Призрак колобка - Владимир Шибаев

«Забыл спирт в келье!» – с тихим бешенством подумал я о себе.

– Нам, дедушка, до тридцать седьмого кордона.

– К железке, чтоль? Во-о-на, там, – кинул старик кривой палец к виднеющейся вдали, устроенной в стиле римского классицизма развалине. – Туды запрещено. Туды дороги нету, только ежли на таксо…

Мы пошептались с подругой. Старик обиженно насторожился:

– Нету у нас ничевось. Баллов ваших. Нам без надобностей. Мы с травы живем, сяло. Коли чего есть, давай.

Я порылся в рюкзаке, дед зорько наблюдал за мной:

– Тряси, тряси, там чего у тебя гожее. Фонарь могу, веревку тож. Книга чего это, с картинками?

– С буквами. На иностранных языках.

– Тады не беру. Глаза чтой-то плохо с буквами.

– Фонарь не отдам, – покачал я головой.

Тоня открыла свой рюкзачок, порылась и протянула мне большое красивое золотое кольцо с огромным бриллиантом. Она наклонилась к моему уху и сказала тихо:

– Семейное, мама дала, – и густо покраснела.

– Вы че, ездоки, шепчесся, – забеспокоился селянин. – Ежели чо задумали, у меня в штанах топор.

– Дедушка, – сказал я мирно. – Продай лошадь с телегой, нам нужно.

Старик покряхтел, поерзал, сполз с телеги и перекрестился:

– А чего дашь?

– Вот, – показал я ему кольцо. – Золото и бриллиант чистой воды.

Старик перекрестился опять:

– Вещь видная. Но цана ей копейка. Эх, – крякнул, – отдам усе! Могу дать! А кобыла-то вон, – огрел он ладонью бок зверя. – Хороша, скочет. А телега вон, колесы. Не гляди, что шатучие, сноса нет. Не-а, – отказал он. – Нам эти бирюльки чего. Марья, толстая разнарядится, будет тута у мене форс давить, ага.

– Ну и катись, – сказал я. – Так дойдем.

– Постой, постой, кормилец! – закричал старик. – Отдам! Отдам, душу твою сожри домовой! Ни тебе, ни мене. Докидывай фонарь, веревку, галеты, сумку докидай, и по рукам. Эх была-не была. Кофту вон с бабы дай, пушистую.

– Кофту могу вместо рюкзака, розовая шерсть лучшей новозеландской ламы. Перуанской, – сообщила Антонина, с опаской подходя к пахучему деду.

– Хламы? – осторожно заинтересовался старик. Пощупал материю и сказал: – Сымай. Марье к яблочному поднесу. Пущай ходит, толстая подлюка. Знает, каво любит. А говорить с ей все одно не буду. Чо с ей говорить? Фонарь давай с вервием.

Тоня отошла, стянула из-под курточки кофту и запахнулась потуже.

– Нет, это уж жирно будет, – возмутился я. – Фонарь от навоза работает, вечный. Кассета с покойником тебе не нужна?

– Бирюльку твою не взял, нас за его еще за жопу посодют, а фонарь давай. Ночью выйдет Мария до ветру, я ей прожехтер буду. Она с хохоту обмочится.

На том и сговорились, пришлось отдать фонарь. Мы сели в теплое сено телеги, чуть тронули, а старикан побежал немного за нами, все причитая:

– Нам чего теперя таксо… Конь-то больно хорош. Огонь. Не дымный. Бока чисть, хозяин. Кобыла со звоном, ух…

И еще долго махал нам издали кепкой и тер глаза.

К тридцать седьмому кордону мы прибыли затемно. Я привязал лошадь, как мог, мне помогала моя девушка, которая в детстве, оказывается, год занималась выездкой под чуткой упряжью мамаши. И мы вступили в темную, молчащую, напоминающую выбитыми стеклами слепца, громаду здания кордона.* * *

Здание кордона встретило нас темнотой. Фонарь отдали старику, и не было ни сигнальной лампы, ни дежурного факела, ни монастырской свечи.

