Записки врача общей практики - Артур Конан Дойль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да, сэр.
— Не сомневаюсь, что ваш полковник будет рад снова увидеть офицера при исполнении служебных обязанностей.
Сердце Хилари Джойса оборвалось и покатилось куда-то вниз. Он молчал.
— Завтра оповещу вас о своем окончательном решении.
Хилари Джойс отдал честь и развернулся на каблуках.
— Что же, красавец, теперь можешь отправляться спать. Желаю приятных сновидений!
Джойс удивленно оглянулся. Где и когда уже звучали эти слова? Кто их произносил? Генерал стоял выпрямившись. И он, и начальник разведки от души хохотали. Хилари Джойс всмотрелся в высокую статную фигуру, в непроницаемые серые глаза.
— Господи помилуй! — выдохнул он потрясенно.
— Да-да, капитан Джойс, теперь мы в расчете, — заключил генерал, предлагая для пожатия руку. — Признаюсь, своей адской подковой вы доставили мне десяток крайне неприятных минут. Но теперь я вам отомстил. Полагаю, еще некоторое время мы не сможем отпустить вас в «Королевские мальвы».
— Но, сэр!..
— Наверное, чем меньше вопросов вы зададите, тем будет лучше. Но, конечно, эпизод может показаться удивительным. Дело в том, что у меня появилось небольшое частное дело в племени кабабиш, которое следовало уладить лично. Я все исполнил и на обратном пути решил навестить пост Куркур. Упорно вам подмигивал, показывая, что хочу поговорить наедине.
— Да, теперь начинаю понимать.
— Я не мог раскрыться перед всеми этими туземцами, иначе как же потом вновь приклеивать бороду и надевать арабскую галабею? Скажу честно, вы поставили меня в крайне неловкое положение. Но, к счастью, удалось перекинуться парой слов с вашим офицером-египтянином. Он-то и устроил ночной побег.
— Он! Магомед Али!
— Не сердитесь. Я приказал ему ничего не говорить. Хотел лично свести с вами счеты. Мы обедаем в восемь, капитан Джойс. Живем мы здесь скромно, и все же я надеюсь принять вас лучше, чем вы приняли меня в Куркуре.
Хирург из Гастер-Фелл
I
Как в Киркби-Малхаус приехала молодая леди
Среди суровых, неприветливых вересковых пустошей ютится холодный, обвеваемый всеми ветрами городок Киркби-Малхаус. Он представляет собой одну-единственную улицу с двумя рядами домов из серого камня. Череда сланцевых крыш спускается к болоту по поросшему вереском склону. На север и на юг простираются мягкие холмы Йоркширского нагорья. Их округлые вершины смотрят в небо. Вдалеке желтая трава сменяется растительностью оливкового цвета, а местами на голой скудной земле заметны длинные темные шрамы камней. Если подняться на небольшой голый бугор, где стоит церковь, и посмотреть на запад, то можно увидеть окаймленную золотом серебряную дугу: это залив Моркамб-Бэй омывает песчаный пляж. Далеко на востоке видна лиловая вершина горы Инглборо, а рядом, словно стрелка огромных природных солнечных часов, по обширному пространству дикого, безжизненного края медленно движется тень острого пика горы Пеннигент.
Летом 1885 года я, Джеймс Аппертон, оказался в этой уединенной, почти безлюдной местности. Крошечная деревушка могла предложить главное: покой и свободу от всего, что могло отвлечь ум от занимающих его высоких и важных тем. Долгие годы суеты и бесполезных усилий отчаянно утомили. Начиная с ранней молодости жизнь моя проходила в безумных приключениях и странных переживаниях, так что к тридцати девяти годам на земле осталось мало мест, куда бы не ступала моя нога, и еще меньше радостей и печалей, которые мне не довелось бы испытать. В числе первых европейцев я прошел по берегам озера Танганьика, дважды прорывался сквозь непроходимые джунгли у подножья огромного плоскогорья Рораймы. Служил наемником под множеством знамен. Вместе с генералом Джексоном сражался в долине реки Шенандоа, а под началом генерала Шанзи воевал в составе Второй Луарской армии. Может показаться странным, что после такой яркой, насыщенной событиями жизни я посвятил себя скучной рутине и банальным интересам Западного райдинга Йоркшира. Но есть ведь такие стимулы мысли, по сравнению с которым банальная физическая опасность и восторг странствий кажутся заурядными и скучными. В течение многих лет я занимался постижением мистической философии и алхимии — египетских, индийских, греческих и средневековых учений, — до тех пор, пока в конце концов из бескрайнего хаоса не выступил огромный симметричный замысел. Показалось, что я нашел ключ к тому символизму, который ученые мужи использовали для защиты своего драгоценного знания от вульгарного злобного мира, и начал понимать великую роль гностиков, неоплатоников, халдеев, розенкрейцеров и индийских мистиков. Невнятные рассуждения Парацельса, мистерии алхимиков и видения Сведенборга наполнились глубоким смыслом. Я расшифровал таинственные надписи Эль-Бирама и разгадал значение странных знаков, начертанных неведомыми племенами на скалах Южного Туркестана. Погрузившись в великую, всепоглощающую науку, я не просил от жизни ничего другого, кроме скромной мансарды для себя и своих книг, где можно было бы без помех продолжать занятия.
Выяснилось, однако, что даже в маленькой, затерянной среди болот деревеньке невозможно скрыться от пристального внимания любопытных глаз. Когда я появлялся на улице, сельские жители с подозрением смотрели мне вслед, а матери поспешно прятали детей. По вечерам, глядя в окно, я нередко замечал, как любопытные недалекие крестьяне вытягивают шеи, с суеверным страхом пытаясь рассмотреть, чем занимается незнакомец. Квартирная хозяйка под любым, даже самым мелким, предлогом высыпала на меня град вопросов и не чуралась любых хитростей и уловок, лишь бы вызвать на разговор и что-нибудь выведать обо мне и моих планах. Вынести все это было нелегко, но когда, наконец, я услышал, что впредь не останусь единственным жильцом, так как свободную комнату арендовала приезжая леди, то сразу почувствовал, что если ищу спокойствия и душевного мира, то пришла пора сменить место жительства и поискать более уединенную обстановку.
Во время частых прогулок я во всех подробностях исследовал тот дикий, пустынный край, где Йоркшир граничит и с Ланкаширом, и с Уэстморлендом. Отправляясь в путь из Киркби-Малхауса, я не только с удовольствием доходил до этих уединенных мест, но и пересекал их из конца в конец. Мрачное величие пейзажа в сочетании с жутковатой тишиной и заброшенностью меланхоличной каменистой местности дарило свободу от наблюдений, кривотолков и слухов. И вот однажды во время очередного путешествия я набрел на одиноко стоящий среди болот дом и сразу решил здесь поселиться. Двухэтажный коттедж когда-то принадлежал пастуху, однако давно потерял хозяина и уже начал разрушаться. Во время зимнего половодья речка Гастер-Бек, стекающая по склонам пустоши Гастер-Фелл в
