Плохо быть мной - Михаил Найман

— Новенький? — приветствует меня тот, смотря отвлеченным взглядом. — Тебе здесь понравится, не сомневайся. Мне эта работа нравится больше предыдущей.

— Кем ты работал?

— Обмывал трупы. Далеко не так плохо, как про это говорят. Очень содержательная работа.

— Узнал о себе и других много нового? — острю я.

— Вот именно! — соглашается он, не подозревая в моей фразе никакого подвоха. — Помню, обмывал одного гангстера. У него все тело было покрыто тюремными татуировками.

Сплошь изречения великих философов. Пока им занимался, узнал столько, сколько никогда бы не узнал, окончив колледж. Ты знал, что всякий груз становится легким, только когда несешь его с покорностью? — наивно проверяет он меня.

Нас прерывает Натан, он принес видеокассету.

— Посмотрите фильм вместе с клиентами.

Я сажусь на стул и засыпаю еще до того, как Гарри нажимает «плей». Тяжесть последних нескольких недель навалилась разом. История с Полиной, поиски нового места, сегодняшний подъем в пять утра, чтобы проводить Джейсона, — все это намертво сомкнуло мне глаза за долю секунды. Я проваливаюсь в сон и, кажется, спокойно сплю впервые с того момента, как из соседней комнаты донеслись причитания и всхлипыванья Полины и Кристоффа. Мне снится, как Гарри обмывает трупы. «Очень содержательная работа, — доносится его голос, — узнал о себе и других много нового». Вижу Полину, только не до конца уверен, Полина это или медсестра на осмотре. Ее тело сплошь покрыто тюремными татуировками. «Всякий груз становится легким, когда несешь его с покорностью, — говорит она серебряным голосом-колокольчиком, — если, конечно, это не чемодан, набитый шмотками, которые я тебе купила, Миша». «Лучший из тысячи? — смеется надо мной Гарри. — Они все так говорят!»

Меня будит голос Натана. Больные, как дети, смотрят ему в рот.

— Сейчас Миша и Гарри проведут с вами беседу об увиденном фильме, — механически выговаривает он фразу явно не впервые. Я придвигаюсь к Гарри. Беспрерывно тру глаза. Я очень надеюсь, что Гарри сделает, что требуется, один, без моего участия.

— Если вы решили заняться с кем-то сексом, — без выражения бубнит Гарри, — то обязательно подумайте, пораскиньте прежде мозгами. Поразмыслите, действительно ли вы этого хотите. И если уж решили, то обязательно-обязательно пользуйтесь презервативами. Добавь что-нибудь от себя, Миша.

Я смотрю на ничего не выражающие лица, и мысль, что люди, сидящие передо мной, в состоянии не только этим заняться, но и пораскинуть мозгами, представляется мне нелепой.

— Я не думаю, что знаю в этой области достаточно, чтобы кого-то учить, — шепчу Гарри.

— Но опыт-то у тебя был? — недоверчиво спрашивает Гарри.

— Был.

— Какой?

— Ну, например, меня только что бросила моя девушка…

— Понятно, — Гарри чешет в затылке. — Поделись этим с нашим классом! — оживляется он.

По нескольким лицам тех, кто расслышал наш разговор, вижу, что им тоже хочется, чтобы я поделился.

— Меня только что бросила Полина, — обращаюсь к классу. — Я был уверен, что наш союз будет длиться до старости. Самое удивительное, что и она вела себя так, будто это у нас навсегда. Думаю, поэтому я и был уверен, что нашему роману суждено длиться вечность. А потом она взяла и ушла к нему. Просто взяла и ушла! Прямо поразительно, с какой легкостью она это сделала. Иногда мне кажется, что она до сих пор меня любит, а что кувыркается с другим — это просто элемент чьей-то посторонней жизни.

— Отклоняешься от темы, Миша, — нервно предостерегает меня Гарри. — Это урок сексуального образования. Ты бы не мог поделиться с нами своим опытом подробно, в деталях? Какие меры безопасности нужно принимать. Сексуальная техника, в конце концов?

— Техника? Она говорила, что я лучший из всей тысячи молодых людей, которых она встретила в своей жизни! А потом услышал, как она говорит это же парню, который в лучшем случае лучший в том, чтобы заваливать спящих коров в хлеву у себя в Польше.

— Не переживай, — ободряет меня испанец с гигантской головой и кроличьими глазами. — Время пройдет, рана заживет.

— Ты так думаешь? У меня правда никак не получается войти в привычное русло после того, что случилось. Когда кончится занятие, давай сядем поговорим? Я нуждаюсь в твоем совете, я нахожусь в неуравновешенном психическом состоянии, мои нервы никуда не годятся. — Я с надеждой смотрю на его огромную голову и кроличьи глаза, которые как раз закрываются, он решил вздремнуть.

