится с кухонным ножом? Не морочьте голову.

— Месье, вы выдумываете разные истории, — произнес он ровным голосом. — Это очередная выдумка. Попытка увести следствие по ложному пути. — Он повернулся к Эмме: — Вы теперь видите, мадам, почему я попросил вас приехать?

— Вы пойдете туда со мной?

Ле Брев перевел взгляд с Эммы на меня:

— Вы сейчас не в состоянии никуда идти. Пожалуйста, подождите, пока не поправитесь, пока вам не станет лучше.

— Не увиливайте. Я возвращаюсь в Гурдон прямо сейчас.

Ему это не понравилось, его возмущение росло, как, впрочем, и мое. Возмущение и подозрение.

— Месье, я могу предъявить вам обвинение во вторжении в частное владение…

— Как насчет того, чтобы предъявить ей обвинение в краже обуви моих детей?

— Обуви? Не дурачьтесь. Зачем старой женщине нужна обувь ваших детей?

— Не знаю, — ответил я. — Но собираюсь выяснить.

Его карие глаза показали, что он понял мою мысль. Он легко встал, подумал, затем пришел к решению:

— Месье, пусть будет так. Я готов сопровождать вас туда с ордером. Завтра. Мы нанесем официальный визит. Под защитой полиции. Но предупреждаю, месье, если вы валяете дурака…

Я и удивился, и разозлился. Удивился, что он согласился поехать туда, и разозлился, что он все еще не верит мне.

Я взял Эмму за руку:

— Я ищу наших детей, месье. Они где-то там. Я возвращаюсь туда сегодня. С вами или без вас. И ничто на свете не может остановить меня, пока я не узнаю правду.

Он почесал бровь, все его жесты казались надуманными:

— Не пытайтесь обвести меня вокруг пальца, месье.

— Джим, что это значит?

— Я возвращаюсь! — закричал я. — Я требую, чтобы обыскали весь дом.

Ле Брев ожесточился:

— Я принял решение и отвезу вас завтра. Нужно сперва получить разрешение на обыск имения. И должен предупредить вас, месье, что вы все еще под подозрением. Но если… очень маловероятно, но если… то, что вы говорите, правда, вы должны быть готовы к худшему. Поймите это, пожалуйста.

Весь взвинченный, в этой комнате, которая действовала мне на нервы, я старался не думать о последствиях, на которые намекал Ле Брев.

— Хорошо, пошли. — Я не был готов ждать.

— Джим… покажи мне, где они, — попросила Эмма.

Ле Брев медленно подошел к окну и открыл его, чтобы впустить свежий воздух.

— Вы должны быть готовы, — сказал он, — к ужасной возможности того…

— Чего?

— Что мы найдем только их тела.

— 27 —

Ничто так не страшно в жизни, как полное, безграничное отчаяние. Абсолютное и полное отчаяние. Я винил Ле Брева в том, что он не мог разыскать детей, не спас их. И боялся, что потеряю Эмму, если не найду никаких улик в этом особняке.

— Я сделаю все, что в моих силах, — холодно произнес Ле Брев. — Сделаю все, как надо, не сомневайтесь. Вы оба можете сопровождать полицию. Но сначала вам надо отдохнуть, а мне необходимо время, чтобы подготовиться.

Он изучающе смотрел на меня. Я видел, что он спрашивает себя, не я ли подложил туда эти туфли и чего же я на самом деле добиваюсь.

— Черт возьми, инспектор, неужели вы не понимаете, как важно выиграть время? Если мои дети там, я хочу найти их сейчас же. Сегодня, а не завтра. Неужели вы не понимаете — сегодня!

Его глаза холодно изучали меня. Затем он кивнул и вышел, чтобы проконсультироваться с кем-то, а я почувствовал неуверенность Эммы, смесь подозрения и страха, охватившие ее.

— Дорогая, ты должна мне верить.

Она не ответила и стояла в полном оцепенении, пока сестра принесла бокалы с апельсиновым соком. Я думал о своих обязательствах, о своем долге перед ней, перед Бобом Доркасом, перед тем, что осталось от нашей семейной жизни. Я смотрел на нее и надеялся.

Ле Брев вернулся, и жандармы вышли.

— Врач говорит, что это зависит от вас, месье. Вы сможете поехать туда после обеда, если я все организую?

— Дайте мне чаю, — ответил я.

Следующий час был полон боли, физической и моральной. Попытавшись пошевелить рукой, я чуть не потерял сознание от боли, но я все же нашел в себе силы умыться и побриться; принесли кофе и булочки, которые мы съели, сидя на кровати. Мы старались говорить об отвлеченных вещах, но снова и снова возвращались к детям.

