Мириад островов - Татьяна Мудрая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Снова ты туда же. Впору уши заткнуть.
— Подумай сама. Тот или та, кто знает, когда нужно и можно убить, лучше всех прочих улавливает ситуацию, когда убить грешно и невозможно. Это не рутенская мудрость — для вас или всё, или ничего. Или — режьте напропалую, Бог на небе разберёт своих, или — жизнь нам не принадлежит, ибо Всевышний дал её людям в дар.
— Кстати об ушах. Я давно не слышала твоей Ал-Луд, Барбе.
К тому времени они оба научились подолгу сидеть, обложившись подушками, так что никакого издевательства в её просьбе не было.
— Не беспокойся, я о своей лютне помню. Не хотелось нарушать здешней тишины и покоя — братьям и одну Орихалхо трудно вынести. И вообще музыка нужна в дороге. Или чтобы выманить упрямую улитку из раковины.
— Ага, как меня саму. Да я что — жаль, не придётся больше твоим песням порадоваться.
Галина понимала, что следовать за ними Барбе уж не дадут — поручат что-нибудь иное. Он явно поступил по своей воле, пренебрёг заповедью послушания — и поплатился более всего именно за это.
— Но так вообще не сделаешь ничего, что, по-твоему, необходимо! — запротестовала она, когда Барбе объяснил ей насчёт обычной монашеской триады. — Ну, бедность — я ещё понимаю. Без моих вещичек только легче стало путешествовать. Целомудрие… Куда ни шло: его ведь можно для себя выбрать раз и навсегда. А послушание — это уже отказ от любого выбора.
— Ты в самом деле не понимаешь, — спокойно объяснил езуит. — Можно делать что тебе угодно, особенно в отлучке. Твои начальники, безусловно, не сумеют предусмотреть всего: оправдание твоё — в достигнутом результате.
— Понятно. Цель оправдывает средства.
— Это не мы о себе, а рутенец Макиавелли о светских владыках.
— И тогда на любом послушании ставится крест.
— Вовсе нет. Оно в том, что ты принимаешь последствия своих поступков. Когда кончается время учения, ты больше не труп в руках обмывальщика, но своевольно мыслящая особь. Но к тому же ты клятвенный член братства. Общности, в которой все связаны с тобой незримыми путами и ты также связан с ними. Ты можешь отойти — но возвращение неизбежно. Причём на условиях, которые предписаны отщепенцу заранее.
— Сурово.
— Всегда можно решиться и бесповоротно стать изгоем. Уйти с континента или архипелага на свой собственный малый островок. Вот, впал я, как ручей в реку, в некую философичность.
— Тогда мы с Орихалхо тебя навещать будем на этом многоводном островке. Обещаю.
— Взаимно, — улыбнулся Барбе.
Как ни удивительно, эта беседа позволила обоим изменить нечто внутри себя, как бы вытолкнуть наружу — причём кардинально. И с той поры выздоровление словно переступило некий порог — обрушилось на них буквально шквалом. Не прошло буквально и дня, как Барбе «отпустило», и к мышцам вмиг вернулась прежняя гибкость, к осанке — стройность. Рубцы на спине Галины уже не прощупывались, хотя слегка почёсывались и саднили. До пятен на талии она по-прежнему стеснялась дотрагиваться. А зеркал в палате и даже в коридоре госпиталя не было: орденские братья отнюдь не поощряли тщеславия.
«Будь мой кинжальчик стальным и полированным — можно было бы в него поглядеться уголком глаза. Но к чему? Лишь красоту лица проявит», — смеялась про себя Галина. Она никогда не считала себя особо привлекательной: таких девушек, бледненьких, русоволосых и сероглазых, приходится сотня на дюжину.
Как только засобирался на волю Барбе, и ей самой захотелось дохнуть свежего воздуха не через фортку. (Не буквально: вентиляция в палате была чисто дверного типа.) Как оказалось, заточила она себя почти что добровольно: больница находилась на первом этаже и уж во внутренний дворик между корпусами всегда было можно выползти.
А теперь там теснились и перекликались всадники: все молодые, чисто наряженные и очень мало похожие на клириков. Скорее на смуглых и белозубых морян-полукровок.
Её будущая свита. Или конвой.
— Как скоро меня отправят? — спросила Галина у Орри. — Ведь ты в курсе всего, правда?
— Да как решишь, думаю, так сразу.
— Завтра утром. Пойдёт?
«Мы с Барбе только и оглядываемся друг на друга, играем в деликатность. И никто из обоих не решается переступить порог. Сделать первый шаг в сторону. Да и братья Езу тоже».
Ещё до восхода солнца они с Барбе сдёрнули с подушек и матрасов тряпьё, бросили в два отдельных мешка и скатали матрасы в валик. Езуит довольно-таки сухо попрощался и ушёл, унося с собой мешки. Галина была бы рада чуть всплакнуть, но тут явилась Орихалхо с ворохом одежды, бросила на полупустую кровать и начала раскладывать перед глазами подруги.
Не женское, но и не мужское. Юфтевые полусапожки на невысоком каблуке. Суконные шаровары на двойном кручёном гайтане, приталенный казакин с пышным рукавом, рубаха с оборками по вороту — всё различных оттенков бурого, прошито для красы и прочности серебряной нитью. Вместо бандье и келота — нечто типа рутенского бодииз эластичной шёлковой пряжи и очень мягкий хлопковый пояс с чем-то вроде липучки-«репейника» сбоку. Снова, небось, чужие технологии.
— Вот этих штуковин, — Орри указала на пояс, — пошита ровно дюжина. На Западе живут от недели к неделе, в Сконде одна декада сменяется другой декадой. Не сбейся со счёту: менять подкладки под талью нужно каждый день, потом снова по кругу, и они будут очень жирные от мазей. Не настираешься, если брать поодиночке. Саму талью можно проводить хоть в тёплой воде без мыла, хоть в ледяной. О прочем можешь пока не заботиться.
Галина не без удовольствия нарядилась, пригладила себя обеими руками по бёдрам:
— Ну и как: мне к лицу?
— Такое всем личит и всем по фигуре, кроме горбунов, не беспокойся.
Да уж, и пофлиртовать с подругой не удастся, подумала Галина. Потом фыркнула, догадавшись:
— А кушак для басселарда почему не выложила?
Тогда Орри молча приняла в руку протянутый ей нефритовый кинжал в ножнах, подвесила к широкому поясу из коричневой замши, что появился будто ниоткуда, и застегнула его вокруг талии рутенки.
Почти что обручение.
И, ну разумеется, Галине уже подседлали Сардера, который — тоже разумеется — находился в добром здравии, не подхватил ни сапа, ни мыта, ни зарубок с засечками. И в предельно хорошем настроении, потому что слегка застоялся.
В седло Галина взошла сама, хоть и напряглась с отвычки. Удобная вещь: приятно гладкое, с широко расставленными крыльями и длинными полками. Стремена плоские. Задняя лука высокая, будто спинка кресла: явный знак того, что спать по большей части придётся не спускаясь наземь. Перемётные короба: или их подновили, или вообще Орри прикупила новые, щегольские. На лошадей в Верте явно не жалели никаких денег. Как и на оружие: за время относительного безделья к наряду Орихалхо прибавились разъёмные бусы с крупными шариками из воронёной стали, напоминающие патагонскую болу. Сабля за то же весьма короткое время выросла раза в полтора, привешенный к седлу Марто саадак составлял прекрасную пару из налучья и колчана, расшитых дорогим бисером и позолоченными бляшками, а уж что там пряталось за пазухой, меж грубой парусиной и нежной плотью, можно было лишь догадываться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});