Братья с тобой - Елена Серебровская

Подошла и Машина очередь; она еще раз предъявила билет и документы и заняла свободное место на одной из скамеек ближе к выходу.

Маша ехала молча. Только перебросилась двумя словами со своим соседом по скамейке, специалистом по винограду с субтропической станции института растениеводства.

Дорога была длинная. Машина выехала в горы, — стало чуть легче от ветра, от сквознячков. Бурые, серые, коричневые отроги известняков, желтоватые, голубые глинистые склоны. Всё чаще встречается зелень, всё больше птиц. Целые облака жаворонков вспархивают и поднимаются то справа, то слева от машины.

Дорога длинная. И всегда, если едет много народу, находится рассказчик. Сегодня таким разговорчивым оказался сержант-сверхсрочник из погранчастей. Рассказывает о тиграх:

— …У нее все берега в тугаях, в дремучих таких зарослях: тут и деревья, и кустарники, и тростник, и трапа. Полные джунгли. А дельта у нее там широкая, изменчивая. Аму-Дарью не случайно туркмены прозвали Джайхун — сумасшедшая… Быстрая, немыслимая река. Сумасбродка.

В тугаях этих самых водится кабаны и тигры. Кабанов много. На базаре в Нукусе всегда кабанье мясо продают. Оно и приятней, на мой вкус; свинина слишком сладкая, а дичатина эта — ничего. Вообще край богатый, сытый. Зимой там каракалпаки рыбу на базар в крапивных мешках выносят, замороженную. Звонкая, как поленья березовые.

Тигров в тугаях не много, наверное, но есть. Эта история не со мной была, врать не буду. Бакенщик мне ее рассказывал, казах, его юрта в районе острова Муйнак стояла. Он там с семьей жил. Вот сидят они вечером в юрте, ужинают, очаг еще не погашен. В юрте двери нет, вместо нее кошма висит. И вот поднимается эта кошма, и входит тигр. Так прямо мордой кошму поднял и вошел. Передние лапы в юрте, задние снаружи. Вошел и смотрит.

Бакенщик не растерялся, схватил подвернувшуюся под руку лопату и ударил зверя по голове. Лопата тяжелая была, железная. Рухнул тигр, и даже прыжка не сделал, не рявкнул. Чудеса! Казах еще раз саданул, — страшно ведь, тут и жена и дети. А зверь лежит, сдыхает и не сопротивляется.

Мертвого его разглядели хорошенько. Смотрят: старый, худой, и зубов почти не осталось. Он уже не мог себе пищу в тугаях добыть и пришел умереть. Кабан такому не добыча. На кабана и вообще охотиться опасно, и человеку и зверю. Если сразу не убьешь, а только ранишь, — вспорет клыками брюхо и доказывал, что ты не верблюд.

Слушали зачарованно.

— Сам я тигра не встречал, не скажу. Барса, правда, встретил один раз. Тут неподалеку, в горах, только не на этой дороге, а из Небит-Дага в горы мы ездили, дрова заготовляли.

Он помолчал, словно прикидывая, не сказал ли лишнего.

Слушатели терпеливо ждали, опасаясь сбить.

— Съездили мы в лес вдвоем с шофёром, набрали дров. Лес там молоденький, тощенький, дрова загодя были заготовлены. Наложили кузов хорошенько — и обратно. Оба мы без оружия поехали. Дорога — сплошные буераки, с кочки на кочку. Дело весной было, силь с гор бежал, всё размыло, глина, грязь. Спускаемся в одном месте, а на дороге впереди, метров за двести, — он. Лег на самой дороге и лежит. Не так чтобы крупный, но взрослый уже барс.

Что делать? Едем дальше. А он сквозь стекло нас увидел, напружинился, чтобы кинуться. Шофёр ватником и заслонил стекло, сами в щелки смотрим. Радости мало. А пятиться некуда, едем.

Барс прыгнул с ходу на радиатор, отскочил. Мы — задний ход. Он и второй раз прыгнул, — дурной какой-то или очень голодный. Что ты будешь делать! Ждать, покуда он стекло пробьет и тебя оттуда, как зерно ореха из скорлупы, вытянет?

Дали мы задний ход, отъехали немного, остановились. А он снова к прыжку изготовился.

Тогда мы так: я стал ватник на стекле держать, за барсом поглядывать, а шофёр поднял сиденье и достал гаечный ключ.

Подъехали, я открыл дверцу и кинул в него ключом. Попал в глаз. Зарычал он, бросился на машину, но не рассчитал как следует, и мы ему лапу переехали. А потом уже задавили насмерть. Еле в машину втащили, тяжелый. По зубам поняли: молодой, глупый еще. Неопытный. Старый бы убежал от машины, а этот дурной был. Шкуру мы государству сдали, деньги пополам. Когда свежевали, пришел старик туркмен, вот вроде этого дедушки, попросил сала с этого барса. Сала было немного, он всё и срезал. Это лекарство у них от каких-то болезней. Старики знают.

