Герой туманной долины - Пола Гарнет

Я себя не простила, мистер Паркс. Я так и не смогла после того, что произошло с малышкой Хармон, после того, как я трусливо сбежала из города, который ее забрал.

Четыре года прошло. Невидимкой стать непросто, но Алане все же удалось.

Один дорогой моему сердцу прозаик уже исчез. Умоляю, не становись вторым! Наберись смелости рассказать свою историю и выбраться из болота, в котором погряз, и, быть может, тогда я осмелюсь рассказать историю сестры, потому что знаю — она хотела, чтобы мир услышал ее мысли…».

Шеннон не знал, что делать. Ему, вероятно, стоило ей позвонить, собраться и приехать с пакетом горячих круассанов или написать что-то в ответ, забросив письмо под дверь, но он не стал.

Он только зажег третью сигарету и продолжил курить на крыльце, поглядывая на первую строчку, выведенную рукой Деллы Хармон: «Привет, мистер Паркс…».

* * *

И вот мы здесь…

Не могу сказать, что удивлен. Не могу сказать, что чего-то подобного от судьбы не ждал — про себя посмеиваясь, знал: она в очередной раз выкинет что-то интересное, постарается проверить меня на прочность. Вот только совсем не желал, чтобы на прочность вместе со мной проверяли и Деллу Хармон.

Теперь я могу с уверенностью заявить, зачем судьба послала мне Герду, почему сам себя стал видеть Каем с льдинкой в сердце.

Я думал, она — маленькая неуклюжая девочка с самой яркой мечтой в душе — будет вытаскивать меня из собственноручно созданного болота, в котором застрял на годы, но у жизни на этот счет были другие планы. Она послала мне ее — тот самый завернутый в вельвет хохочущий подарок, — чтобы я увидел цель, чтобы сдвинулся с места в попытке помочь хоть кому-то, раз себе помочь не желаю.

Лейла сказала, что я изменился, и заставила тем самым задуматься: правда ли? Когда о себе думаешь, не замечаешь никогда то, чему окружающие могут лишь поражаться. И я, напрягаясь, неделями пытался понять — в самом ли деле нечто во мне так развернулось, что даже для друзей, так давно меня знавших, это «нечто» стало сюрпризом?

И я увидел того себя, сидящего на темной кухне и дергающегося от каждого шороха, напуганного вездесущим страхом и видящего призрак матери за спиной, ломающего непишущие ручки и рвущего исполосованные буквами листы бумаги. И льющего слезы по потерянным в чужих мечтах годам — даже тем, которые еще не прожил.

И я увидел того себя. И я нынешний ужаснулся.

В мире куда больше света, чем я хотел видеть все эти годы. Он бил мне в лицо разноцветной палитрой человеческих грез, а я упорно закрывал глаза и ниже склонял голову. До тех самых пор, пока шея под ее весом — весом переполненного мыслями котелка — почти не обломилась подобно хрупкой ветке.

Мир, как выяснилось, очень красив. И проклятие, которое не давало мне спокойно жить, — не проклятие вовсе, а дар.

Но я бы не понял этого в одиночку и ни за что бы не взглянул на давно знакомые вещи под другим углом — мне в этом помог восторг в серых глазах и надежда в сердце. Ее восторг. Ее надежда.

И даже если судьба разведет нас по разным концам мира, даже если мы будем ходить по земле вечность и больше никогда не встретимся, я всегда буду помнить имя и свет той, что протянула руку и попросила о помощи — меня, заблудшего героя своей личной туманной долины.

Я откликнулся на твой зов однажды и, не раздумывая, откликнусь вновь. Где бы я ни был.

Я всегда буду помнить тебя, Делла Хармон. И ты навеки останешься моей мечтой.

Глава 19

Теперь пришла его очередь присоединяться к скудному одиночеству женщины с широким бейджем на груди.

Шеннон присел рядом, не произнося ни слова, еле заметно улыбнулся сине-серому свечению, которое осторожно лизнуло его руку, опущенную на подоконник совсем рядом.

Теперь, видя акварели чужих мечтаний, ему хотелось улыбаться. Теперь только они скрашивали серость подступающей зимы и тоску по девушке, которую он пришел искать в театре.

На сцене меж декораций мелькали силуэты, актеры со знакомыми лицами что-то бурно обсуждали меж собой, среди них была и Делла. Она покусывала ноготь, хмурилась, всматривалась в листок бумаги, зажатый в пальцах.

Шеннон на таком расстоянии ее лицо видел с трудом, но точно знал, что оно отражает. Ему не нужны были глаза, чтобы понять, как девушка чувствует себя сейчас.

— Она не увидит вас оттуда, мистер Паркс, — раздался строгий, стальной голос Челси Оллфорд слева. — В зале слишком темно, последние ряды — сплошная чернота.

Тот усмехнулся.

— Это хорошо, — тоскливо проговорил он, медленно кивнув самому себе. — Хорошо, что она меня не увидит.

Челси ничего не ответила, а Шеннон думал, стоит ли заводить с ней разговор о той, что тревожила его сердце и мозолила взгляд увядающим желто-оранжевым свечением.

— Новая постановка? — рискнул он.

— Решили поставить пьесу одной нашей знакомой, — кивнула Челси, растягивая губы в горделивой улыбке. — Она назвала ее «Тени забытого». Знаете картины Фабиана Переса «Здравствуйте» и «До свидания»?

Женщина, вероятно впервые, повернула голову и пристально посмотрела на Шеннона льдом своих ярких голубых глаз. Он думал, что увидит в ее взгляде неприступный холод, негодование или раздражение — ее строгому виду они очень подходили, — но вместо этого рассмотрел лишь материнскую мягкость и терпение учителя, которому достался нерадивый ученик.

Так она смотрела на Деллу Хармон.

Он вытащил смартфон, быстро настучал в поисковой строке автора картин, о которых говорила Челси, и мысленно попросил прощения у Камерона — он бы его за незнание прибил на месте. Просто так, потому что захотел бы, потому что считал, что все должны знать то, что знал он сам.

Две картины. Две противоположности.

Темноволосая девушка, со счастливой улыбкой запрокинувшая голову, обнимает молодого мужчину,