— Не по теме, Миша, не по теме, — опять ропщет сдавленно позади меня Гарри.

— Моя девушка меня бросила, — повторяю безнадежно. И с бешенством бормочу в ухо Гарри: — Уж кто-кто, а не я должен им об этом говорить. Мои последние отношения ничему меня не научили. Скорее я всему разучился.

— И все-таки, если ты пришел в класс, Миша, ты должен сказать нам что-нибудь более конструктивное, — безжалостно настаивает Гарри. — Сейчас Миша нам расскажет о корректных правилах сексуального поведения. — В классе воцаряется тишина, все лица так же неумолимы, как Гарри.

— Про любовь говорить можно? — спрашиваю его тихо.

— Наша беседа закончена, — хмуро обращается тот к аудитории.

За первый рабочий день я узнал о себе, о других и о жизни много нового. От девушки, которая стояла рядом в очереди на обед, я узнал, что у меня намного более грустные глаза, чем следует, но чтобы я не волновался, потому что ей такие как раз нравятся. От кассирши, которая мне этот обед пробивала, — что я высокомерный и, наверное, думаю, что я лучше других. От клиента, у которого практически не было черепа, так что казалась, что кепка сидит у него прямо на шее, — что этот мир вовсе не то, что я думаю, а коробка из-под ботинок, в которой его бабушка держит черепаху. Я узнал, что у одного из координаторов был роман с девушкой, с которой я стоял в очереди на обед, но теперь они расстались и он пишет об этом книгу. И что у Бешеной Бетси нет зубов и свою челюсть она хранит в сейфе вместе с бумагами и доверенностью на земельный участок в Луизиане.

Я узнал, что мою медсестру зовут русским именем Наташа. Что ее коллега Латиша подала в суд на город, наткнувшись рядом с дверью своего дома на рекламу шоколада с негритянкой и усмотрев в этом очевидный расизм. А самая юная из работающих здесь координаторов — девушка с волосами синего цвета и сережкой в языке — сообщила мне, что у Фриды уже пять с половиной лет не было интимных отношений. Потом эта девушка шепотом добавила, что она практически каждый день курит с друзьями в Вашингтон Сквер Парк, и что если туда загляну после семи, то практически точно с ней не разминусь.

Рабочий день подошел к концу. Весь персонал, включая Натана и Фриду, едет со мной в лифте. Гарри своим внушительным боком впечатал меня куда-то в самую глубь кабинки элеватора.

— Ты бы, Лиз, придержала свой язык за зубами, — бросает он в потолок лифта. — Думаешь, я не знаю, кому была адресована эта фраза? — Так и непонятно, к кому он обращается. — «Некоторые ходят в центр, чтобы секретно самим лечиться». Ты думаешь, я не понял, кого ты имела в виду? Я все понял! И у меня, между прочим, есть книжка, которую я читаю. Так что не такой я и глупый! Некоторые из страниц я даже вырываю, чтобы к ним не возвращаться.

В кабине лифта раздается хихиканье. Посмеивается даже Фрида.

— Тебе что, принести эти страницы? — грозно вопрошает Гарри неизвестного. — А еще лучше, принесу саму книжку, хотя еще не дочитал, и трахну тебя ею по башке, чтобы ты мне поверила!

— Успокойся, Гарри, — привычным голосом говорит Натан с той же интонацией, что с клиентами в центре. — Дыши глубже.

— Это нечестно, мистер Холдсмит! — начинает Гарри. — Лиз меня обидела! Это так обидно, Лиз! Я тебе это запомню.

— Держи себя в руках, Гарри, — безучастно советует Натан.

Все вышли из здания. Я так и не узнал, кто такая Лиз, но она должна была быть довольна.

После работы я не почувствовал, как обычно, что здешние улицы зовут меня и что Нью-Йорк мой город. Он как будто поблек, стал серым, немного как Москва моего детства.

— Миши? — окликнул меня кто-то из толпы.

Это Джамал, черный парень, с которым я проработал весь сегодняшний день и который за всю смену сказал единственную фразу вслед одному из координаторов — что ненавидит, когда мазафакас улыбаются и кивают тебе, а за спиной поливают грязью. В руках Джамал держал фили блант, из которой высыпал на землю табак.

— Миша, — подтвердил, поправив, я. — Меня зовут Миша.

Ему понравилось, что Миша.

— Миша, тебе куда? — спросил он.

— В Бруклин.

— Пошли вместе, Миша, — произнес он «Миша» на карибский манер. — Куришь траву, Миша? — покровительственно спросил; у него гулкий бас. — Трава прочищает легкие и проясняет ум. Всякий раз, как мой отец приходил прощаться со мной перед сном, он всегда обдувал меня на ночь дымом от сенсимильи. Это была последняя вещь, которую я о нем помню, перед тем как он уехал в Техас к своей первой семье. Она была у него еще до того, как он встретился с моей матерью.