Рассказчик замолчал. Седенький «Мафусаил» сказал что-то Машиному странному знакомому. Тот тихо ответил по-туркменски. Потом сказал сержанту:

— От туберкулеза тигриный жир помогает, и барсовый жир тоже. Иго топят, смешивают с чем-то.

«Мафусаил» хорошо понимал по-русски, слушал внимательно.

Разговор перешел на болезни, на рак. Старик в полотняном костюме молчал вею дорогу. И где-то, уже подъезжая к городу, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Страшная болезнь. У меня племянник от рака умер. Молодой парень, всего двадцати трех лет. — И сразу отвернулся к старику туркмену.

Двадцать три года… Маша вспомнила друга своей юности Сережу: он тоже умер двадцати трех лет, и тоже от рака. Ничего ты не увидел, Сережа, из того, чем мы последнее время живем. Ни успехов наших в третьей пятилетке, ни войны. Без тебя мы это переживаем.

Племянник… А у Сережи был дядя, да еще какой: любимый дядька, которому Сережа мечтал подражать. Пограничник, с орденом Боевого Красного Знамени. Может, это и есть дядя Дима, тот самый? Но Сережа никогда не говорил, что его дядя живет в Средней Азии. А по возрасту он как раз подходит: ему сейчас лет за пятьдесят.

Машино лицо расплылось в довольную улыбку.

Улыбалась и помалкивала. Вскользь посмотрела на «дядю Диму»: он тоже не выпускал ее из поля зрения. Знает он ее, что ли? Может, из Сережиных рассказов? Может, он карточки ее видел у Сережи?

Кара-Кала лежал в долине реки Сумбар, среди гор. Кара-Кала значит «черная крепость». Здесь субтропики, всё растет быстро и радостно, легко и пышно, всё плодоносит обильно, а кое-что — и дважды в году.

«Дядя Дима» сошел с автобуса первым и двинулся куда-то вместе с разговорчивым сержантом-сверхсрочником.

Маша зашла в Дом приезжих, оставила там поклажу и побежала в детдом. Шла туда с волнением, с трепетом. Прежде она просто навещала Толика, разговаривала с ним, играла, сейчас — совсем другое. Она приехала его забрать насовсем.

— Эй, рёбцы, позовите Жаркова, за ним мама приехала! — закричал какой-то мальчишка, увидев Машу у калитки. Мальчишка был из ашхабадского детдома, он знал хорошо, чья это мама.

— Жарков в столовой дежурит, — засуетилась худенькая девочка лет семи.

Жарков… А с фамилией тебе придется расстаться, Толик. Объяснить это я сумею. Скажу, что записали тебя по фамилии того, кто привез в детдом. Придется тебе стать Добровым, Толик мой милый. Всех надо к одному знаменателю: Зоечку Костя удочерил, Аня и так Доброва. О тебе Костя уже знает. И будешь ты Анатолий Добров.

Вот он бежит, маленький, и повязки дежурного с руки не снял. Бежит, — не споткнулся бы, не упал. Добежал, обхватил ее за пояс, как достал, как попало, и прижался лицом к красному сарафанчику:

— Мамочка!

— Ну как ты тут, сынок? Как успехи? Поедем домой?

Он некоторое время молчал, вцепившись в нее ручонками, словно маленький смуглый жучок. Потом поднял личико, взглянул.

Маша расцеловала сына, взяла его за руку, и вдвоем они вернулись в столовую. Толя разнес ложки, вилки и хлеб, а мама сидела у дверей на стуле, терпеливо ожидая конца обеда. Мальчик пообедал наскоро, тарелка его опустела со сказочной быстротой.

Автобус до Кизыл-Арвата уже уехал, следующий пойдет завтра днем. Маша взяла Толика, чтобы прогуляться по городу. Попутчик по автобусу, работник субтропической станции, который знал из Машиных рассказов, что она едет за сыном, пригласил ее зайти с мальчиком к нему на станцию:

— Пускай посмотрит малыш. И вам интересно будет. А то уедете из Туркмении и знать не будете о ее богатствах природных. У нас чего только нет!

И вот они идут — женщина в красном сарафанчике и разлетайке, в выгоревшей шелковой, когда-то голубой косынке, и мальчик в синих трусиках и маечке, в желтых сандаликах. Идут по городскому скверу всё вперед и вперед.

Высокая глиняная стена окружает таинственную станцию, вдоль нее надо пройти до ворот.

— А что там, мама?

— Давай угадаем. По запахам можно угадать. Слышишь, как приятно пахнет, как тут дышится хорошо? Елочкой пахнет будто бы. Да ты елочки не знаешь… Этот смолистый, скипидарный запах — это хвойные растения: аризонский кипарис, виргинский можжевельник, елдарские сосны.

— А ты откуда знаешь?

— Мне дядя рассказал, который тут работает. Мы с ним вместе в автобусе ехали.

Слышался легкий винный, чуть сладковатый запах, — это от виноградников. Гордая роза, ничуть не стараясь, победила всех остальных, — ее аромат забил все прочие. Целый розариум… Все сорта и виды, вплоть до бархатных «черных» роз.