– Хоть бы свечку с паперти, – расдосадованно заметил я.

– Свеча есть, – тонко и победительно возвестила моя нетолстая подлюка. И, взяв свой рюкзак, вытянула из него коробок спичек, пару свечей, по размеру аннальных, бутылочку воды, способную напоить пару крыс, и бутерброды. Я поежился от ее предусмотрительности, так как еще в телеге чуть не силой нацепил на нее, лишившуюся кофты, свою рубаху. Теперь в одной куртке мне было не весело. Также теперь в ее рюкзяке пряталось и мое барахло, прах и прочие нужные вещи.

– Сгружай все обратно, – слишком бодро посоветовал я. – Пошли осматриваться, времени мало. В два ночи – потоп.

Мы почти обошли кардон кругом. С двух сторон в него влезала инвестиционная труба на высокой насыпи, и только квадратная генуэзского пошиба башня в три этажа топорщилась над водоводом. Вдали, в полукилометре параллельно шла насыпь железнодорожной однопутки Край-Запад. Там колючей проволоки, похоже, не было, чего не скажешь об этом монстре, укутанном тремя слоями, правда с обрывами и зияющими лазами.

Технический осмотр, проведенный неучами, показал, что дело глухо. Устройств много, все ржавые и давно не езженные. Мы только изгвоздались в грязи, пробираясь между бесконечными поршнями, метровой высоты зубчатыми соединениями и прочим металлоломом. В принципе устройство заглушки было очевидно. Большая стальная балда, плита три на три, местная разновидность «Большого друга», опускалась в тонкую щель приемника внизу, под огромной приемной цистерной, выполненной в форме оружейного глушителя. Из нее торчали рычаги и шестерни усиления. Все. Все заросло бесцветной травой, ржавым сором и пылью. Я вис на рычагах, дергал шестерни, нашел в подвале сооружения лом, главное устройство отечественной техники, и этим железом пытался подковать блоху 37-ого кордона. Все зря.

– Ну и черт с ним, – зло выругался я на танцующую в руке помощницы свечку. – Провались. Нет и не надо. Пошли кушать.

Мы уселись у выбитого окна верхнего яруса, разложили мои бывшие галеты, ее пирожки и два яблока, одно крупнее другого.

– Из монастырского сада? – спросил я.

– От мамы, – сообщила Тоня, пустив легкую слезу. – Первый раз в жизни пекла, а как хорошо вышло. Талант, – и стала тихо, как мышка полевка зернышки, жевать.

– А тебя хвостик есть? – спросил я глупость.

– Не дурите, Петр, – осадила меня подруга. – Вот дело сделаем, тогда пожалуйста.

– Какое дело? – раздосадованно выдохнул я на свечу. – Захочешь помочь своему народу, решишься наконец кинуть… кинуться во все эти тяжкие. Загубишь всех друзей в канализации…

– Не всех, – чуть успокоила меня спутница, погладив мою ладонь.

– Потеряв лучших бойцов. Все, думаешь, свершу предначертанное. А вам пожалуйста – ржавая железяка, и хоть ты смейся. Плачь.

Издали было видно, что вдали, там, где столица края, над железной дорогой танцуют огоньки.

– Смотри, – ткнул я пальцем. – Какое красочное зрелище, концерт, салют. Сегодня что за праздник?

– День поминовения здоровых родных, – тихо ответила дувушка. – Когда ты ушел, я спросила маму…

– Что?

– … спросила… скажи… кто мой отец?

– И что? – осторожно подтолкнул я.

Тоня сгрызла кусок яблока, сглотнула целиком и добавила:

– И ничего. Мама ответила: дочка, наплюй на это. Мало ли какой отец, главное – какая вышла дочь. Вот и все.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});