— Мне страшно, — сказала Эмма. — От того, как Ле Брев смотрит на тебя, а ты на него.

— Мне кажется, он замешан в этом каким-то образом.

— Не говори так.

Я отодвинул пустой поднос и встал.

— Куда ты идешь?

— Позвонить в Рингвуд.

— Зачем?

— Сказать им, что ты здесь. И сказать Джеральду, куда мы едем. На всякий случай.

— На какой случай?

Я улыбнулся. На случай беды? На случай, если Ле Брев попытается заставить нас замолчать раз и навсегда?

— Отец знает, что я здесь.

— Конечно. — До этого я уже додумался. — Я скажу, что нашел в особняке Сультов.

— Нет, не делай этого…

— Почему, дорогая?

— Потому что… — она не закончила фразы. А имела она в виду, несомненно, то, что все еще не верила мне.

— Я все же позвоню.

Нас проводили в пустой кабинет, заставленный шкафами с папками. Жалюзи были опущены, и мне прежде всего захотелось поднять их. Сквозь них пробивался утренний свет.

Мы быстро дозвонились до Джеральда, и я рассказал ему об обуви.

— Правда? — с трудом поверил он. — Совершенно невероятно.

«Господи Боже мой, эти вечно сомневающиеся британцы», — подумал я.

Последовала долгая пауза.

— Это… э-э… место, особняк… Как ты на него вышел?

— Это долгая история. Но в конце концов я проник туда.

— Я думаю…

— Послушай, старик. Дети были там. Мы возвращаемся туда с полицией. Я просто хотел, чтобы ты знал об этом.

— И Эмма тоже едет?

— Она хочет поехать.

Он произнес, приглушив голос:

— Позаботься о ней.

— Конечно, Джеральд. — Я посмотрел на жену, стоящую рядом. — Я люблю ее.

Я положил трубку, и мы пошли по коридору к выходу, у которого, как сказал Ле Брев, нас уже ждала машина сопровождения. Эмма с присущей ей английской сдержанностью не показывала своих чувств на людях.

— Зачем ты ему сказал это?

— Потому что это правда.

— Я о другом. О том, что мы едем туда. Это может оказаться иллюзией, ложной надеждой.

— Возможно. Но это также и для того, чтобы подстраховаться — так, на всякий случай.

Эмма молча стояла рядом со мной, бесстрастно глядя на двор.

— Да пошли они, — вымолвила она. — Почему мы должны их бояться?

Мне захотелось обнять и поцеловать ее, если бы она позволила. Это была моя настоящая Эмма, маленькая ведьма, в которую я влюбился, а не та печальная, взвинченная женщина, которая пришла ко мне в больницу. Пока мы ждали, подъехал на своей машине Клеррар.

— А, месье, мадам. Мы искали вас, — он сиял. — У нас есть необходимые разрешения. Через несколько часов мы будем готовы.

Эмма почему-то сильно побледнела.

— Мадам Фрилинг не передумала ехать?

Я посмотрел на нее и увидел на ее лице все надежды, которые мы тайно лелеем, надежды обмануть смерть. И все наши страхи. Страхи, что, найдя детей или выяснив, что случилось с ними, мы все же можем потерять друг друга.

— 28 —

Мы отправились туда тем же вечером в сопровождении эскорта машин. В первой машине сидели Ле Брев, Эмма и я. В других — Клеррар, заместитель Ле Брева, Констан и несколько жандармов. В таком составе мы выехали из увешанного флагами двора комиссариата и направились на север в горы. Солнце все еще припекало. Мы ехали быстро, мигалка на машине Ле Брева расчищала нам дорогу в эту сухую местность цвета песка.

Мне пришлось признать, что Ле Брев хороший организатор. Жандармы в микроавтобусе «рено» прихватили с собой кирки, лопаты и пластиковые мешки и надели рабочие костюмы. Мы походили на маленькую армию, которая отправилась исследовать особняк в Гурдон-сюр-Луп.

Эмма нервничала, как будто никак не могла решить, кто же из нас врет, или даже кто же из нас настоящий убийца — я или Ле Брев. Мой звонок Джеральду взволновал ее, несмотря на то, что внешне она старалась казаться спокойной. Я сидел рядом с ней на заднем сиденье. Она кусала губы и не позволяла мне дотронуться до нее. Я видел, что Ле Брев наблюдает за нами в зеркало заднего вида.

Ле Брев обернулся:

— Что за мужчину вы видели — того, в маске? Большой или маленький?

— Высокий.

— И вы говорите, он не разговаривает?

— Только мычит.

— Но он бросился на вас с ножом?

— Да, с кухонным ножом.

— А затем остался с той старой женщиной?